– Толя!
– Толя, а поехали со мной. Чего тебе тут делать? За мной сейчас моторка придёт. Поехали. У меня машина. Я в Москву еду, тебя увезу. В прошлом году приезжал – всё нормально. В этом году приехал – тоже всё нормально. А сейчас обгорел немилосердно. Даже знобит немного. А знаешь, что первое сгорело – ступни. Не намазал кремом – и готово. А потом был полный расслабон. Поехали!
В самом деле, чего мне тут делать. Это был реальный шанс легко добраться до Женька и забрать свой паспорт, который сдуру там оставил. Я покосился на облюбованные мной бамбучины.
– И их бери, увезу. Мне не нужны. Я ведь православнутый, захожатый храмов. Разругался, разуверился. Жил сначала на стоянке, потом дикарём. А тут солнышко мозги подплавило, подправило немного – решил вернуться.
Вскоре пришла моторка. Мы по пояс замокли, забираясь в неё. Водитель, мужик в оранжевом жилете, подхватывая нас, всё торопил:
– Скорей! Скорей!
Видимо, он боялся волн, а может быть, по такой погоде запрещено плавать.
Полчаса подпрыгивания на волнах, которые, не жалея себя, бьются о борта и даже иногда запрыгивают в лодку, и вот мы уже совсем на другом пляже, песочном. Весь он усыпан людьми – негде лечь. Все они в купальниках и плавках. Я поймал себя на мысли, что это очень странно. Вот ведь! За пляжем бетонный забор набережной, а ещё дальше и выше многоэтажный город.
Лодка без мотора подходила к берегу. Я спрыгнул в воду. А Рома дождался, пока нос ткнётся в песок, и только после этого прыгнул прямо на берег. Волны захлёстывали в лодку, и я боялся, что какая-нибудь её проглотит или перевернёт. Нас встречал лысый пузатый мужик в шортах и безрукавной рубашке на голое тело. Рома с ходу отдал ему свой рюкзак и зашагал к набережной, легко угадывая ногами между телами. Вдруг резко обернулся и буквально рявкнул:
– Где?!
Мужик в безрукавной рубахе побежал обгонять прямо с рюкзаком в руках. Загорающие шарахались от него в стороны, недовольно ругались. Следом, с бамбуковым посохом, с бамбуковой дубиной наперевес, шёл я. Осторожно, не поднимая головы. И всё боялся получить от кого-нибудь. Но обошлось. Мужик привёл нас на автостоянку к шикарной серебряной машине. Шикарной она казалась потому, что была невероятным образом намыта, надраена. Буквально блестела. Поэтому меня аж передёрнуло, когда мужик своей лапищей прикоснулся к ней и открыл переднюю дверь для Ромы, потом сунулся к багажнику, чтобы убрать рюкзаки.
Мы с трудом уместили бамбучины вдоль по машине, а я всё не решался сесть. Внутри пахло духами.
– Зря ты, конечно, взял эти палки, – сказал недовольным голосом Рома. – Мы с ними пугало пугалом. Садись давай!
Я сел на переднее пассажирское место. Рома за рулём. Мы отъехали метров сто, но потом он дал задний ход и стал высматривать в зеркала. Заметил, видимо, своего водителя и выругался:
– Побежал, торопится. Хоть бы подождал немного. Ну что ты: машину пригнал, бесплатно на море можно полдня отдохнуть.
Первым делом мы остановились около небольшой гостиницы.
– Посиди, – сказал Рома и пропал за стеклянными дверями. Сквозь эти двери было видно, как стройные мужчина и женщина с пляжными сумками на плечах разговаривают о чём-то на ресепшене. Я почему-то подумал, что это иностранцы. Осторожно открыл дверь машины, чтобы дохнуть свежего воздуха. Он пахнет разогретым на солнце бетоном и асфальтом. Я посмотрел вверх. На балконе четвёртого этажа стояла девушка в купальнике. Она опёрлась руками о ограждение балкона, и у неё был такой вид, словно она хотела плюнуть сверху. И наверно, этот плевок зашипел бы, коснувшись земли или машины, так всё было нагрето. Я захлопнул дверку. Так и осталось в моей голове сопоставление курортного городка и девушки, собирающейся плюнуть с балкона.
Рома вернулся минут через сорок. Он переоделся в тёмный лёгкий костюм, а в руках держал портфель.
– Давно уже мечтал переодеться. Знаешь, даже легче стало, и озноб прошёл.
Сев в машину, он сразу же скинул на заднее сиденье пиджак и галстук. Расстегнул ворот рубашки. Волосы были мокрые и пахли шампунем.
– Всё равно как за проживание взяли, хотя только один портфель там хранился.
Тут я ему рассказал, что в Москву не еду, что у меня нету паспорта. Объяснил, куда мне надо.
– Короче, высадишь, где тебе удобнее. Я доберусь.
Он посмотрел на меня с обидой и презрением. Именно в этот момент я почему-то заметил, что обгоревший нос его немного приплюснут, словно прижат к стеклу.
– Довезу.
Больше всю оставшуюся дорогу он не разговаривал со мной. На заправках из машины не выходил, говорил заправщику, чтоб заплатил, и давал деньги на чай.
При первом удобном случае я пересел на заднее сиденье, и мне стало спокойнее и комфортнее. Даже успел немного вздремнуть. Разбудили меня тряски на плохой станичной дороге.
Приехали на место опять ночью, вернее, в темноте. Рома не вышел из машины, и я сам доставал рюкзак из багажника и вытягивал бамбучины, стараясь не испортить сиденья.
Видимо, он сильно на меня обиделся за то, что я не еду в Москву. Правда, когда я уже пошёл к знакомому мне полуразвалившемуся зданию, в котором ночуют ослы, стекло машины опустилось.
– Давай, с Богом! – выдавил Рома.
– Давай!
Меня вообще удивляет, как резко могут меняться люди. Я заметил это ещё по матери. Однажды мы ездили в монастырь на несколько дней. Я тогда ещё плохо ходил после операции. Поехали обратно, денег не было. Купили билеты в общий вагон. Ночь. Спать охота. Подошёл поезд. И вот в этот общий вагон попёр народ. И моя хрупкая мать стала расталкивать всех руками и плечами, забралась одна из первых. Мне, конечно, нельзя было в свалку, и я с трудом забрался по лесенке с низкой платформы, когда объявили отправление. Ковыляя по тускло освещённому вагону, я вдруг увидел маму. Она заняла одну из нижних полок в «купе». Сидела по её серёдке. С одной стороны – рюкзак, прижатый рукой, с другой – её сумочка. И вот меня поразило это перевоплощение. Только что спокойная обстановка, тихое пение, напутствие какой-то старицы, кроткая мама. И вот драка за полку, и мама натуральный пахан. Я, конечно, понимал, что это для меня, но сначала неудобно было сидеть на этой полке.
Рома дал задний ход и стал разворачиваться. Фары его машины, выхватывая кое-где ночных бабочек, ударили светом прямо в глаза какому-то парню. Он прикрылся рукой и чуть наклонил бритую голову – со стороны казалось, что плачет.
Ещё слышны были звуки уезжающей машины, когда парень подошёл ко мне и подхватил под руку. Он посветил дрожащим фонариком прямо в лицо:
– Ты к Женьку? На шабаш?
– К Женьку, – ответил я.
– Ну, тогда пошли.
И мы пошли. Мимо палатки Женька пройти было просто нельзя. Недалеко от неё горел огромный костёр, вокруг которого толпились люди. Парень, с которым мы шли, выхватил у меня обе бамбучины. Большую поставил на лоб, запрокинув голову, а тонкую вращал в руках. Так вошёл в калитку и прямо к костру.
Все зааплодировали. И казалось, что это костёр защёлкал. Мужские и девичьи голоса закричали:
– У-у-у! У-у-у-у! Молодец, Серёга!
Я нашёл Женька. Он несказанно обрадовался мне. В тельняшке, как заправский моряк. Полез обниматься.
– Ну, ты вовремя. Нога уже почти прошла, но всё равно стараюсь далеко не ходить, – он показал на перетянутый бинтом голеностоп. – Но, если Магомет не идёт к горе, гора придёт к нему. Поэтому всё у меня проходит.
– А жена где?
– В роддом рожать поехала. Решили не дома рожать, всё не как у людей.
– А ребёнок? – Вокруг громко кричали, и мне всё казалось, что Женёк меня не слышит.
– Дома спит.
Мы оглянулись. Из палатки выглядывал мальчик. Из-за бликов костра его серьёзное лицо, казалось, то приближается, то удаляется.
– А ну, спать, кому сказал! – прикрикнул Женёк.
Высунутая в прорезь двери голова исчезла, палатка заметно дрогнула всей конструкцией.
Серёга между тем не глядя, через спину кинул в мою сторону бамбучины. Это было так неожиданно, что я едва не получил по голове той, что побольше. А Серёга выхватил из костра три головешки, наверняка специально для этого приготовленные, и начал ими жонглировать. Три девчонки в этот момент пошли колесом в разные стороны. Две были в штанах, а одна в длинной юбке. При каждом обороте юбка красиво взлетала крылом птицы, а потом задиралась, иногда закрывая девушке лицо, и тогда видны были тёмные гимнастические трусики и светлые тощие ноги. Те девчонки, что были в штанах, быстро устали. А юбочница крутила всё новые и новые обороты, каждый раз громко взвизгивая при переходе на руки.
Серёга, заметно уставший, сделал пару кругов около костра и скинул свои головешки. Люди, стоявшие вокруг костра и отбивающие ладонями ритм, снова радостно закричали и зааплодировали.
После Серёги вышел совсем маленький и худой парень. Я даже подумал, что это ребёнок. Правда, у ребёнка виднелась чёрная козлиная бородка. Он был раздет по пояс. Поджёг шарики на верёвках и стал очень ловко крутить. Чтобы было лучше видно, отошёл чуть в сторону от костра, к бассейну. В воде, словно дрожащей в каком-то нетерпении, отражались быстрые полёты огненных шаров. Я всё силился прочесть эти огненные начертания, тут же пропадающие в ночном воздухе, но не мог.
Потом парень стал плеваться огнём. В одну сторону, в другую. И мне всё казалось, что ему нехорошо и его тошнит этим огнём.
Где-то запищала губная гармошка. Скинув покрывало, вышла женщина в одном купальнике. Она изящно прогулялась туда-обратно. Взяла какой-то узел и развернула его. Там были осколки стёкол. Она присела и ласково их погладила, раздвигая по всей ткани равномерно. Потом встала и занесла ногу, чтобы ступить на стёкла. На секунду замерла. И в этот момент пронзительно и тонко запела скрипка. Женщина встала на стёкла обеими ногами и стала танцевать, поводя руками. Правда, это было некрасиво. Она просто ступала и ступала на стёкла. Такой танец больше походил на неуклюжие па медведя в цирке. Но вот женщина легла и игриво перекатилась с бока на бок, на спину. Я увидел и скрипача. Он появился откуда-то из темноты. В строгом костюме музыканта. Длинные чёрные волосы распущены; когда он слишком близко подошёл к огню, я испугался, что они загорятся. Наконец женщина встала, а акробатка в юбке принялась ладошкой смахивать с её спины прилипшие осколки. Словно та родилась из стекла, а осколки – обломки скорлупы.