Но если я никого не удивил, то удивился сам. Чтобы немного отдохнуть от центральной трассы, я свернул на небольшую дорогу, в надежде потом снова выскочить обратно, и вообще все дороги ведут в Москву.
И как же я удивился, когда в десяти метрах передо мной на дорогу опустился парашютист. Он пробежал несколько шагов и упал на бровку, белый огромный парашют лёг рядом, перегородив мне путь. Парашютист был маленького роста. Он вскочил, стал ругаться, снова упал, запутавшись в стропах. Был он в жёлтом, цыплячьего цвета, особенно ярком при солнечных лучах, комбинезоне и шлеме. Походил этот человек больше на космонавта. Когда я вышел из машины, космонавт уже отстегнул парашют.
– Ну, чего стоишь?! Чего смотришь?! Не видел никогда?
В полукилометре высокое здание и разгоняющийся по полю самолёт. В воздухе же висело десятка два разноцветных пушинок одуванчика.
Космонавт был уже не молод, с чёрными усами и с чёрными маленькими глазками. Он суетливо собрал парашют в охапку и спросил:
– Увезёшь на аэродром? – и подошёл к задней двери машины.
– А пустят?
– Пустят.
Я только пожал плечами и сел в машину. Мне хотелось побывать там. Перед шлагбаумом космонавт высунулся в окно, и нас пропустили. Когда он вылезал из машины, то даже не сказал спасибо: видимо, ему не хотелось вспоминать неудачный прыжок с вылетом из зоны. За зданием открывалось огромное поле, на столбиках висело несколько полосатых колпаков Буратино, показывающих ветер. Народу было много: половина нормальных, а половина – космонавтов. Они ходили повсюду, сидели на лавочках, на траве. Многие шли с поля, скомкав свой парашют и закинув его на плечо. На месте того самолёта, что улетел, разворачивался другой, его потряхивало на неровностях, и он походил на выделывающего ножками белого командирского коня.
Около здания было организовано кафе. Я сел на лавку и стал смотреть в небо: ждал тех парашютистов, что увёз взлетевший самолёт. Но их всё не было. По громкой связи объявили: «Двенадцатый – подъём на посадку». И тут я увидел, как высоко в небе появились маленькие, едва заметные, парашюты. Они словно материализовались из воздуха. Сначала я подумал, что такой эффект от смотрения вверх и глаза устали, а может, я просто моргнул в это время. Но нет, парашютики всё появлялись и появлялись, а те, что раскрылись первыми, становились больше. К самолёту шли новые космонавты уверенной походкой, так идут люди, отправляющиеся в фильмах на ответственное задание. Вскоре самолёт взлетел, а на его месте появился другой, с красными полосками по бокам. Снова объявили о подготовке нового подъёма. А парашютисты приземлялись и, скомкав парашют, шли к зданию. Те, наверно, которые хорошо владели парашютом, вдруг пикировали вниз и пролетали метров шестьдесят над самой землёй, прежде чем коснуться её и пробежать. Пробежав шагов десять, они останавливались. Самые-самые прилетали прямо к выходу с поля, чтобы идти ближе.
Вдруг ко мне подсел молодой парень с пышной бородой.
– Что, хочется в небо, а не пускает? – спросил он весело.
Мне не нравится, когда вот так подсаживаются. Поэтому я достал из-за пазухи давно поставленный градусник:
– Нет, температуру меряю. 36 и 7 – всё нормально.
Весёлость его куда-то пропала, и он поспешил отсесть. Мне тоже надоело смотреть в небо, я заказал себе жареной картошки с котлетой, чаю, сел под брезентовый грибок, вздрагивающий на ветру, и насладился едой. Потом вошёл в здание. Там ещё больше было космонавтов, в кассе продавали билеты на прыжки, причём очень дорого, а первый прыжок, по-моему, с инструктором. На стене висела огромная карта, изображающая вид сверху. У некоторых космонавтов костюмы были с крыльями под мышками, чем-то похожими на крылья летучих мышей, только очень маленькие. Кто-то пристраивал к шлему камеру, кто-то словно плыл по-лягушачьи, показывая, видимо, как надо лететь в свободном падении. Несколько человек скручивали парашюты, прижав их с одного конца пластиковыми канистрами с водой. Я вдруг понял, что всё это напоминает: сказочный мультик про Алису и её отца, путешествующих на другие планеты. Как только я это понял, сразу стало скучно, появилась сонливость, а может, это от еды. Мне даже не хотелось играть. Я сел на крайнее кресло и, никому не мешая, хорошо выспался, несмотря на громкую связь.
Когда я пришёл на стоянку, то заметил, что около машины крутится тот бородач, что подсел ко мне. Теперь он стал намного вежливее:
– Извините, пожалуйста. А куда вы едете, не в сторону Москвы?
– В сторону.
– А не возьмёте меня с собой? Я заплачу.
– Сколько заплатишь?
– Ну, на бензин.
Мне надоело играть строгого, и я махнул ему:
– Поехали.
Но он не садился:
– А вы не болеете? Вы температуру мерили.
– Как хочешь, – сказал я, и он сел на заднее сиденье.
Мы долго молчали. Я то и дело поглядывал в зеркало заднего вида на бородача. Он сидел, расставив ноги. Полный, с порядочным животом под рубахой на голое тело. А сам улыбается чему-то. На лице его какая-то краснота, видимо, отсвет от экрана планшета, по которому он смотрит фильм, засунув наушники в уши. Борода ему, конечно, не идёт, особенно к этому детскому лицу.
