Проснуться в армейской палатке – чувство особенное. Я долго разглядывал её потолок и стены, за шторкой тревожно горит ночник и кто-то храпит. Минут двадцать, а то и больше пришлось вспоминать, как я здесь оказался. Наконец, когда на моё первое шевеление, как кошка на мышь, под штору заглянул белобрысый паренёк, я всё вспомнил и сел на постели.
Женёк спал совершенно голым, правда, в бандане, а жена под простынёй. Видна только голова с открытым ртом. Словно она кричит во сне, но не слышно. Я выглянул на улицу. То ли темнело, то ли рассветало. Опять шёл мелкий дождь. С одной сливы с бульканьем капало в бассейн.
Взрослые спали, а паренёк притворялся, что спит. Поэтому я тоже улёгся и стал притворяться, но уснуть не мог. Наконец меня начало захватывать забытьё, такое, когда лежишь с открытыми глазами, а встать не можешь. В это время за шторку просунулся Женёк. Он был уже одет. Долго глядел на меня. Потом спросил громко:
– Ты спишь или не спишь?
Видимо, я пошевелился, потому что он сказал:
– Не спит. Димон был прав.
Рядом с Женьком появились его сын и жена. Все они глядели на меня, словно я невиданная зверушка.
– Ну ты спишь! Почти сутки проспал. Богатырский какой-то сон. – Тут я заметил, что на Ксюше вместо платья белая простыня, прошитая в нескольких местах степлером и с прорезями для рук. В центре этого балахона – больничный штамп. Больничный штамп ни с чем не спутаешь. Я не люблю больницу, поэтому на четвереньках пролез между мужем и женой и выбрался из палатки.
Трава мокрая и пахучая. Солнце вовсю палит. Капли, оставленные дождём, блестят на траве и деревьях, они походят на те слёзы, что собираются в глазах, но не капают.
За курящимися лесистыми горами видны белые облака, они очень похожи на снежники. Сам не знаю почему, я вдруг протянул к ним руку. Вся семья, выбравшаяся вслед за мной из палатки, внимательно посмотрела в том направлении, куда я указывал. Особенно интересно выглядела Ксюша. С приоткрытым ртом, в своём балахоне, она, кажется, даже животом глядела.
– Если хочешь, пошли в горы. Давно уже не был, – сказал Женёк и упал спиной на мокрую траву. Он подложил под голову руки. – Сейчас только глаза полечу. Когда на солнце с закрытыми глазами смотришь, зрение улучшается. Ксюша, приготовь нам.
Я тоже стал смотреть с закрытыми глазами на солнце.
– А дождь утром был?
– Да. У нас часто по утрам дождь – микроклимат. Нормально, утром просвежит, огород поливать не надо. А потом днём палит.
После лечения глаз мы набрали в саду яблок и груш. Ксюша приготовила ещё какой-то еды. Женёк пошёл в тельняшке, бандане, смешных шароварах и босиком. Я сначала не хотел брать дидж. Мы вышли за калитку и даже прошли метров двести по дороге. Кажется, Женёк совсем не чувствовал под ногами мелких камешков. Вдруг он обернулся:
– А дудка где?
В его взгляде был такой укор, словно я свою душу продал или Родину. Поэтому без вопросов вернулся за диджем. Женёк всё это время опять лежал на траве и лечил глаза солнцем.
– Тебе, кстати, ещё играть, – сказал он. – Вчера ребята приходили, но я сказал, что спишь. Сегодня или завтра вечером концерт устроим.
Горы эти, конечно, какие-то странные, невысокие. А самое главное – везде бродят бараны и коровы. Ну, бараны только около деревни, зато коров, кажется, со всей страны согнали. Чёрные, чёрно-белые, рыжие, бродят по лесу с колокольчиками и без. Поэтому не ощущаешь дикости природы. Кажется, вышел за город и рядышком вонючая ферма. Тропинки всюду коровьи, сырые места истоптаны коровами. Казалось, что здесь вообще больше не водится никаких других животных. Наконец мы ушли очень далеко, километров за пять, за шесть. Думалось, что коров уже больше не будет. Но тут я углядел среди толстых, высоких деревьев, которые истончались в белом свете, корову с бубенчиком. Она тоже истончалась и превращалась в грациозную лань.
