– Да вот же она! – Лёгкая белая футболка зацепилась за стоящую торчком утычину. Трепыхалась на течении, старалась сорваться и убежать, но не могла. Со стороны походило, что вверх по течению поднимается подводное войско, а впереди всадник-знаменосец. Минут пятнадцать я играл водопаду хвалебную песню за то, что он вернул одежду, которая висела на кусте и обтекала.
Хорошо, что не догадался и трусы постирать. Мокрую одежду нёс на двух палках, помахивая ими. Два разных знамени. Зашедшие в кусты коровы даже не посмотрели на нас. Мужика около вагончика не было. Наконец, когда одежда моя вполне высохла и я оделся, Женёк сказал:
– Я тебе сейчас ещё один водопад покажу. Закачаешься!
Я закачался сразу. Он, наверное, хотел меня снова вымочить. Мы долго шли по натоптанной тропинке между камней и деревьев, потом спустились к ручью, тоже, как и тропинка, петляющему между огромных валунов и скал, на которых росли деревья. Наконец впереди послышался тихий шум водопада. Он становился всё громче и громче, и Женёк, словно маньяк, с каждым метром ускорял шаг.
Этот водопад оказался чуть выше Водяного. Если тот расходился на две протоки, то этот падал сверху ровной сплошной полосой, словно это тонкое полупрозрачное полотно с вшитыми серебряными нитками. Даже не верилось, что такое бывает. Купели в том месте, куда ударял его хвост, почти не было, поэтому купаться нет смысла. Мы стояли минут десять, смотрели и слушали. Говорят, что шум и перелив воды очень приятен на слух. Некоторые специально включают кран в раковине на кухне или в ванной и слушают. Звуки эти успокаивают, от них можно уснуть, истончиться и стать похожим на эту прозрачную ткань воды. Кажется, у всего вокруг: травы, деревьев, камней и скал – есть чуткие уши и зоркие внимательные глаза. Все они слушают шум водопада, смотрят на него. Словно для этого только родились. Пересохни ручей, пропади – всё вокруг с ужасным рёвом начнёт разрушаться. Скалы, ломая как спички толстые деревья, упадут вниз и засыплют место, где только недавно ткали чудесное серебряное полотно.
Вдруг Женёк схватился за стену обрыва, с которой срывался водопад, и полез вверх. Струи воды иногда задевали его левый бок. Особенно трудно было перевалиться через трамплин, с которого срывается вода. Когда Женёк поднялся и повернулся в мою сторону, я заметил блестящие капли на его волосах, лице и бороде. Сначала мне показалось грубым и неприличным то, что сделал Женёк. Но потом меня что-то толкнуло, я быстро скинул кроссовки и тоже полез наверх. Женёк уже стоял надо мной, как какой-нибудь великан-индеец, перегораживающий бледнолицему путь в свою страну. Вода, огибая его щиколотки, зажурчала по-другому, а в чудесном полотне, в самом начале, появились изъяны.
Вот индеец опустился на корточки и подал мне руку. Теперь мы уже вдвоём наверху. Хотя мы на возвышенности, но видно недалеко, ручей поворачивает в сторону, и впереди почти отвесная скала, которую он огибает. Внизу одиноко лежат мои кроссовки, одна наступила на другую. Рядом дидж. Он наполовину скрылся в траве и кажется, что это вылезающая с шипением змея. Снизу мы с Женьком на своём постаменте смотрелись, наверно, как памятник современным людям.
Если внизу ручей петляет и изгибается среди камней, то вверх по течению идёт почти ровной аккуратной полосой, словно это лунная дорожка на озере. А самое главное, дно у ручья гладкое и ровное, белого цвета. Мы шлёпали по воде босиком. А вокруг были высокие деревья. Сквозь них пробивался особенный молочный яркий свет, который бывает на вершине горы. Хотелось идти всё дальше и дальше, и мы всё шли и шли, и дорожка воды вела куда-то вверх среди огромных деревьев. Я бы, наверно, взял Женька за руку, чтобы счастье не переполнило меня, но не смел. Вдруг он обернулся ко мне, сам схватил за плечо.
– Дальше я ни разу не был. Давай не пойдём? Давай? – сказал он.
И мы не пошли.
В деревню мы вернулись только ночью. Когда спускались с водопада, Женёк сорвался и подвернул ногу. Мы шли медленно, часто останавливались и отдыхали. И я чувствовал, как гудит от боли моя нога вместе с Женькиной.
Темнеет здесь раньше, а ночи тёмные, как у нас осенью. В деревне неожиданно заплутали, долго не могли найти палатку. Некоторых коров, видимо, совсем не загоняют на ночь в хлев: время от времени то тут, то там слышны глухие взбрякивания колокольчиков.
Наконец мы нашли палатку, Ксюша с мальчиком уже спали, но Женёк её разбудил, показал свою опухшую ногу, стал просить поесть. В доме почти нет съестного, Ксюше было нехорошо, и она не смогла сходить в магазин, даже помидоры не обсобирала. Они разругались, проснулся ребёнок, Ксюша принялась готовить какую-то кашу.
Я вышел наружу. Палатка изнутри освещена, но особенно ярко вырывается этот красноватый свет из приоткрытой полотняной двери. В палатке ругаются, шумят, ревут, обвязывают детской мочой подвернутую ногу, чтобы сошла опухоль. А со стороны кажется, что они шаманят. Внутри нет даже хлеба. Мне захотелось прогуляться, я просунул голову в палатку. Мальчик уже весёлый, кувыркается на подушке. Родители всё ещё ругаются. Женёк грызёт жёлтую варёную кукурузу. Ксюша сидит на табуреточке и помешивает что-то на плите, со своим животом она чем-то напоминает толстых тряпичных баб, которых сажают на заварочные чайники, чтобы заварка была крепче.
