Вода взбучилась, замутилась. Я сел по-турецки и долго ждал, пока муть осядет. Рассвело. Рыбок в воде не видно, наверно, переловили шакалы. Перед самым восходом солнца так захотелось спать, что я только попил воды, чтобы размочить рот и горло, и вернулся к костру, улёгся и заснул. Приятно, сладко отдохнуть несколько часов кряду. После такого сна столько сил, что можно и не есть. Но я всё-таки решил вскипятить чаю.
Набрал воды в консервную банку. Рыбок так и нет. Шакалы. Хотя, может, рыбки тоже ушли под землю, может, там тоннель и живут огромные родители этих мальков.
Хорошо, что я не стал сразу разводить огонь, а сначала наломал об колено и накидал в мою оправу из камней нетолстого сушняка. В золе, рядом с самым большим камнем что-то зашевелилось. В остывшем костре сидел какой-то зверёк размером с крупную крысу. Толстый, пушистый, с пушистым хвостом. Я представил, каково бы ему было в огне, и стал стучать по камням палкой, чтобы испугать зверька, но он не уходил. Тогда я взял вторую палку и стал выбивать такт барабанными палочками. Звук мне понравился. Наконец до зверька дошло, он выскочил из костровища, пробежал полметра и снова замер, а может, уснул. Наверно, этот зверёк пришёл утром, увидел, что я сплю, и тоже улёгся отдохнуть за компанию, только в костровище, где ещё тепло от огня. А может, он примостился на золе, пока я был у воды. Теперь, при виде этого создания, и я лёг рядом с ним, чтобы ему не было одиноко. Но спать не хотелось.
Идти по компасу-ложке смысла не было никакого – он показывал туда, куда я хочу. Поэтому решил спуститься по руслу реки. «Все реки впадают в море». Через несколько километров вода появилась уже не маленькими оазисами, а полноценной рекой и как-то сразу. То не было, не было, совсем сухо, а тут из-под одного берега к другому наискосок и бежит. Может, конечно, в этом месте ключ из-под земли. Пришлось подняться на берег. Здесь шла едва заметная тропинка, которая привела меня к плотине из камней. Нет, река и после неё тоже бежала, но около плотины было особенно глубоко. На противоположном крутом берегу стояла палатка, на верёвках сушилось бельё, висел гамак, а к воде спускалась деревянная лесенка. «Вот он где, Робинзон, переехал и живёт-поживает». Меня и раньше не тянуло к людям, а теперь это чувство усилилось. Что это, одичание? Я побыстрее прошёл мимо незамеченным, чтобы этот Робинзон не сделал меня своим Пятницей.
Километра через полтора встретился лагерь ещё одного Робинзона. Видимо, он жил вместе со своей Робинзонихой, потому что на верёвках висело одно-единственное платье. Высокий седой старик долго и внимательно смотрел на меня. С огромной бородой он походил на старого льва. Смешно было глядеть на его длинное загорелое тело в одних коротеньких шортиках. Теперь палатки стали попадаться примерно каждые полкилометра. В одном месте среди деревьев было наставлено сразу пять или шесть разного цвета. Рядом, сколоченные из досок, стол и лавки. Молодые ребята и девушки, заметив меня, перестали разговаривать. Я непроизвольно улыбнулся им, они так были похожи на меня. В непонятной незапоминающейся одежде, загорелые, с изодранными об колючие кусты ногами и руками. Я понял, что попал к своим, что я ничем не отличаюсь от них. И мне стало хорошо и легко.
Вы когда-нибудь видели мусорный контейнер среди леса, появившийся здесь неизвестно каким образом, может, с вертолёта упавший? Как какой-то сундук из сказки: «Двое из ларца, одинаковых с лица!» Только вот контейнер был закрыт на ржавый замок. Кто-то уже пытался открыть его гвоздём или чем-то другим – на ржавчине свежие царапины. Что, интересно, в этом ящике современного образца?
Рассвело уже давно, но солнце всё ещё не выползло из-за гор, поэтому правая часть от реки ярко освещена, а левая – в тени. Но уже тепло, словно приятную ласковую ванну принимаешь. И совсем нету комаров, ну нету – и всё. А вообще, ванну мне принять давно бы надо, а то, наверно, грязь скоро кусками будет отваливаться. Трёшь там, где чешется, – и под пальцами липкий комочек грязи.
Когда я вышел на дорогу, то сначала не поверил своим глазам. Самая обычная грунтовая дорога и даже со свежими следами от колёс легкового автомобиля. Я пошёл по этим следам и специально сбивал их ногами. От этого за мной пыль, словно я бедуин, идущий по пустыне, а вся зелень вокруг – один мираж. Дорога нырнула в высохшее русло реки, побежала по камням, и я даже не сразу определил, где она выскочила на противоположный берег. Так и шла вдоль реки неразлучно. Солнце всё дремало за горой, наверное, утонув всей головой в этой горе-подушке. Палатки людей больше не попадались.
Если уж увидел потайной сундук-ящик, то, не иначе, увидишь и чудо-юдо рыбу-кит. Это, конечно, был не кит, а, скорее, огромная акула или щука. Поросшая мхом или чем-то таким, одеревеневшая. Огромное суковатое дерево, притащенное сюда течением в большую воду, опиралось о берег и возвышалось над дорогой своим носом чуть наискосок. Хвост этой деревянной рыбины лежал в пересохшей реке. Сверху два изогнутых, обломанных сучка – два плавника, снизу плавники. Вот-вот зашевелит рыба этими плавниками. По телу рыбы – краской, крупными буквами: «Добро пожаловать в рай!» Рядом с рыбой стоят два человека. Они сделаны, наверно, из тех же сучков дерева, воткнутых в землю, каким-то образом скреплённых между собой. На сучки натянута старая одежда. Кажется, что люди танцуют быстрый танец. Мужчина и женщина. Мужчина в дырявых на коленах брюках, безрукавке и кепке. Женщина в неожиданно длинной юбке, сделанной из большого платка или тряпки, в тёплой кофточке с дырой на животе и в широкополой шляпе, проткнутой сучком головы насквозь. Чуть дальше рыбы и людей дорогу перегораживал железный шлагбаум.