Вдруг Женёк побежал, а я за ним. Мы бежали долго. Я слышал только тяжёлое дыхание да топот ног. Давно не бегал, было тяжко, дорога неровная, поэтому казалось, что деревья перед глазами падают то в одну сторону, то в другую.
Перед крутым спуском мы остановились и повалились на землю.
– Ты понял, что это был бык? – сказал Женёк, еле выговаривая слова.
– Понял, – ответил, чтобы что-то ответить, и лёг на спину делать вид, что лечу зрение, но забыл закрыть глаза, и солнце ослепило меня на несколько секунд.
Оттуда, где мы лежали, открывался прекрасный вид на травянистые горы, а дальше опять шёл лес. С одного края этих гор виднелась скала буквой «Г», с другой – гора, на которой застряло облако, словно это дым, выдыхаемый вулканом.
Вниз мы спускались не меньше часа, цепляясь руками за деревья. Одно радовало, что коровам сюда не добраться.
Наконец мы оказались на вершине одной из травянистых, совсем пологих гор, кое-где поросшей кустами.
– Ну вот и долина дольменов. Я тебя оставлю. Побудь, – сказал Женёк.
И я остался. Месяца два назад от таких слов меня бы прошибло током. Дольмены, захоронения, где скифы хоронили своих великих воинов. Кладбище тел и, может, душ… Сейчас к словам Женька я отнёсся довольно равнодушно.
Только штук пятнадцать – двадцать дольменов оставались целыми (маленькие домики из тяжёлых плит, с полукруглым отверстием с одной стороны). Остальные разрушены. Вообще-то похожи они чем-то на ульи на пасеке.
Я уже расчехлился, когда увидел внизу трактор с прицепленным к нему вагончиком на колёсах. Рядом сидел на траве мужик и, наверно, курил. По низине бродили, конечно же, коровы. Как я узнал позже, стадо из другой деревни. Мне это не понравилось: коровы ходят по древнему захоронению, кладут свои лепёшки, а мне хотелось почувствовать древнюю силу скифов. Я забрался подальше в кусты, нашёл совершенно разрушенный дольмен, может быть, самый древний, и стал играть. Целые дольмены мне не нравились – они уже все изучены, обляпаны руками и взглядами. Мне казалось, что играл очень долго и чувствовалась сила, исходящая из скифского камня, на котором я сидел. После игры сильно устал – палило солнце. Высоко в небе кружила какая-то хищная птица и изредка вскрикивала. Я решил отдохнуть в одном из целых дольменов. В нём было прохладно и пахло землёй. Дидж оставил наполовину снаружи, чтобы Женёк мог меня по нему легко найти, свернулся калачиком и уснул. Но долго поспать мне не дали, снизу пришла организованная группа туристов. В разноцветных футболках и шортах, они подходили почти к каждому домику, заглядывали внутрь, фотографировались. Человек десять. Я расчехлил дидж, прицелился и тихонько дунул, а потом заиграл. Группа дёрнулась, словно по ней ветер прошёлся. Один человек сорвался и отбежал на несколько метров.
Я вышел и помахал им рукой. Экскурсовод, вернее проводник наподобие Женька, долго ругался на меня. Я удивляюсь, как Женёк не проснулся от этой ругани. Он спал под небольшим деревом, подложив под голову рюкзак с нашей едой. Когда я потряс его за плечо, он испугался. Лицо было какое-то круглое, припухшее.
– Ты что, уже всё? – Чтобы скрыть свой испуг, он добавил: – Я по первости целыми днями здесь пропадал и даже ночевал в дольменах. Что, попоседов встретил? – показал на туристов в разноцветных футболках и шортах, которые спускались к жёлтому микроавтобусу под горой. – До дольменов лень пешком дойти, не могут. Попоседы. Давай-как чайку попьём.
Женёк стал развязывать рюкзак. Хмель сна уже сошёл с его лица, и он стал обычным.
