Кассирша легко выпрыгнула за порог и глубоко громко вздохнула.
«А может, это знакомая какая-то, с молодости, а я её не узнал», – подумал Андрей, но развить свою мысль не успел – женщины в костюме не было.
– Тьфу ты! – сказал он.
– Что такое?
– Ничего уже.
– А знаете, на чём вы сможете уехать? Вон на той продуктовой машине, – засмеялась кассирша. – Она через вашу деревню поедет. Пойдёмте, пойдёмте!
Шофёр стоял около открытой дверки, опустив вниз большие тяжёлые руки и чуть откинувшись всем телом и головой назад. У него наверняка просто болела спина, но можно подумать, что все ему надоели.
– Привет, Витя! Вот, маме передашь. – Она сунула в руки водителя пакет. Тот машинально взял, но всё смотрел на Андрея, чуть приоткрыв рот.
– А я тебе пассажира нашла до Реки. Увезёшь?
– В фургон, – ответил водитель.
– А может, место в кабине есть?
– В фургон. Товаровед поедет.
– Ну, я тогда побегу, – сказала кассирша. Она, видимо, боялась водителя.
Тот положил пакет на сиденье и снова отрывисто сказал:
– Пошли. У церкви высажу.
Когда он открыл большие двери фургона, Андрей даже улыбнулся: среди продуктов, как какая-то королева, сидела женщина в сером костюме. Он забрался внутрь. У самого края коробка с водкой, бутылки стоят кверху горлышками.
– На ящик пустой садись, – сказал водитель и захлопнул дверь.
Стало совсем темно. В фургоне пахло хлебом, колбасой, ещё чем-то вкусным. Машина завелась и поехала. Но непонятно, куда везут: когда окон нет и темно, совсем теряешься в пространстве. Запах продуктов стал таким насыщенным, что, кажется, невозможно стало им дышать. Заныло где-то в животе, заболела голова. Андрей не ел с вечера. «Как газовая камера», – подумал он. Раньше были такие машины: гибкий шланг от выхлопной трубы проводили в фургон, и люди постепенно задыхались от газов. А здесь легко захлебнуться от слюны. Глаза огляделись. Можно стало рассмотреть предметы, наверно потому, что наверху между дверьми маленькая дырочка, пропускающая свет.
Рядом с Андреем светлели вытянутые ноги женщины. Он долго смотрел на них, зная, что в темноте не видно, куда он смотрит. Вдруг ему показалось, что женщина чего-то ждёт от него. Он повернулся всем телом: она, едва заметная, качалась на трясках из стороны в сторону. Андрей подвинулся ещё ближе и осторожно протянул руку. Когда оставалось только опустить ладонь на коленку, он замер. Решил, что вполне всё видно, если ничего не скажет – значит, можно.
Коленка оказалась гладкой, холодной и неприятной на ощупь.
– Куда?! – сказала женщина. – Вроде в пиджаке, а колбасу ворует.
– Тьфу ты! – Андрей уже отдёрнул руку и даже потряс ею, так ему было неприятно ощущение, которое осталось на ладони.
– Ты смотри, я Вите скажу, – она постучала по железной стенке фургона, но не очень громко.
Он не стал ничего отвечать, повернулся на ящике и стал смотреть в противоположную от дверей сторону. И вдруг был вознаграждён. Он любил это слово «вознаграждён». И всегда говорил его, когда с ним происходило какое-нибудь чудо. На стенке в светлом пятне появились картинки: деревья, дома, машины. Это камера-обскура. Большая, огромная. Свет проникает в фургон через маленькое отверстие, преломляется – и вот видны картинки. Только всё кверху ногами. Настоящий чистый эксперимент. В школе он делал такие камеры-обскуры из коробки, из пивной банки. А здесь можно сидеть внутри и смотреть. Несколько раз Андрей порывался сказать женщине, но боялся её и ничего не говорил. Наконец, когда дома очередной деревни стали настолько видны, что в подробностях можно было рассмотреть резные наличники, он не утерпел:
– Смотрите, видите картинки? Камера-обскура.
– Чего? – спросила женщина.
– Свет преломляется, и мы видим всё, что происходит на улице, только в перевёрнутом виде.
Женщина ничего не ответила. Андрей встал и, сохраняя равновесие, не отрывая ног от пола, подобрался к двери. Он даже намеревался поставить пустой ящик и с него посмотреть в отверстие наружу, а потом закрыть его. Машина резко затормозила, и Андрей повалился навзничь, левая рука его оказалась больно загнута за спину. Попытался перевернуться на бок, одно порадовало его: что он не упал ни на женщину, ни в продукты.
Водитель открыл двери, а Андрей всё лежал, прижавшись щекой к грязному металлическому полу.
– Витя, проверь всё, а то этот хотел колбасу забрать.
Витя почти не посмотрел на ящики:
– Вылезай!
Яркий свет слепил. Видна грунтовая серая дорога, нагревшаяся на солнце. От проехавшей машины всё ещё стоит пыль, она мелкая-мелкая и буквально висит в воздухе. Высокая крапива вдоль обочины тоже вся в пыли или, можно сказать, в песке. Андрей не сразу смог подняться. Наконец он выпрыгнул, радуясь, что в темноте схватил колбасу, а не ногу, а то бы прославился.
Водитель молча закрыл двери.
– У тебя там камера-обскура! – весело сказал Андрей, всё ещё радуясь своему везению.