У меня бывают два состояния: когда я болтаю без умолку и когда молчу. В этот раз был второй случай.
– А ты в первый раз на аэродроме? – спросил наконец бородач, чуть наклонившись в мою сторону.
– Аха.
– Мне тоже летать нельзя. Сердце, врачи не разрешают. А так хочется. Представляешь, другая планета. Пятнадцатый подъём, пятнадцатиминутная готовность. Ты был в аэропорту? Взлетает один самолёт – произвёл посадку другой. А тут каждый человек как самолёт, летит куда хочет. Взлёт у них один. Пятнадцатый подъём! Но потом они отделяются от самолёта и летят, рождённые этой махиной. Приближаются друг к другу, отлетают. А ты был на аэродроме в туалете? Какие там мощные сушилки для рук, как двигатель самолёта. Меня это в первый день поразило. Я включил все пять сушилок по очереди: первый подъём! второй! третий!.. Можно приклею? – И не успел я ещё ничего ответить, как он сунулся к заднему стеклу, разглаживая на нём что-то рукой. Это был прозрачный парашютик, напоминающий медузу.
Бородач перелез на переднее сиденье и протянул руку:
– Паша.
В это время мы выехали на большую многополосную трассу, и я едва справился с управлением. Паша не обратил на это никакого внимания и всё болтал без умолку. Я его не слушал. Движение было оживлённым. Многие водители обгоняли меня, некоторые сигналили и явно ругались. Сам я обливался потом. Вообще, хорошо, что я взял этого Пашу, он оказался отличным навигатором, без него мне было бы очень трудно. В пробке я тоже не отдохнул, постоянно приходилось трогаться с места. Наконец мы въехали в небольшую улицу, а потом в переулок и оказались около дома Паши. Он предложил мне переночевать у него. Я, конечно, согласился, взяв с собой только дидж.
Паша жил на четвёртом этаже в однокомнатной квартире. Первым делом мне были выданы белые мохнатые тапочки. Сам хозяин потопал босиком. Квартира, конечно, не соответствовала тапочкам: вся она была заляпана, засалена, грязна. На стенах нарисованы пародии на синих и красных драконов. Мебель вся старая, словно выцветшая. Унитаз жёлтый, в ванной тихонько бежит вода, а под тапочками что-то скрипит. И всей этой старостью пахнет. Меня заинтересовало трёхстворчатое трюмо в прихожей. Оно было какое-то настоящее, из крепкого дерева, всё заставлено шампунями, лосьонами, пенками, кремами. Рядом с трюмо на стенке на одной основе множество клеёнчатых кармашков. В них, как в патронташ, воткнуты разные ножницы: большие, маленькие, кривые; пилочки для ногтей, расчёски, расчёсочки, даже большой гребень, каким затыкала волосы моя бабушка.
– А баба твоя где? – Мне почему-то показалось неуместным сказать «женщина» или «жена» и вырвалась эта пехтенская «баба».
Паша вышел из ванны в одних трусах-семейниках, посмотрел на лосьон, который я держал в руках:
– А это всё для бороды. А ты что думаешь? За ней, знаешь, как надо ухаживать, как за хорошей лошадью.
Паша вернулся в ванную и включил воду. Я прошёл на кухню, глянул в окно. В песочнице играли дети, рядом на скамейке сидела девушка в белом платье и читала книгу. Может быть, это были её дети. Вода в ванной полилась с особенным звуком, словно кто-то играл на дидже. Звук этот, наверно, таился в одной из труб. Меня передёрнуло, дрожь пошла по телу. Я расчехлился, сел спиной к трюмо и заиграл. Мне хотелось снять напряжение, накопившееся за день, будто это не Паша мылся, а я. Минут через пятнадцать он появился из ванной комнаты. В коротком халате, с мокрыми волосами и красными короткими ногами. Небольшого роста, он бегал по комнате в такт музыке, делал неловкие смешные прыжки и походил на мячик. Казалось, драконы на стенах подтанцовывают ему. Вдруг Паша снял халат с одного плеча, натянул обратно, потом с другого. Так несколько раз. Потом вдруг скинул халат с плеч, оголив грудь. Мне стало противно, я вскочил, заметив в трюмо сразу нескольких полуголых Паш. На улицу я выбежал прямо в тапочках. Девушки на лавочке уже не было, и я сел на её место. Почти сразу же высунулся из окна Паша и стал ругать меня дураком и ненормальным. Но потом выдохся и пропал в окне. Дети всё ещё играли в песочнице: девочка лепила куличики из песка, а мальчик с маху, с предвкушением в глазах, давил их попой. Оба они смеялись над этим. Идти было некуда. Не знаю, сколько просидел я на скамеечке. Видимо, уснул. Разбудил меня всё тот же Паша. Он крикнул в окно:
– Иди жрать! Иди жрать, говорю! – И, может, кричал так давно.
Похолодало, начинало темнеть. Детей в песочнице не было. Я заметил, как кто-то высунулся из окна этажом ниже Паши и стал смотреть вверх. Паша всё кричал. Я подумал и вошёл в подъезд.
На кухонном столе стояла приготовленная для меня тарелка макарон с двумя котлетками. Рядом красовался тёплый ещё пирог.
– Ешь, да пойдём в одну общагу к подругам. – Паша был чисто одет, борода невероятно пушистая, а волосы прилизаны и даже чем-то помазаны. От него пахло одеколоном. Я почувствовал, что стол под руками липкий.