Чай в термосе оказался горячим, а сыр слепился в один большой комок-лепёшку. Я подозреваю, что это от усердного подкладывания рюкзака под голову. Яблоки и груши тоже размялись, и у нас оказалось два пакета великолепного яблочно-грушевого пюре, которое мы высасывали прямо из пакетов, сколько могли. Сыр ломали на куски и ели с чаем прямо без хлеба. Мне показалось, что мы пастухи и вот сидим, питаемся сыром. А дольмены – это наши коровы: некоторые стоят и жуют траву, а некоторые лежат. Но сейчас все повернули головы в нашу сторону. И я сыграл для них. Микроавтобуса внизу уже не было. А около вагончика всё так же сидел мужик.
Вообще, дольмены есть и у нас на Севере. Ну не совсем дольмены, жертвенники. Один такой недавно нашли мужики, которые валили лес в делянке. Огромный, абсолютно плоский камень, наверно, специально срезанный. В центре его круглое углубление. Стоит камень на трёх других. Мужики использовали его как стол, а в углубление кидали окурки.
Следующим местом, которое Женёк хотел мне показать, была пещера. Травянистый холм, на котором мы обедали, перешёл в лесной, а мы всё шли вдоль него. Ни мужика с вагончиком, ни коров уже не было видно. Наконец с дороги повернули направо по узенькой тропинке. Стали подниматься вверх. Здесь деревья стояли между камней и валунов, а впереди виднелись невысокие скалы. Наверно, такие же твёрдые породы и под травянистым холмом, только они сверху присыпаны землёй. А камни и скалы – это кости гор, на которых нарастает мясо.
Если не знать, то никогда не определишь, где находится пещера. Отвесная скала метров пятьдесят высотой, а рядом несколько огромных камней выше человеческого роста. Кажется, что именно этими камнями был когда-то завален вход в пещеру, а потом их отвалили. Отверстие пещеры уходит вниз и напоминает отверстие морской раковины, к которой прикладывают ухо, чтобы услышать море. В пещере прохладно и влажно, откуда-то выбивается и бежит по дну небольшой ручеёк.
Я придерживаюсь за влажные холодные камни, чтобы не упасть, меня чуть качает. Женёк идёт свободно. Прошли всего метров двадцать, а стало намного темнее, словно пещера заглатывает свет и хочет сомкнуть свою пасть.
– У тебя фонарик есть? – спрашивает Женёк, и голос его ударяется в своды, тоже становится каким-то каменным.
Я мотаю головой, чтобы не услышать своего каменеющего голоса.
– А мобильный?
Я опять отрицательно мотаю головой. Телефон у меня давно разрядился, а потом потерялся.
– Ну, тогда пойдём с моим! – Он включил фонарик на своём телефоне. Это жалкий светлячок в такой темноте. За поворотом уже скрылся вход, едва заметно свечение, как тень дневного света. Оборачиваясь в очередной раз, я вдруг упал, чуть скатился к самому ручейку. Всё здесь в какой-то неприятной слизи, будто моллюск-улитка с маленькими рожками, втягиваясь в свою пещеру-раковину, оставил эту слизь. Слышно стало, как впереди капает. От этих неприятных звуков у меня на спине задрожала какая-то жила. Пещера становилась всё уже и уже. Фонарик выхватывает потолок над самой головой. Вдруг, страшно изменившийся в тусклом свете, Женёк поднёс палец к губам, чтоб я молчал, и выключил свет. Темнота невыносимая. Я так и сел на слизкие камни. Мне показалось, что вся эта тяжесть, всё, что было над нами, вдруг упадёт на нас и даже уже упало и завалило нас, так как я ничего не чувствовал. Обвала я испугался и в метро. Я понимаю, что это неправильный страх, что это какая-то фобия, но ничего не поделаешь. Ещё секунда, и я бы закричал. В этот момент Женёк зажёг фонарик. Лицо его опять было круглое, припухшее, как тогда, когда я его разбудил у дольменов. Мы пошли дальше. Была бы моя воля, я бы не пошёл дальше, а вернулся, но оставаться здесь одному без света и Женька – это было страшнее всего. Я заметил вдруг, что стал повторять все движения за своим проводником, боясь, что если не буду делать этого, то отстану. Неожиданно из щели в потолке одна за другой стали вылетать летучие мыши, а казалось, они вылетают прямо из головы Женька, который стоял прямо под гнездом и глядел на него, приоткрыв рот. Одна из мышей чут