Ян возник (хотя тогда она и не подозревала, что его так будут звать) еще до ее отъезда из «Холтона». Однажды вечером она сказала мисс Ламберт:
— Я часто думаю о…
— Конечно же, об университете, — продолжила та за нее. — Вот что тебе нужно. Ты ведь не разочаруешь меня, правда?
И она не разочаровала ее и поступила в университет на деньги скептика отца.
— Па, я хочу в университет, — заявила она как-то отцу в углу сада. Отец смотрел на цветы, на траву, на дом, избегая ее взгляда. — Ты мне разрешишь? — спросила она с улыбкой женщины, навязывающей себя незнакомцу.
— Что это тебе даст? — спросил он у резеды.
— Нужно же чем-то заниматься, — уклончиво ответила Элизабет.
— Довольно дорогой способ заниматься «чем-то», — проворчал он, впервые взглянув на нее. В его голубых глазах мелькнула искорка смеха, скептическая, но вполне дружелюбная.
Ей захотелось поцеловать его морщинистую щеку, но это было бы проявлением дочерних чувств, поэтому она с улыбкой парировала:
— Дорогой, но стоящий. Ты можешь себе это позволить.
Его глаза снова обратились к резеде.
— Что намерена изучать? Искусство?
— Искусство.
— Что ж, если мама не будет против, я оплачу расходы.
Он снова все переложил на мать, и разговор с дочерью перестал его интересовать.
— Ну, дорогая, — сказала мама, — если папа согласен, я не стану возражать. Не вижу в этом вреда. Но ты ведь не собираешься учительствовать, а? Надеюсь, ты сумеешь быстро выйти замуж.
Видимо, по ее мнению, искусство было легкой формой порока, которая не причинит девственнице непоправимого вреда.
Она с радостью поступила в университет и встретила там Яна.
Перед ней снова возник его образ — в полупрофиль, как тогда, когда она увидела его впервые… Но тут на ветку над ее головой уселась сорока и пронзительно заверещала, вдребезги разбив зеркало воспоминаний. Девушка открыла глаза и гневно воскликнула: «Пошла прочь!». Птица искоса, словно оценивающе, взглянула на нее и, решив не связываться, улетела.
Ее глаза снова закрылись, и осколки памяти слились воедино, дав стоп-кадр: Ян стоит в полупрофиль к ней и, слегка хмурясь, смотрит на танцплощадку.
Она проучилась в университете уже чуть больше года. Больше года? Невероятно. Месяц за месяцем, день за днем они оказывались в нескольких ярдах, даже дюймах друг от друга, а она не замечала его присутствия.
И вот — танцы, одна из обычных вечеринок студентов факультета искусств. Она отправилась туда со стайкой однокурсниц, отправилась с радостью, но без особой надежды.
— Я не знаю ни одного приличного кавалера, — поделилась она с подругами.
— Ничего, — ответили ей, — в кавалерах недостатка не будет.
Она танцевала с несколькими молодыми людьми, причем с истинным наслаждением, ибо обнаружила, что танцует хорошо. Это походило на мечту. Были ли у тех молодых людей лица? Наверное, но сейчас она не могла вспомнить ни одного. На память приходил лишь профессор ботаники в потертом зеленом смокинге, с которым она спорила о современной литературе.
Когда она присела передохнуть, положив на колени крохотную сумочку из серебряной кольчужки, рядом с ней оказался высокий темноволосый юноша, и незнакомый, молодой, чуть жестковатый голос произнес:
— Мы, кажется, встречались, мисс Уайкхем?
Молодой человек, не похожий на других. От него веяло нетерпением, даже когда он смеялся или говорил. Он стоял рядом, лицом к танцующим, и его голова поворачивалась то к ней, то к ним. Он словно говорил: «Давай же потанцуем», словно думал о чем-то другом, ожидавшем впереди. Все это она отметила моментально, так же как и широкий лоб, квадратную нижнюю челюсть, непослушную прядь черных волос…
— Так вы меня не помните? — спросил он и вдруг рассмеялся. — А вот я вас знаю.
— Боюсь, что вы ошибаетесь. — Она встала и вежливо улыбнулась. — Но почему…
— В последний раз мы встречались на пляже.
«На пляже? — молнией сверкнуло в ее сознании. — На моем пляже?»
— Я был тем мальчишкой, что приставал к вам на скале. Меня зовут Ян Колхаун.
— О!.. — Она почувствовала, что румянец заливает не только ее лицо, но и тело. Тот самый мальчишка, что спросил: «Ну как? Здорово?». Тот самый мальчишка, отец которого считал, что главное в жизни — заниматься любовью, драться и делать деньги. В ней шевельнулась враждебность к нему.
— Ах, да, — сдержанно улыбнулась она. — Помню. Вы жили недалеко от нас.
Что еще она знала о нем? Впрочем, мать что-то говорила… Но что?
— Да, — кивнул он, затягиваясь сигаретой, — если это можно назвать жизнью.
Они молча стояли посреди грохочущего бедлама, и она исподтишка рассматривала его: высокий, красивый, немного скованный. Он не походил на человека, озабоченного, как его отец, сексом, драками и добыванием денег. Смокинга у него, видимо, не было — он был одет в поношенный синий костюм и рубашку с потертым воротничком.