– Я пойду к соседям за хлебом схожу, – сказал я весело. Лицо бабы на чайнике вытянулось, она, всё помешивая, повернула голову в мою сторону, словно не могла наглядеться.
– Ты что, сдурел?! – сказал Женёк и чуть не запустил в меня початком. – Ночь! Какие соседи! Да они меня не любят.
Но я всё равно пошёл.
– Куда? Держите его! – кричал он, но не мог подняться. Видимо, один раз расслабившись, он уже не мог заставить себя встать на больную ногу.
Около калитки меня догнал мальчик:
– На, папа сказал отдать, – и протянул мне пистолет-фонарик.
Нажимаешь на курок – и из ствола идёт тоненькой полоской свет. Наверняка этот пистолет не предназначен быть фонариком и просто детская игрушка. Но всё-таки с ним спокойнее, хоть что-то видно. Жалкий лучик света выхватывает узкую тропинку, всю истоптанную, изрытую коровами. Ох уж эти коровы! Ноги сломаешь. Фонарик помогает не наступить в коровьи лепёшки. Пахнет спелыми плодами. Далеко Женёк от соседей живёт, я ещё днём заметил: луга да одинаковые сады вокруг. Может, раньше и были дома, но теперь нет. Если сбиваешься с тропинки, то обязательно наткнёшься на какой-то колючий куст – значит, не туда идёшь.
Вдруг мне стало страшно в темноте. Звёзды на небе почти не светили, словно нарисованные. Я почувствовал, что после сегодняшнего похода очень устал, ноги заболели сильней и даже задрожали, как до этого в пещере. Захотелось спать, но я не мог – голову понесло, она закружилась, этот её круговорот не даст заснуть. Я уже знал, что если лечь, то станет невыносимо плохо, покажется: земля содрогается и переворачивается. В таком состоянии главное не потеряться. Поэтому, когда наткнулся на жердяной забор, обрадовался. Жерди были шершавые и влажные от росы. Там, за жердями, кто-то шевелился. Вдруг мимо пробежала огромная собака, я едва успел высветить её. За ней с топотом пробежала вторая, эта вообще не попала в луч фонарика. Всё мерещилось, что воздух впереди шевелится, там какие-то тени. Собаки были где-то рядом, но ничего не делали мне. Показалось, правда, что они подходят ближе с разных сторон. Внизу, где дома стояли чаще, светились огоньки деревни.
Вдруг одна из собак сбоку метнулась на меня и повалила на землю. Я сбрякал головой. Как-то особо сильно пахла примятая трава, словно кто-то её специально растирал для меня в ладонях. Запах этой травы привёл в чувство, как нашатырный спирт. Я почувствовал, что правая моя рука сильно заломлена назад, а на голове, на месте пластины, похоже, чья-то коленка.
Через секунду к моему лицу упал фонарик и меня отпустили.
– Застрелись из своего нагана.
Я не сразу встал, соображал, что делать. А что было делать? Я просто медленно, показывая, что беззащитен, повернулся. Надо мной стоял широкий коренастый мужик в светлой рубахе, штанах и сапогах. Он прикуривал от зажигалки. За спиной его была видна новая винтовка с оптическим прицелом.
– Ты чё по ночам шарахаешься?
Я ответил не сразу. Стал медленно показывать, что встаю. Мужик не предпринимал никаких действий, и я встал:
– Да вот до соседей решил дойти, за хлебом. К Жене с Ксюшей приехал в гости, – пояснил.
– А, к Евгеньке с Аксиньей? Так я и думал. За хлебом, значит? Было бы зачем красться, хоть бы к бабе, а то за хлебом.
К загородке подошли лошади и потянули морды к мужику. Он не глядя похлопал одну из них. Она, ободрённая, встряхнула головой. Я, чтобы перевести разговор на шутку, спросил:
– А что, где-то бабы тут есть, к которым можно?
– Ты не к моей ли хотел? – спросил мужик резко и строго. При затяжке его лицо осветилось и показалось мне особенно грозным.
Я ничего не ответил. Он засмеялся, и лошади шуганулись в темноту.
– А ведь я мог в тебя стрельнуть. Стрельнул бы, да и всё.
Мужик приблизил своё лицо к моему и, чуть щурясь, сказал:
– Неспокойно что-то стало, коней воруют.
Я промолчал. Он отошёл шага на два, оглянулся и спросил:
– Тебе хлеб нужен был?
Я кивнул.
– Постой здесь, только никуда не уходи. Никуда не уходи, сейчас принесу.
Я опёрся о жердины и стал ждать. Мне показалось, что стоял очень долго. Не сходил с места, боялся чего-то. Внизу огоньки деревни.
Наконец мужик вернулся. Он был уже без винтовки и показался мне не таким широким в плечах и страшным. Первым делом протянул руку:
– Павел.
Я представился.
Он передал мне целый каравай хлеба, правда, самый обычный, магазинный, завёрнутый в целлофан.
– Так ты чего приехал сюда? – спросил Павел.
– Отдыхать, – соврал я, чтобы не объяснять.
– Отдыхают на море. А здесь чего?
– А далеко до моря?
– Через горы один день на коне.