На стенах из оструганного бруса ничего нет, только несколько гвоздей у двери да лосиный рог в три веточки. Рядом с ним ещё две дырки в стене – видимо, два рога вывернули и забрали. Занавесок на обоих окнах нет. На ржавой плите печки моя новая электроплитка, электрочайник, кастрюля. А сама печка красивая. Сложена из нового красного кирпича. Её не стали белить, а покрыли специальным лаком. Потолок прошит вагонкой. Нелепой кажется огромная энергосберегающая лампочка на проводе. Пол грязный, и даже слышно – под ногами хрустит что-то.
На улице скрипнула дверь бани, и я решил, что пошли купаться. Хотел вылить из чайника первую, уже остывшую заварку. Первую, согласно церемонии, надо сливать. Но вдруг услышал, что они копошатся на крыльце. Я быстро налил в каждую чашечку понемногу – пусть попробуют. Сам сел на раскладушку, положив руки на колени.
Раскрасневшийся Лазарь вошёл в одних штанах на помочах. На руках у него, слегка завёрнутый в куртку, лежал Анатолий. Голова его свисла, не держалась, как у малышей. Лазарь прошёл туда-обратно по домику, каким-то чудом не опрокинул табуретку и осторожно положил Анатолия на стол.
Я не успел ничего спросить.
– Может быть, умирает, – сказал Лазарь. Он все ходил туда-обратно. От его разгорячённого тела и быстрых шагов домик казался совсем маленьким. – Запарился, наверно. У него в голове пластина металлическая вставлена. Может, накалилась. Я хлещу, жару поддаю, а он молчит. Ну, думаю, хорошо. Потом смотрю – а у него волосы мокрые взъерошены, глаза закрыты, как у котят, когда топишь. Мы уже отдыхали в предбаннике, на второй заход пошли.
Он заметил на табуретке мой чайный набор, взял одну чашку и подозрительно посмотрел:
– А это что у тебя?
– Чайный набор для китайской церемонии.
– Ты что? Кто это чай из стопок пьёт? – искренне удивился Лазарь. Взял чайник и через носик выпил всё его содержимое. После чего повалился на кровать и почти сразу уснул. Видимо, чай на него сильно подействовал.
А я ещё долго не мог уснуть. Прикрыл голого Анатолия простыней. Его безволосые ноги все в шрамах. Я долго смотрел на его голову, квадратная она или нет, искал то место, где под кожей железная пластина, слушал, затаив дыхание, дышит ли Анатолий. Иногда я подходил к Лазарю, но тот дышал громко, и было сразу понятно, что он спит. Эта ночь в моём домике далась мне с трудом и оставила после себя одни тяжёлые воспоминания. Уснул я только под утро.
Слышно было, как проснулся Лазарь, ходил рядом с раскладушкой и ворчал. Но я не в состоянии был открыть глаза. Мне удалось это сделать, только когда Лазарь громко хлопнул входной дверью. Я вскочил на скрипнувшей раскладушке и первым делом взглянул на стол. Анатолия не было. На улице туман, находящийся в постоянном движении, бегущий откуда-то с озера. Солнце едва угадывается сквозь туман, придавая всему особенный цвет. На озере гудение, словно индейцы собрались у костра и ритмично поют своими гортанными голосами.
Вообще я не люблю раскладушек, особенно таких: продавленных и сломанных. С них встаёшь не человеком, а шахматным конём. Я вышел на улицу. Лазарь стоял около бани в накинутой на плечи куртке. На узеньких деревянных сходнях в воду угадывался голый Анатолий. Он сидел по-турецки и играл на каком-то инструменте. Я подошёл к Лазарю.
– Отморозит сейчас себе одно место, – сказал он. – Во выделывает. А ты что такое вчера мне в чай подсыпал, а?
Я даже обиделся на него, а заодно и на Анатолия и хотел пойти обратно в домик. Но тут к сходням, как к маленькому причалу, а, может, для этого они и были сделаны, неслышно подплыла лодка. В носу её стоял вчерашний Петуня.
– Бог в помощь! – сказал он громко. – Здесь женщина!
И я заметил, как тот, что сидел в корме, отвернулся, а тот, что на вёслах, беззвучно засмеялся. Анатолий встал, положил свой инструмент в чехол и спокойно прошёл мимо меня в домик.
Петуня выскочил на сходни и помог выбраться женщине. Она, словно от радости, что оказалась на земле, сказала весело:
– А мы кое-что привезли. В смысле, еды.
– Поесть нам бы не помешало, – обрадовался Лазарь. Посмотрел на меня и, громко топая по мосточкам своими тяжёлыми ботинками, побежал к сходням.
– Прошу, – перехватил пакет с едой и повернулся так, чтобы взять женщину под руку, но Петуня отстранил его и не дал.
Лазарь повернулся на одной ноге и вразвалочку пошёл от лодки.
– Тут у нас хороший завтрак, – говорил он, заглядывая в пакет прямо на ходу. – Пойдёмте в беседку кушать. Даже бутылка есть.
– А как же! – сказала женщина.
На ногах у неё чёрные обтягивающие рейтузы и блестящие резиновые сапоги, на плечах верхняя часть слегка великоватого энцефалитного костюма. Лицо приятное, волосы русые, собраны в какую-то, на первый взгляд, небрежную, но очень сложную причёску.
Мы сели в беседке. Парень, оставшийся в лодке, крикнул:
– Я тогда поеду проверю!
Он мне почему-то запомнился грузным телом и красным крепким затылком, переходящим в шею. На таком затылке можно орехи колоть, и ничего не будет.