– Чего?! – спросил водитель.
– Спасибо, говорю!
– Спасибо не булькает.
Андрей расплатился и подождал, пока машина уедет. Потом размял левую руку, пошагал немного на месте и оглядел себя. Костюм мятый, в пыли и муке.
– Как бомж последний, – чихнул от пыли, глядя на высокую крапиву. Охлопал брюки, снял пиджак, встряхнул и повесил на руку. Только после этого поднял глаза. Деревня ничего, жила, много было ярко крашенных домов.
Высокая крапива росла вокруг наполовину развалившейся церкви из красного кирпича. Рядом стояли покосившиеся сарайки и туалет – какое-то время в церкви располагался магазин. Среди крапивы на высоких столбиках красовался щиток с плакатом: «Восстановим храм Николая-угодника сообща!» Внизу фотография церкви, какой она была раньше, и телефон человека, собирающего пожертвования. Окна и двери церкви заколочены светлой струганой доской. На крыше несколько заплат нового шифера. «Консервация», – вспомнил Андрей. Он знал, что сейчас многие храмы консервируют до лучших времён, чтоб совсем не развалились.
Идти было недалеко, и он пошёл. Дома всё добротные, весёлые, трава около них, в отличие от той, что рядом с церковью, выкошена до низкого газона. Огороды ухоженные, почти на каждом из них современная магазинная теплица. Около ягодных кустов пугала, похожие на людей. То тут, то там во дворах стояли хорошие, дорогие машины. «Ещё говорят, что в деревне плохо живут», – подумал Андрей. А он-то напялил пиджак, в котором когда-то женился. Какая глупость. Это, наверно, навязчивая идея из того далёкого времени, когда он хотел поехать домой в первый раз, а жена не отпускала.
– Дура! – сказал он, зная, что неправ.
Андрей чувствовал себя чужим, инородным. Он не подходил по костюму ни к деревне, ни к лету. Шёл, чуть склонив голову, но никто бы, наверно, его не узнал: идёт и идёт какой-то, ну и ладно. Над головой кружились то ли слепни, то ли стрекозы. Правда, в ушах и без них от усталости и жары гудело. Около одного из домов попалась зелёная пальма с коричневым стволом – это из пластиковых бутылок. Около другого дома стояли большие цветные грибы, около третьего – расписные птицы. Наконец Андрей встретил первого человека. Вернее, трёх. Впереди шла девушка с коляской, а за ней – пожилая женщина. У обеих большие чёрные очки. Девушка в велосипедках и коротком топике с рисунком двух сочных яблок на груди. И Андрей сразу почувствовал, как сильно хочет есть и пить. На футболке у женщины по-английски большими буквами написано: «Я люблю быть дикой!»
«Кошмар какой-то», – подумал Андрей. Но, повстречавшись с женщинами, спросил:
– А почему никого людей нет?
– Так жарко, – ответила молодая. – Все по домам отсиживаются.
– А это деревня Река? – спросил он ещё.
– Да, Река.
– Что-то обмелела наша Река? – сказал он весело.
– А вы к кому? – спросила та, что любит быть дикой, и сняла очки.
– А я проездом! – крикнул Андрей зачем-то. От его крика ребёнок заплакал, и он обрадовался, что ребёнок заплакал. Стало как-то легче. Пожилая сразу наклонилась над коляской, а молодая долго и, наверно, пристально смотрела на Андрея. Но тот не мог понять, что выражает её взгляд – она так и не сняла очки и походила на огромную стрекозу.
Трава около дома скошена и сено убрано. На месте огорода высокая картошка и красивые цветы. Стояло даже своё пугало: мужик в лыжном костюме, куривший трубку. Правда, пугало это казалось бесполезным. Тощее, пряталось в тени дерева почти у самого ствола. Одним отличался его дом от жилых – окна и двери его заколочены широкими досками. Мать переехала к старшему брату Андрея ещё лет семь назад, с тех пор, наверно, и заколочены. Хотя, когда трава скошена, гряды есть, приезжать, наверно, намного проще. А если картошку разрешат подкапывать, то вообще забот никаких – живи в своё удовольствие. «Это, наверно, дядя Лёня», – подумал Андрей. Положил сумку на лавочку около дома, отряхнул пиджак, надел его и пошёл к соседу.
Когда-то у дяди Лёни было большое хозяйство, а теперь всё похирело, подряхлело, краски словно смазал кто. Правда, огород хороший, большой, теплица хотя и не покупная, но новая.
Андрей со скрипом открыл калитку на пружине и вошёл во двор, не сразу заметив чёрную собаку, прячущуюся в тени. Правда, собака тоже почти не обратила на него внимания: приподняла голову и опустила назад. Жарко ей, наверно. По огороду бродило несколько рыжих самодовольных кур, которые тоже не испугались. Андрей даже хотел хлопнуть в ладоши, чтоб побежали и закудахтали, но передумал. Поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Ему никто не ответил. Он подождал немного и вошёл внутрь.
Откуда-то из дальних комнат, темноты и прохлады появился дядя Лёня. Медленно-медленно, словно собираясь с мыслями, в накинутой на голое тело белой рубахе. Постарел, но не сильно, чуть как-то оплыл, на ходу крикнул:
– Здорово!
А когда подошёл, поздоровался ещё раз.
– Ну, первым делом, с приездом! – он протянул руку для пожатия, раскрытой пятернёй вверх.