Как-то неожиданно выглянуло солнце. В доли секунды по затенённой части гор пробежала едва заметная световая волна, преображая и окрашивая всё в новый цвет. Мне неудержимо захотелось пойти вслед за этой волной. И я пошёл в гору. Всё поднимался и поднимался, специально не оборачивался. Часа два. Капли пота падали прямо с кончика носа. Иногда склон становился настолько крутым, что моё лицо почти вплотную приближалось к земле, и я видел каждую травинку, мусор между ними, каких-то мурашей. Только тогда, когда поднялся на самый верх, я оглянулся. Передо мной было море. Я сел на землю и заметил, что сильно поцарапал руку об какой-то колючий куст. Словно следы трёх когтистых пальцев, протянулись три царапины от плеча к локтю. Море, окаймлённое с двух сторон горами, походило на голубоватый колобок, мячик. По касательной к этому колобку шли лучи солнца, просвечивающего сквозь листву ближайших ко мне деревьев. Я сделал ладони так, словно могу взять в руки этот мячик. И вдруг почувствовал, что на самом деле взял. Я почувствовал это кончиками пальцев. Их защипало, заподёргивало. Стонущая боль побежала по пальцам к рукам и дальше, особенно отдаваясь на соединениях суставов. Все мои царапины, не только свежие, но и старые, защипало, будто помазали йодом или на них попала соль. Может быть, это пот. Когда я волнуюсь или переживаю, меня всегда бросает в пот. Руки дрожат. Но через несколько секунд всё проходит, становится намного легче. А от ветра даже прохладнее. Словно выкупался только что.
Умиротворённый, я долго сидел на горе и смотрел на море. Мне казалось, что если я спущусь, то моря уже не будет. Вернее, пропадёт ощущение чуда. Чтобы встать, пришлось сыграть на дидже.
Было уже далеко за полдень, когда я снова оказался на дороге. Посмотрел на рыбу, на суковатых людей, толкнул рукой шлагбаум. Он оказался закрыт на ржавую цепь, хотя замок новый. Шлагбаум от моего толчка прошёл весь свободный ход, чуть звякнув, натянул цепь, потом вернулся к моей руке, со скрипом, словно жалуясь или показывая этим всхлипом-скрипом, что его не пускают вольно.
Я сел на шлагбаум верхом и покачался из стороны в сторону. Зря, конечно. Все шорты и руки замарал в ржавчине. За шлагбаумом, заросшие кустами, полуразвалившиеся домики. Вдоль дороги одичавшие яблоньки с мелкими яблоками, ещё какие-то ягоды. Всё оплетено хмелем. Пахнет затхлостью. К развалинам домов в траве и хмеле протоптаны дорожки. Они похожи на звериные, но их сделали люди: в одном месте валяется обронённый обломок доски, в другом – кусок рубероида. Вот так рай, рай в шалаше. В детстве я всегда думал, что есть такой специальный шалаш, в котором рай. Вот эти домики, наверно, и есть тот шалаш, не хватает только гипсовой скульптуры. Мне рассказывали, что однажды такую видели в каком-то заброшенном пансионате. Без головы. Рука кверху поднята, вещает, а кажется, что на голову показывает. «Где она?!» – хочет крикнуть, а не может. В одном месте прямо у дороги сложено из строительных красных кирпичей с отверстиями что-то вроде маленькой печки. На ней солдатский плоский котелок и весь закопченный эмалированный чайник. О, видимо, был раньше белого цвета. Крышка светлая, с одного бока заметно нарисованное яблоко. Не хватает только нескольких ребят в форме с ложками наготове.
И вдруг мне стало совсем плохо. Голова закружилась. Вернее, всё вокруг закружилось и зашаталось. Не знаю, как я не упал. В висках колотит, да так громко, словно вокруг гром гремит. В таких случаях надо сразу закрыть глаза и представить, что земля совершенно ровная, не шатается, не вздымается вверх, как эти горы вокруг. Если представить и будешь идти по ней, то ты спасён. Вскоре домики кончились и стало легче дышать. Горы словно раздвинулись в стороны. Все они здесь поросли невысокой сосной, поэтому сильно пахнет смолой и хвоей, как живой, разомлевшей на деревьях, так и прелой, рассыпанной по земле. А впереди уже широкое пространство и чувствуется море. Над ним особый цвет неба и воздуха. Такой бывает над пропастью. Цвет едва голубоватой тюлевой занавески. Кричит чайка, это очень похоже на скрип шлагбаума, и мне кажется, что я всё ещё качаюсь на этом шлагбауме. Воздух насыщенный, густой. Слышны всплески набегающих на берег волн. Море дышит, оно широко блестит на солнце, всё в движении, кажется, только для того, чтобы ударить в берег да наделать немного пены, наверно, приятной, мягкой на ощупь. Пляж, накалённый солнцем, галечный, вернее, даже каменистый, ведь не может быть галька с кулак. На пляже воткнуты два полосатых грибка, бегают дети, на полотенцах и покрывалах лежат и сидят в