ом показал на время и на меня. Мужчина уступил.
И вот уже Счастье мчится ко мне:
– Давай, давай, скорее, хватай всё. Тебе повезло. Билет на отходящий, плюс в купейный вагон – поедешь со всеми удобствами. Прямой поезд.
Этот прямой поезд уже медленно двигался вдоль перрона. Сонная проводница проверила билет и пропустила меня, в её вагон садился только я. Счастье стоял внизу, довольный, счастливый, забирал волосы в хвостик. По крайней мере, ему стало хорошо. Мне же казалось, что меня силком, как пробку из бутылки, вытолкнули из какого-то хорошего места. Я даже хотел спуститься обратно на перрон, но передумал.
В вагоне душно, плохо работает кондиционер. Я не сразу нашёл своё шестое купе, проводнице пришлось помочь мне и открыть дверь на колёсиках. В купе не спали.
За столиком друг напротив друга сидели молодой парень и женщина лет пятидесяти. Верхний свет выключен, зато горят ночники, этакая романтика. На столе стаканы, что-то съестное. Парень передвинул большую двухлитровую коробку сока и закрыл ею бутылку вина. Лицо у парня доброе и некрасивое одновременно. Широкое, с широкими щеками, немного приплюснутое и улыбающееся. Такой может и в морду дать, и помочь бескорыстно. Женщина плотненькая, кругленькая, мне всегда кажется, что такие могут скакать как мячики.
Я хотел войти, но дидж, висевший на плечах, встал поперёк двери и не дал мне.
– Ничего себе у тебя гриб! – весело сказал парень.
– Какой гриб?
– Ну, гриб, здоровый такой, на пляже ставят от солнца.
– Это не гриб. – Я протиснулся в дверь.
Постель на моей верхней полке была уже аккуратно расправлена. Это хорошо, сервис. Я закинул в багажник рюкзак, пристроил туда дидж и бамбучины, а потом забрался на свою полку. Слов нет, приятно оказаться на свежем белье и довольно мягкой постельке. На соседней полке храпел какой-то мужик, укрывшийся с головой простынёй. Я повернулся лицом к стенке.
– Тебя как звать? – спросил парень.
– Толя.
– Олег. Где бамбука набрал?
Я ничего не ответил. Через несколько минут Олег попытался ещё раз заговорить со мной:
– Давай, Толя, спускайся к нам. Посидим.
Но я притворился спящим.
– Серьёзный, – сказал Олег значительно.
Женщина хохотнула. И они продолжили свой разговор про север, про юг. Засыпая, я ещё успел узнать, что Олег работает в Мирном на космодроме и возвращается из своего первого отпуска, который провёл в родном южном городе.
Но поспать мне не дали. Не знаю, сколько времени тянулось забытьё. Вдруг в соседнем купе истошно закричали:
– Почему в Украину?! Почему в Украину?!
Я сел на полке. В купе душно. Парень уже был на ногах, может, и не ложился. Женщина выбарахтывалась из простыни. Она успела переодеться в светлую широкую пижаму. Мужик на соседней полке всё ещё спал. С чёрной густой бородой, в футболке и шортах. Его простыня теперь стекала белым вниз. В соседнем купе всё ещё орали, к первому голосу присоединились другие, кричащие что-то своё. Казалось, даже поезд стал притормаживать. За окном в темноте огни какой-то станции. Мы вышли в проход. Там озирались в разные стороны несколько человек. Почти из каждого купе вопросительно выглядывали люди. Огибая их, по вагону шёл пожилой мужик со смартфоном в руках. Загорелый, небритый, в трусах и модной майке-боксёрке. Ноги волосатые, кривые. Его шатало из стороны в сторону, и он то и дело опирался о стенки и окна.
– Почему на Украину? Почему? – повторял тихо, видимо, не было сил кричать.
Я пошёл за ним. Из своего служебного купе появилась проводница. Сонная, в безрукавном домашнем халате, а не в форме, с обгоревшими красными плечами, кажется, и сейчас пышущими болью.
Мужик сел на корточки и чудом удержал равновесие.
– Почему наш поезд идёт на Украину? – повторил он почти плача.
– Как на Украину? Не знаю. Не знаю, – испугалась проводница и обхватила себя руками, но тут же отдёрнула их – к ожогам нельзя прикоснуться. – Я обычно по области езжу, а тут подменилась, чтоб на море выкупаться.
Почти из каждого купе выглядывало уже по два, а то и по три человека, некоторые шли в начало вагона. На лицах блестит пот. В тусклом свете эти лица кажутся страшными. Поезд идёт еле-еле, словно крадётся. Огней за окном никаких. Из тамбура несёт то ли углём, то ли чем-то ещё. Водонагреватель пахнет кипятком.
Успокоил всех высокий мужчина с большим животом. Опёршись руками о поручень прохода, он внимательно всматривался в черноту окна. Спросил басом:
– Кто вам сказал, что мы на Украине?
– СМС пришла, – мужик на корточках показал на телефон в руке. – «Добро пожаловать в Украину. Подключите опцию “Весь мир”»… – казалось, он впервые вгляделся в эсэмэску.
Проводница выдохнула и одним рывком подняла мужика на ноги.
– Не на Украине мы, не на Украине! – У неё неожиданно прорезался звонкий полный голос. – Вдоль границы едем! Ещё в ту сторону ехали, флаг ихний висел и колючая проволока.
– А почему написали «Добро пожаловать»? – уже защищаясь, по инерции спросил мужик. Только тут я заметил, что он держит смартфон на отлёте, словно какую-то диковинную вещь из сказки. И вообще, наверно, всю жизнь проработал в деревне в колхозе, а потом в лесу и первый раз куда-то выбрался.
– Вы кому больше верите: людям или телефону?! – вспылила моя соседка по купе.
Мужик посмотрел на неё испуганно, ещё более испуганно, чем минутой раньше, когда боялся оказаться на Украине. Он снова хотел сесть на корточки, но проводница его удержала и не дала. Получилось такое своеобразное па из какого-то танца. Самые умные и догадливые отправились восвояси. Соседка моя отводила душу на мужике, то ли за духоту в вагоне, то ли за ещё какие-то свои неприятности, а проводница ей изредка подлаивала, а, может, пыталась остановить. Было слышно, как кто-то, уходя, сказал: «Фу-ты ну-ты, русско-американские горки, братья Карамазовы!» В вагоне ещё долго успокаивались, и всё мерещилось какое-то шептание. Мне очень хотелось сыграть. Я представил, как этот мужик садился на одной из станций, пьяный, едва держался на ногах. Его друг, взявший над ним шефство, обливаясь потом, занёс вещи и гостинцы, уложил приятеля на полку, сунул под подушку початую бутылку водки. Ещё недавно этот мужик в последний раз искупался в море, потом сидел в каком-нибудь ресторанчике всё с тем же другом. И вдруг понял, что это больше никогда не повторится, ему никогда больше не приехать и не шикануть так. И он, конечно, заплакал и перебрал лишнего. Среди ночи мужик проснулся от прикольного звука эсэмэски. В темноте и духоте вагона, потный. Влажными ладонями протирая глаза, посмотрел на экран нового, ещё не освоенного телефона. Там большими буквами: «Добро пожаловать в Украину». А может, даже телефон (сейчас есть такие) сказал: «Хозяин, добро пожаловать на Украину». С улыбочкой-смайликом. «Наверно, мужик спал на нижней полке, а то с верхней он бы упал», – подумал я засыпая.
– …После первого потопа все звери у нас остались живы, а вот после второго потопа осталась только одна курица, – говорил кто-то.
– Да ведь только один потоп был, насколько я знаю, – возмутился Олег. Ему, видимо, не нравится рассказчица.
Я приоткрыл глаза и глянул. Это женщина лет пятидесяти, накрашенная, хорошо смотрящая за собой, с серёжками в ушах. Белые брючки, светлая блузка, золочёные очки, скрывающие живые голубые глаза. Волосы русые, пышные, до плеч. На запястье часики, на пальцах кольца. А может, ей вовсе и нет пятидесяти. Похоже, от скуки она заглянула к нам из другого купе.
Я взглянул в окно. На улице вовсю день. Я вспомнил, что ночью мне снились кошмары, но о чём, не помнил.
– …Дом этот мы купили три года назад. Трёхэтажный. Стоит прямо напротив Олимпийского парка. Достался нам вместе с курами и бесчисленным количеством кошек. За ними мы не следили, и они жили сами по себе. И вот в первый год сильные ливни: вода пошла с гор и нас затопило. Но немного, по колено. Через год ещё один потоп. Вода пришла так неожиданно, что не успели уехать. Затопило весь первый этаж. Куры залезли на деревья, на пальмы. Там и сидели, там и неслись дня четыре. В мутной воде – змеи, пиявки, улитки. Мы выплывали до земли на надувном матрасе. Потом вода ушла, а куры все погибли. Одна осталась, до сих пор бродит. А почему наводнения? Раньше было у нас у дома болото, и вода туда вся уходила, и потопа не было. А когда строили парк, всё болото засыпали сначала огромными камнями, потом средними, потом совсем маленькими. И всё забетонировали. Куда воде уходить? – Она помолчала и вдруг добавила устало: – И каждый раз в поезде трястись. Боюсь на самолётах летать, упадёт – и косточек не соберут.
– Все под Богом ходим, – сказала женщина-мячик. – Душно до невозможности. Раньше хоть окна можно было открыть. Ну что это за окна – зимнее проветривание какое-то.
Я посмотрел: сверху окна открыта форточка, но не до конца, видимо, на стопоре.
– Раньше окна откроешь так откроешь, – не унималась женщина. – Я раньше любила ноги в окно выставлять, когда лежала на верхней полке.
– А зачем ноги выставлять?
– Ну, я любила, когда молодая была. Хорошо, свежо, приятно. Один раз выставила, уснула. А проснулась, ноги наполовину наружу свешиваются. На одну ножку ленточка красная навязана. Вывалиться, конечно бы, не вывалилась, попа бы не дала.
– А если бы украли? – спросил Олег.
– Кого?
– Да тебя.
– Не знаю… – И потом надолго она замолчала, раздумывая, наверно, о том, что было бы, если бы украли. Вся жизнь, наверно, по-другому пошла бы.
Олег не мог терпеть длинных пауз в разговоре:
– У вас на севере вечно так. Все как мороженые. Сидят и молчат, нормально не поговоришь. Мы тут как-то поесть решили, пообедать. Приехали в кафе, а нам говорят: «Не время ещё». Как это – не время ещё? Человек хочет есть, желает заплатить деньги… Да у нас на юге круглые сутки кафе работают, а тут: «Не время ещё». Как мороженые.
– У нас сейчас грибы пошли, с картошкой знаешь как вкусно, – сказала женщина-мячик.