Ян вдруг повернулся к ней и отрывисто бросил:
— Извините, мне пришла в голову одна мысль… Крысы.
— Крысы? А, понятно, — пробормотала она, чувствуя себя полной дурой.
Он рассмеялся.
— Извините еще раз. Я думал о той работе, что провожу с крысами.
Ей привиделись исполосованные скальпелем, окровавленные крысы.
— Так вы не с факультета искусств?
Он скорчил презрительную гримасу:
— Нет, естественных наук. Учусь в аспирантуре. Искусство для тех, кто не знает ничего ни о чем. Или для девушек, убивающих время до замужества.
Она не успела обидеться — он рассмеялся заразительным мальчишеским смехом, невольно заставив ее улыбнуться в ответ.
— Есть и такие, — признала она, — но…
— А вот и одна из них, — воскликнул он, схватив ее за руку. — Вы только посмотрите!
— Где?
— Да вон там, — он показал на признанную красавицу первого курса их факультета, окруженную молодыми людьми. — Ну? Разве не самая идиотская представительница златокудрой безжизненности?
«Он не переносит девиц типа Линет», — с облегчением подумала она.
— Но я думала…
— Что именно?
— Нет, ничего. Если честно, я с вами согласна. Я просто подумала, что мужчины считают ее хорошенькой. Вот вы, например. Вы не находите ее привлекательной?
— Я? — Его высокомерное удивление граничило с нелепостью. — За кого вы меня принимаете? Уж не думаете ли вы, что все мужчины предпочитают блондинок и болтушек?
«Именно так меня и приучили думать», — чуть было не ответила она.
— Нет, но…
— Вздор. Она вам и в подметки не годится. Вот вы — красивая.
Она была ошеломлена. Потом ее наполнило неведомое прежде чувство благополучия и уверенности.
— А вы не знали? — удивился он.
Она молча покачала головой.
Он снова рассмеялся:
— Боже мой, я и не подозревал, что женщины бывают так скромны. Вы похожи на одну из тех женщин с портретов древнего семейства Борджиа: красивое удлиненное лицо, рядом с которым все остальные кажутся какими-то помятыми. Хотите сигарету?
Она покачала головой с таким странным ощущением, словно ее тащат на веревке за колесницей.
— Вскоре после моей неудачной попытки соблазнить вас у скалы, — продолжал он, — мы переехали. Вернее, переехали мы с мамой. Она не могла больше выдерживать постоянных пьянок отца. — Ян рассеянно вертел в пальцах сигарету. — Забавная штука жизнь. Казалось, стоит лишь освободиться от него — он, кстати, скоро умер, — и все разрешится само собой. Но все вышло наоборот, как в случае с уходящими на пенсию почтальонами. Они всю жизнь проводят на воздухе в любую погоду, а когда уходят на покой, тут же заболевают воспалением легких. Так и здесь — спокойная жизнь обернулась разочарованием. Ничто уже не держит тебя на взводе. Скучища. Как бы то ни было, через год после развода с отцом мама умерла. И я остался с дедушкой и бабушкой.
— Сочувствую.
— Да чего там! — махнул он рукой. — Давайте лучше потанцуем. Кстати, не могу же я и дальше называть вас «мисс Уайкхем». Как ваше имя?
— Элизабет.
— Ну а мое вы уже знаете. Может, перейдем на «ты»?
Она радостно кивнула.
И они танцевали, и в воздухе витало сумасшествие.
Она была счастлива танцевать с молодым человеком, который так объективно говорил о своих родителях, заботился о крысах, питал отвращение к унынию; который, как это ни невероятно, считал ее красивой и «не мог дальше» называть ее «мисс Уайкхем».
— Ты хорошо танцуешь, — сказал он.
— Благодарю вас, добрый господин, — ответила она и тут же обругала себя за это внезапное кокетство. Почему она так сказала? Это же совсем не в ее духе! Но он, похоже, не обратил внимания.
Музыка смолкла, и Ян сказал:
— Послушай, мне надо идти. Я должен повидать моих крыс.
— Спокойной ночи, — вздохнула она, расстроенная.
— Спокойной ночи. — Он повернулся, оставляя ее посреди опустевшего зала, но вдруг бросил через плечо: — Не хочешь взглянуть на них? Потом я подвезу тебя домой.
Через мгновение он уже вывел ее из душного залитого светом зала и с таким нетерпением повлек за собой по мокрой траве, что она рассмеялась.
Они шли под холодной луной, слыша в отдалении музыку. Она продолжала смеяться, не в силах остановиться.
— Что с тобой? — спросил он.
— О, — еле выговорила она, — это какое-то безумие!
Это действительно было безумием. Он тоже рассмеялся, потом схватил ее за руку и бросил:
— Пошли скорее, крысы заждались.
И они поспешили к длинному белому зданию, лишенному каких-либо архитектурных излишеств и потому выглядевшему стерильным. В чистых коридорах стоял странный запах. Что бы это могло быть? Вмешалась ее извращенная память. Она вспомнила, как отворачивалась мать, ставя ей в детстве клизму. Она снова хихикнула и невольно подумала: «Я истеричка».
— Вот мы и пришли. — Он распахнул дверь.
Большая комната, уставленная вдоль стен столами и раковинами. В конце ее — клетки с крысами. Ее охватила дрожь отвращения, и она остановилась у двери, а Ян поспешил к своим подопечным.