Когда вернулся Анатолий в рубашке и брюках, Петуня представил свою спутницу:
– Алёна, корреспондент районной газеты. Хочет у вас интервью взять.
– Внештатный, – добавила она сглотнув и достала из большого нагрудного кармана блокнот и ручку. – Анатолий Сергеевич, давно вы пишете?
Для меня, конечно, было новостью, что Анатолий что-то пишет.
– Ну, писать? Стихи, небольшие заметки я начал уже давно. – В застёгнутой на все пуговицы рубахе, с взъерошенными, видимо, после неудавшейся бани, волосами, Анатолий и в самом деле походил на писателя-деревенщика. Только тощего. – А по-настоящему – когда стал путешествовать. Появилась потребность понять, что происходит со мной и вокруг. А для этого мысли необходимо зафиксировать. Без фиксации мыслей, событий – всё теряет смысл. Пока не остановишь мгновение, не проткнёшь его иголкой, как жука, оно неуловимо. Я в детстве занимался жуками, собирал всевозможных жуков. А ещё день за днём записывал уличную температуру, есть ли ветер, солнце, осадки. Я думал, что когда-нибудь круг замкнётся и начнутся повторения. Ведь и Земля движется по кругу. Колёса у машины круглые. Вёсла у лодки при работе совершают круговые движения. А мне хотелось знать, что будет.
– Если бы знать, если бы знать… – сказал я.
– Ты, Анатолий, наверно, не разговаривал давно, – пробубнил Лазарь. Он жевал за обе щеки, словно решил доказать, что ему интересна только еда.
Петуня вопросительно взглянул на Алёну, а она с ненавистью на меня. Я решился больше не встревать и, по примеру Лазаря, принялся за помидоры и лук, макая их в соль. Запах растревоженной зелени и чёрного хлеба здесь, на холодке, в лёгком тумане, ещё больше раззадоривал аппетит. Анатолий, в свою очередь, взял яйцо.
– Анатолий Сергеевич, – не унималась Алёна. (Я заметил у неё на коленях диктофон и порадовался, что решился молчать.) – Анатолий Сергеевич, вы сказали, что любите путешествовать. С чем это связано?
– Я работал в разных местах, но ни одно из них меня не устраивало…
«Материал собирал», – подумал я.
– …Однажды, – продолжал он, – у нас на пилораме произошёл трагический случай. Погиб пожилой человек. У него была мечта: поехать к себе на родину, на юг. Я решил осуществить её вместо него. Нашел старую бандану, этим скинув себе лет пяток. Я так и почувствовал себя моложе лет на пять. Собрал инструменты, вещи и поехал. Где-то на машине, где-то на попутках, где-то пешком. Решил добраться до моря. Мне почему-то казалось, что именно там я смогу понять Россию, начавшиеся в ней движения, шевеления. Я называю это великим переселением народов (ВПН). Деньги я зарабатывал тем, что давал концерты. Меня принимали, много платили. Но я не люблю играть на людях. Мне больше нравится это делать в природных местах. Где только я не играл. В лесу, на озёрах, на горах, на море. Меня поразил один случай. На скале, нависающей над Чёрным морем, стоит памятник. Обычный гранитный памятник с человеческим изображением, с надписью. Я думал, что человек погиб, сорвавшись со скалы. Но было вовсе не так. Он много лет подряд приезжал туда и завещал жене, чтоб после смерти его сожгли, а пепел развеяли над морем. Они так и сделали, а на горе поставили памятник. Я долго сидел, прижавшись к нему спиной, и играл, пока рассветало, пока всходило солнце и нагревало воздух, землю и меня, пока у меня не устали лёгкие, а в животе стало дрожать. Вот как сейчас. Смотрите, – он показал рукой вокруг. И мы все увидели, что туман, словно по волшебству, почти рассеялся, яркое солнце обнимало нас.
С одной стороны моего домика были кусты, с другой начинались жилые постройки. На той стороне гладкого озера, с берегами, поросшими жёлтой травой, тоже стояли дома, игрушечные. Вдоль домов ехала машина, поблёскивая окнами. Лодка нашего рыбака была далеко. Она казалась наклейкой, прилаженной к глади стола.
– Вот видите! – сказал Анатолий, и мне показалось, что он плачет. – Что-то я записываю, что-то мне не нравится, и оно проходит мимо, и к чему-то я даже не смею прикоснуться.
Петуня ловко схватился за бутылку и открыл её. С помощью Лазаря появились на столе пластмассовые стаканчики. Анатолий выпил первый безо всяких тостов.
Алёна едва заметно дрожала. А может быть, это я разнервничался.
– Анатолий Сергеевич, а что это за инструмент, на котором вы играете?
– На алюминиевой трубке от пылесоса, – ввернул вдруг осмелевший Петуня. Похоже, энцефалитка, что на Алёне, – его. А сам он надел широкий, выцветший на плечах пиджак из плотной материи. – А мы уже давно тебя ждали. Караулили, когда приедешь. Я специально сюда ходил рыбу ловить. У меня предчувствие.
Я охотник, у меня летом работы нет. А крепко мы тебя ждали. Вся деревня. Еще навалят посмотреть или в магазине пристанут. – Он зыркнул своими чёрными быстрыми глазами, и почему-то сразу поверилось, что он охотник.
Анатолий словно не слышал вопроса Алёны и разглагольствований Петуни. Сидел, молчал и смотрел на озеро. Мы тоже молчали. На той стороне озера, в аккуратненькой издали деревне, кто-то приглушённо кричал, лаяли собаки. Наконец Анатолий очнулся, видимо, он не заметил, что думал несколько минут: