Шофёр посмотрел на меня и спросил:
– Пойдёшь?
– Пойду. – Я засмеялся. Слишком уж он серьёзно спросил.
Автобус лениво обогнал нас и уехал. Сивый поставил машину на обочину. Мы с Анатолием пошли вдоль по дороге.
– Когда вы меня высадили, – заговорил он через несколько минут, словно мы виделись вчера, – я понял, что там уже был. Ехал на машине. У меня же машина была, «четвёрка». «Четвёрочка» моя, мой конь железный. А ты чего безлошадный? – Анатолий посмотрел на меня лукаво, словно знает, зачем я приехал. Стало даже не по себе. – Там, за озером, в стороне, ещё одна деревня, где живёт одна сумасшедшая тётка, а недалеко ненормальная… молодая женщина.
Я подумал: «А сам-то ты нормальный?»
– Дорога там закольцована, знаешь? – продолжал он, немного отпыхиваясь при ходьбе. Правой рукой мелко тряс при этом, словно пытался выразить переполняющие его чувства. – Можно выехать на трассу через те деревни. И ещё я вспомнил об одной чудесной деревне. Мы въехали в неё через лес на тракторе. Я сидел на багажнике машины и играл на дидже. Дети встречали нас и бежали вслед. Я вспомнил, что в той деревне живёт самая лучшая девушка. Я помнил дорогу и пошёл. Но зайти к ней в первый раз побоялся, посмотрел издали. Надо было домой. От соседей узнал, что мать лежит в больнице. Ключ под подоконником, как обычно. На столе в моей комнате бутылка водки, а рядом с ней ещё чекушка. Прижимает листок бумаги: «“Четвёрку” забрал, пригнал, все документы оформил. Плату за неё возвращаю, с процентами». Я у дядьки её за пол-литра купил, представляешь?! Купил, а потом ехал, ехал и потерял её дорогой…
Он, видимо, приготовился рассказывать весёлую историю, но я зачем-то прервал его:
– Знаю.
Анатолий не сразу нашёлся, что сказать. Похватал ртом воздух.
– …Позже, когда приезжал к нам сюда, дядька рассказывал, что новая навороченная машина ему не понравилась. Чуть его не убила. Поехал за грибами, забрался в глушь. Вышел покурить, встал перед машиной. А она вдруг поехала. Там какой-то бугорок. Она взяла да и завелась от движения, или скорость включилась. Короче, прёт, кинула на землю, подмяла под капот и наехала задним колесом на ногу, а перескочить не может – препятствие. Гудит, жужжит, передними колёсами по песку прокручивает тихонько. Как-то вывернулся, машина – в кусты. Нога сломана. Доехал до больницы. Потом сразу продал и с другом за «четвёркой» махнул, мать адрес дала. – Он выдал это всё какой-то механической скороговоркой, словно выученное алиби.
– А я думал, ты опять того, идиот, честно говоря, – сказал я несколько зло. Мне всё ещё было обидно, что Сивый отправил меня на автобус.
– Почему?
– Ожирел весь. Стоишь, в одну точку смотришь. Я видел.
– Ожирел, – повторил он. – Кости целы – мясо нарастёт. Знаешь, хочется в свою церковь ходить.
– Как – в свою?
– Свою, самопостроенную, выстраданную, в которую пот и кровь вложил. Вот и строим. Уже проект есть. Мне одна бабка однажды десять рублей дала, чтобы пожертвовать на их храм: «Потом отдашь!» А я откуда могу помнить, где эта церковь? Россия у нас немаленькая. Вот и отдаю.
– Ты пишешь?
– Пишешь? – Он не понял вопроса или сделал вид, что не понял.
– Играешь?
– Нее. Я её закопал, эту трубу. В неё дуешь хорошее, доброе, а выдуваешь дурь.
Почему-то подумалось, что он закопал её только что, когда стоял с лопатой.
– У меня мама болеет. Ей надо таблетки строго по времени пить. Геннадий Семёнович придумал ноу-хау. Взял пять пустых спичечных коробков, склеил вместе. В каждый кладём нужные таблетки. А на коробках написано: «утро» и солнышко нарисовано весёлое, «завтрак», «обед», «ужин», «на ночь» – и опять звёздочки весёлые. Правда, здорово?
Анатолий явно перенервничал, устал и тяготился мной. Он оглянулся назад, и Сивый тут же подогнал машину, которая, оказывается, ехала вслед за нами на аварийке.
Сивый открыл переднюю пассажирскую дверку:
– Толя, иди обратно вдоль по дороге, никуда не сворачивай. Я отвезу гостя и тебя заберу.
Анатолий закивал.
Я сел на переднее пассажирское место и захлопнул дверцу. Сивый молча показал мне на ремень безопасности. Анатолий помахал нам, и мы поехали, быстро набирая скорость.
– Моя дочь любит его. Они расписаны, обручены. Лечатся от бесплодия. И, Бог даст, скоро будут детки. – Он посмотрел в зеркало заднего вида, наверно, на маленькую фигурку Анатолия, которая быстро уменьшалась. – Ты понял меня?!
Я ничего не ответил. Так мы и подъехали молча к ж/д вокзалу. До поезда оставалось несколько часов.
Рассказы
Хочу быть хорошей
Я всю жизнь свою на машинах. Ещё школьником уроки пропускал и с мужиками катался, а когда уборочная, меня и дома не видали. Потом колхоз захирел, но стали лес стричь. Мне в рейсы понравилось ходить, далеко. Иногда и из леса кругляк таскал, но больше в рейсы с доской. Напарников никогда не брал, чтоб больше получить. Ибрагим сначала не верил, что один смогу, а я сутками крутил. Часа на два прикорну, стакан кофе выпью – и опять пошёл. Чего только не было. Чего только не видел. Всяко бывало.
И всё для детей, для жены. Ещё успею в какой-нибудь магазин заскочить, игрушек куплю, каких ни у кого нету, шоколадок. Это в девяностые. Приеду.
– Папочка, папочка!
Уже стол готов, на столе бутылка. Я выпью стопки две, и меня можно из-за стола вытаскивать под белы рученьки да на постелю. А назавтра опять погрузка – и в новый рейс. Иду без остановок, чтоб доски не согрелись и не посинели (фургон).
А кому это надо было? Сердце посадил. Теперь детям слова не скажи. При жене прихлебало-выпивало, да и выпивало плохой.
А, может, ещё и ничего! В больницу попал, уколы сделали. Врач говорит: «Полежите спокойно до вечера – сердце может не выдержать. Жить хотите – курить больше нельзя». Как это так – нельзя? Вышел на улицу, сигарету стрельнул – и взатяжку. Потом по лесенке на четвёртый этаж, а потом обратно – и снова на четвёртый. Сердце вроде как забулькало словно, но ничего – живо. «Ну, – думаю, – врёшь! Ещё посмотрим…»
А случаев всяких было: и так и этак; и плохо и хорошо. Но всё, знаешь, отпало как шелупень, как кора с сухого дерева, и вспоминается только один случай.
…Выехал ещё по темноте, отмотал уже несколько сотен. Но это всё ничего – по асфальту. А тут пошла грунтовка, вся разбитая, яма на яме. Лето, жарко. Но уже ближе к осени: листва, знаешь, словно чуть позолоченная. Недавно дождь прошёл, и вся дорога в лужицах зеркальных. Машина бух, да бух, да хлюп. И жалко её, и ехать надо. На скорости каждый трясок втройне отдаётся. Вот тебя ударь тихонько – больно, ударь сильнее – синяк. А ещё сильнее – что будет? Вот и у машины так. А ехать надо.
Натрясло меня уже, иногда бзик в голове сыграет, и кажется, что еду по болоту, а не по лужам. Иной раз и по тормозам дашь, прежде чем очухаешься. А я любил раньше за клюквой ходить. Последние солнечные деньки, бабье лето. Тепло, но не жарко, аж разморит, дремать захочется. А на болоте никого, а клюквы насыпано. Красная, бордовая… И вот тогда тоже ехал, а перед глазами всё клюква мерещилась. Уже давно перевалило за обед, уже к вечеру ближе, солнце уже притухать стало, остывать. Но всё равно жарко и душно. Окно открыто, а что толку… Уже давно бы надо остановиться и перекурить, да вокруг глушь, ни одной деревни, – неохота. Засыпаю, сигареты не помогают, уж несколько конфет шоколадных съел, кофе из термоса глотнул – бесполезно.
И вдруг целое стадо молодых девчонок, все в красивых костюмах и бальных платьях разных цветов, голосуют, руки вытянули белые. Я, знаешь, аж взбодрился, проснулся.
Остановился. Одна дверь пассажирскую открыла с трудом, видно только голову с хвостом на затылке.
– До Мошкино довезёте?
Как будто я каждое Мошкино должен знать.
– Довезу. Дорога-то одна.
И вот они с птичьим гвалтом полезли в машину. Ползут и ползут. Мне даже стало неудобно, что они сядут на засаленные сиденья в своих платьях. А их уже битком в кабине, и верхнюю и нижнюю спальные койки заняли, и на сиденье натолклось. Наверно, человек пятнадцать, но все уместились. Мне только пришлось вылезти да дверку захлопнуть:
– Смотри, чтоб не щипнуло ничем! – и хлопнул.
А как в кабину стал забираться, чувствую, все мои запахи перебило духами и слегка женщиной. Ближнюю девчонку прямо ко мне прижало, она уж и так изогнулась. Меня к самой дверке вытолкало. Врубил кое-как первую скорость. Едем потихоньку. Вторую уж никак не врубишь – некуда, всё везде девчонки.
– А откуда вы здесь материализовались? – спрашиваю.
– Из Култы. Со свадьбы. Нас ребята на моторках по озеру привезли. Думали, на автобус, а автобуса нет.
– А где ребята-то?
– Уехали, им на рыбалку надо.
Я вспомнил, что тут в самом деле большое озеро и рыбы много, бывал как-то.
– А сколько по озеру до Култы?
– Пятнадцать километров.
– Далеко. Замёрзли, наверно, девчонки, пока ехали? А?
Притихли чего-то.
– А сколько до Мошкино?
– Сорок пять.
– Далеко.
Тащимся еле-еле. Ну, думаю, опять засну. Мы уж с мужиками так ездили, двумя бригадами. Крайней говорю:
– Перекинь ногу через рычаг скоростей, быстрее поеду.
И тут слышу:
– Остановите машину!
– Чего?
– Остановите машину.
Я остановил. Девки её выпустили, и ни одна ничего, как будто так и надо. Хоть бы одна сказала: останься, пересядь.
Вылезла она, стоит и даже в сторону отвернулась, мне в зеркало заднего вида её видать, как на фотографии.
А в кабине словно не убавилось. И тут девки загалдели, а у меня голова болит, в ней отдаётся, гудит, и словно подшипник на сухое заскрипел – переворот мозгов. Я на девок рявкнул, не знай чего-то. Одна сразу за рычаг ногу. Я раз, раз, юбка задирается, но поехали быстрей. Эти молчат, боятся, что высажу. Но всё равно едем не больно шибко. Довёз, вылезли все:
– Спасибо! Спасибо!
А я из кабины не стал выходить, сижу. А уж темнеет. Развернулся на первом перекрёстке, только в глазах одно мелькнуло – белое бельё на длинной верёвке, трепещется на ветру. И у меня тоже вот так что-то затрепетало в груди. Еду да всё гляжу по сторонам. Думаю, уехала и уж больше не увидать её. И хорошо.