ь не задела моё ухо. Они пищали, шуршали и свистели крыльями, наделали много шума. Их было не меньше полусотни. В соседней высокой зале стали клубиться где-то под потолком, и казалось, что пещера шепчет. Наконец проход стал шире, залы стали встречаться чаще. Впереди опять показалась тень света. Вскоре появился проём, а в проёме небо, невысокие скалы и деревья. Казалось, что они стоят на берегу озера, со дна которого мы выплываем, и вот сейчас упадут эти деревья, подмытые водой. При выходе я уже не боялся разговаривать и спросил:
– А зачем ты свет выключил?
– Слушал экзистенциальную тишину.
– Ну, тогда мы будем сейчас видеть экзистенциальный свет.
Наконец мы выкарабкались из пещеры и оказались сбоку огромной чаши, образованной скалами, которые обступали нас вокруг. Поверху скал (видимо, там была земля) росли деревья. Поэтому чаша даже больше напоминала корону, а деревья – это зубья короны.
У выхода из пещеры везде куски мутно-белого стекловидного минерала.
Мы сели на камни и долго сидели просто так. После пещеры тёплый и свежий ласковый воздух казался чудом.
– Это разве горы… Вот у нас на Урале горы так горы. Я здесь в первые недели всё излазил, изучил. Я ведь с двенадцати лет в горы ходил. В клубе занимался. А какие у нас пещеры – закачаешься. Однажды вся группа могла погибнуть. Вошли с одного конца пещеры, а подняться должны были в другом. Верёвку забыли скинуть. Пришли и так уже на морально-волевых, а верёвки нет, верёвку забыли скинуть. А там метров пятьдесят по колодцу подниматься. Был у нас один паренёк. Он без верёвки, без страховки поднялся. Теперь профессионально занимается скалолазанием, клуб свой. А там, в пещере, холодно. Я прислонился к стене и опустился на корточки. И показалось мне, что лёг я в горячую ванну и так хорошо-хорошо. До сих пор помню. А сам заснул, добудиться не могут. Так прямо, как мешок, обвязали да подняли кверху. Нет, горы у нас замечательные.
– А зачем переехал тогда? – Я вдруг удивился, что мы разговариваем как самые обычные люди.
– Тут тепло. Зимой можно в футболке ходить. Вообще, настоящая зима недели две. Я в прошлом году машину зимой чинил в футболке. Фрукты, овощи и всё такое. Мы сначала переехали в городок на море. Я работал по специальности, почти. Хирургом на травмопункте. А потом, знаешь, так надоело ножевые и колото-резаные зашивать, челюсти ремонтировать, что тошно стало. Как праздник или курортный сезон – так одно мясо. Так всё надоело, что решили куда-нибудь, где поспокойнее, к своим, которые тоже устали и уехали. Многих сейчас гонит, переезжают с места на место. Выдумали даже ген какой-то – ген бродяжничества. А мне кажется, это просто шило в одном месте. Ген бродяжничества… Ищут себя люди, просто ищут. Костюмы один за другим примеряют. Сам понимаешь – в чужом костюме туфли жмут. Вот почему я Женёк? Ну, почему? – Он взял несколько стекловидных камешков и кинул в пещеру. – Так мне сказали. Я поверил. Может быть, я Иван, например, или Толя. А то развили, научили, обучили, а что толку, если я не Женёк? Мне-то важно себя найти. Только никто этого не знает, один Бог.
При последнем слове меня как-то взбодрило, я не ожидал услышать его от осевшего на одном месте хиппи. Скалы стали казаться не короной, а крепостью или даже, скорее, стенами тюрьмы.
– А ген бродяжничества уже зашевелился во мне, – продолжал Женёк. – Строю я круглый дом. А круглый, ведь он покатится куда-нибудь. – Он улыбался. Отсветы солнца красным красили его лицо. – Без углов и упоров, видно, не обойтись. Мать звонила.
Жилец с моей квартиры съехал и за три месяца не заплатил. Ещё снаряжение стащил. Мать другого никого найти не может. Просит приехать. Поеду, наверное.
Что я мог ответить Женьку? Мать моя, наверно, с ума сходит. Как Ярославна, наверное, кукушкою плачет. Телефон у меня разрядился, и я его давно за ненадобностью потерял.
– Ну чего, отдышался? Назад пойдём? – спросил Женёк весело.
Лезть снова в пещеру совсем не хотелось. Я оглянулся на кольцо скал вокруг, понял, что по-другому не выбраться, и пошёл. На обратную дорогу не хватило соображения. Я полушёл, полуполз как заворожённый, оцепеневший. Чистый зомби. Помнил только одно – не отстать от Женька. Где-то далеко-далеко пещера опять шепчет, и я догадался, что это всё ещё не успокоившиеся мыши.
Когда выбрались на свет, я едва стоял на ногах от перенапряжения. И слёзы выступили из моих глаз. Это были одновременно слёзы жалости к себе и слёзы радости.
У Женька замарана левая рука и на лбу полоска грязи. Свежий, здоровый воздух – это, конечно, великая ценность. А может, это свежий здоровый свет? Я весь в грязи: и лицо, и футболка, и шорты. Только тут я понял, что это попросту мышиный помёт.
– Ну что, начинающий спелеолог? – засмеялся Женёк. – А ты знаешь, что от укуса летучей мыши можно умереть и от дерьма тоже. Где-нибудь в пещере висят, спят, погладишь животик – пушистый. Одна девочка решила поцеловать, она цапнула её за губу – не спасли. Ладно, пойдём на умывальник. Всё продумано, есть тут один водопад.
Водопад был небольшой, метров пять в высоту, он разделялся на две пряди, между которыми было что-то вроде площадки или гнезда. Казалось, что шумные пряди обхватывают «гнездо» руками и удерживают его, чтоб не упало. Водопад назывался Водяной.
Мы спрыгнули на площадку. На двоих тут еле хватило места. Женёк разделся догола и первым бухнулся в купель, пробитую одной из прядей водопада. Ушёл под воду с головой, волосы поднялись кверху, его не стало видно, только пена и брызги от падающей воды. Вторая прядь спускалась постепенно и никакой купели не пробила. Женёк вынырнул:
– Хорошая водичка! Освежает! – и снова ушёл с головой в купель. В этот раз он нырнул чуть сбоку, и видно было под водой что-то светлое, словно там огромная рыба. Ныряние его напоминало окунание в прорубь на Крещение. Мать брала меня несколько раз посмотреть.
Пока Женёк булькался и нырял, я быстро разделся и поширкал свою грязную одежду под второй протокой. Потом придавил камнем, пусть само полощет. Хорошо хоть, рюкзак и дидж с собой в пещеру не брали – стирай сейчас.
Женёк уже вылезал наверх по скользким камням, прямо по струям водопада, вздрагивая и поскальзываясь. Казалось, тело его стало упругим от холодной воды.
– Ты только сразу не прыгай, лицо умой, на сердечко поплещи, а то остановится.
Я последовал его совету, спустился потихоньку, умылся. И в купель я погрузился не как в холодную прорубь, а как в горячий котёл с кипящей водой. По крайней мере, представил. Холодная вода на самом деле обжигает.
– А ты нырни дальше, достань ногами дна, а то я не мог. Проверить хочется, сколько метров, – сказал всё ещё голый Женёк из гнезда, когда я вынырнул в первый раз, уворачиваясь от струй, бьющих сверху в лицо. Все слова вплетаются в шум водопада, и они не так чётки.
– Только мне и нырять. Я понимаю, что у меня есть запасная дырка в голове и пластина для утяжеления, – и снова нырнул.
– А что такое? Что у тебя? – спросил Женёк, когда я появился.
– Сейчас расскажу, – окунулся в третий раз, но только лицом, всё-таки вода очень холодная.
– В армии проломили голову. Был в бессознании, – рассказывал я, поднимаясь на площадку. Женёк подал мне руку. – Несколько операций. Вместо кости стальная пластина.
– Ну-ка, ну-ка… – Женёк схватил меня за голову и стал ощупывать в месте пролома. Он что-то мерил, шептал, гладил кожу кончиками пальцев, заставил пересказать всё, что знаю про операцию в подробностях. На минуту мне показалось, что Женёк хочет проломить мне голову и посмотреть, как это.
– Здорово! – сказал он наконец мечтательно.
Я отошёл немного от края площадки, чтоб до меня не долетали мелкие брызги и можно было скорее обсохнуть. Воздух тёплый, ласковый. От недавней ледяной воды по телу пробегают приятные горячие волны. Иногда кажется, что ты одной консистенции с воздухом, и если подпрыгнуть, то полетишь.
– А что ты своей головой хвастаешься? – вдруг сказал Женёк. – Нормальный мужик. Ты чё, ещё не женат? Сколько тебе лет?
Мне вдруг стало стыдно своей наготы, и я ответил не сразу. Наверно, сначала весь покрылся краской.
– Тридцать шестой.
– Тридцать шестой! И всё не женат? Ты чё делаешь-то? Мне тридцать два. Сыну уже пять лет! Второй на подходе! Я ещё в институте женился. Говорят, такие браки долго не живут, а ты погляди на меня. Живём. Слушай, а ведь я против тебя вполне успешный и респектабельный? Ты давай женись?! Чего?
Я снова спустился к водопаду, и нырнул настолько, насколько мог. Смотрел вверх на изумрудное и голубое свечение сквозь кипящую от водопада воду. Когда вынырнул, Женёк сказал:
– Уважаю!
– Не достал до дна, – ответил я ему, переводя дыхание.
Вылез, по телу снова пошли приятные горячие токи. Обсохший Женёк стал одеваться, а моей одежды под камнем не было, как не бывало, словно я всю жизнь так и ходил нагишом.
– Ты куда мою одежду спрятал? – спросил я.
– Какую одежду? – Женёк и правда не знал.
– Под камнем стиралась.
Женёк посмотрел вниз в ручей:
– Водопад унёс.
И я представил, как водопад стащил футболку и шорты, чтобы приодеться в них и выйти в люди. Я засмеялся. Мне кажется, мой хохот был громче шума водопада. Женёк засмеялся за компанию.
– Слушай, жизнь моя повторяется по кругу, – сказал я ему. – Какое-то сплошное издевательство. Упал в курятник – остался без штанов. Упал в мышиное дерьмо – остался без одежды.
– Дурную привычку сложно искоренить. – Он быстро вновь разделся, и мы полезли вниз искать чисто выстиранную одежду.
Шорты обнаружились сразу, они зацепились ремнём за камень. Мне всегда приходилось таскать ремни и делать в них дополнительные дырки – с моей тощей фигуры падают любые штаны. Футболка уплыла метров за тридцать, а мы как дураки, совершенно голые и, наверно, синие от холода, искали её между камней в самом начале. Хотя было здорово. Бродили по колено в бурлящей воде, среди солнечных отсветов от этой воды и игры теней шевелящихся на ветру деревьев. Первым её заметил Женёк: