– А то бы сын увёз, у меня сын извозом занимается, пока здесь живёт. Моста-то напрямую нет, вброд придётся. Машины кругом ездят.
– Ничего, надумал уже.
Сосед хотел что-то ещё сказать, но не сумел. Андрей вышел в калитку, осторожно закрыл её, не глядя назад. Солнце толкало в спину. Вокруг от всего длинные-длинные тени. Впереди Андрея его тень в виде вытянутого уродливого человека. Ему вдруг стало очень радостно, что он уходит по прохладе, а не в жару. Со стороны казалось, что Андрей старается наступить на свою тень, поймать её, а она убегает, дразнит его, но убежать не может.
Павел Антонович
Я страстный любитель литературы. Буквально дрожу при словах «книга», «рукопись», «публикация». Сейчас мне шестьдесят два года, и почти всю жизнь свою я пишу. По строчке, по две, иногда страницами. Но могу ли я назвать себя писателем? Что вы! «Литератор» и то говорю с запинкой. А вокруг пишут многие, пишут и пишут, печатаются, издаются. Я же не то что не публиковался, а даже никогда никому не показывал ничего своего.
Первое, что я написал (с большой буквы), – это сочинение в шестом классе. В сентябре учительница по русскому языку предложила нам сочинение на свободную тему. Ох уж эта свобода!
Я тогда был захвачен недавним путешествием с отцом за грибами, во время которого мы попали в жестокую грозу. Мы ехали на велосипеде, и непогода нас застала посерёдке поля. Вдруг стало темно, налетел ветер, пошёл проливной дождь, и страшный гром обрушился на нас сверху. Помню, как близко я почувствовал отца. Никогда больше не было у меня такого. Казалось мне, что во всём мире теперь только он и я, и никого. Отец испугался, что велосипед железный и в него ударит молния. Я испугался вслед за ним. Но мы всё равно поехали. Помню дождь вокруг и тёплую спину отца. При въезде в деревню строился новый дом, и мы вместе с раскатами грома забрались в дверной проём. Окон в доме не было, пола и потолка тоже (только подпольные и потолочные балки). Зато была крыша. Мы были мокрые с ног до головы, но весёлые, что добрались до жилья. В доме пахло опилками, и хозяин его в засаленной одежде угостил нас кофе из термоса и бутербродами с колбасой. До этого я никогда не пил кофе. До сих пор помню ощущение от тёмного горячего в тёплой кружке и вкус, как и вкус бутербродов. Ничего вкуснее не ел я в своей жизни.
И всё это я описал в сочинении. Учительница похвалила его и сказала, что отправит в район на конкурс. И я даже подозреваю, что моё сочинение что-то там заняло, так как меня хотели везти в город. В тот день я пришёл в школу раньше обычного. Но наш автобус сломался, так что даже ребята из других деревень, которых он по утрам привозил, не смогли попасть в школу. Я ходил по этой школе в красивой рубашке, а не в форме (ходил по полупустой школе). Больше учительница про сочинение ничего не говорила, а я боялся спросить.
С тех пор стал писать. Стихи, зарисовки. Родители со страхом смотрели на моё увлечение. Случалось, мне и самому было непонятно, что выходило у меня. Но я старался. Иногда, если мне не удавалось что-нибудь, у меня болела голова. Так прошло три года. Однажды я узнал, почему родители не любят моих стихов, почему лица их становятся стариковскими и некрасивыми, как только начинаю читать. Я подслушал разговор. Под вечер мама заставила меня выпить много морса, так как я простыл. Ночью захотелось в туалет, и я проснулся. На кухне шептались.
– Надо показать его врачу.
– Ты думаешь?
– Ты помнишь свою бабку? Может быть, это передаётся по наследству.
– Ты думаешь, он ненормальный? – с запинкой спросил отец.
– Дурак! – громко ответила мама. И тут же спохватилась: – Тише.
Я заткнул уши и больше не стал слушать. Всю ночь лежал и ждал рассвета.
После такого откровения я затаился. Нет, я не перестал писать. Больше я ничего не показывал родителям. Тетради прятал. Благо после девятого класса я поступил в техникум на бухгалтера. Мечты о гуманитарном образовании пришлось оставить. Отец одобрил мой выбор, мать стала спокойнее, морщины на её лице разгладились.
В райцентре меня мало кто знал, и таиться мне было несложно. Точные дисциплины давались легко, поэтому оставалось больше времени на изучение литературы. И я читал целыми днями. Помню это счастливое время. Я стал подражать великим писателям. И, надо сказать, у меня неплохо получалось. Это, конечно, было моей ошибкой. Со временем я понял, что нужно что-то своё, чтоб я был наравне, а не как они. И я стал ломать себя. Однажды сжёг целую пачку своих работ. Специально выехал за город, туда, куда ездят на отдых, и поджёг бумаги. Невдалеке были рыбаки. Они, наверно, думали, что я просто жгу костёр. Они ничего не знали. Я помню, что ни один мускул не дрогнул на моём лице, уже тогда я догадывался, что никогда не женюсь, чтобы посвятить себя творчеству. Но стоит ли рассказывать обо всех перипетиях моей жизни? Чего только не было. Я так и не женился. Теперь мне немного страшно. Я боюсь, что будет впереди, когда я умру. Ведь я не оставил после себя никого. Но всё это глупости, я ни о чём не жалею. Расскажу о самом важном отрезке моей жизни, о работе в газете.
Помню, как пришёл в редакцию нашей районки устраиваться корреспондентом. Я принёс собой самые лучшие свои работы, рука, державшая ручку кожаного портфеля, вспотела. Я открыл входные двери, прошёл небольшой тамбур и оказался в длинном коридоре. До этого я никогда не бывал в редакции, не смел себе этого позволить даже для того, чтобы подать объявление. А в этот раз я шёл по коридору. С обеих его сторон были двери с табличками, но от волнения я не мог прочитать, что на них написано: буквы расплывались в моих глазах. Наконец я толкнулся в первую попавшуюся, она была закрыта. Это заметила весёлая девушка. Я её почти не помню: наверно, она вскоре уволилась, и я не успел с ней толком поработать. Девушка сказала:
– Вы куда? Посторонним нельзя.
– Нельзя, – повторил я. На мне был костюм с галстуком, серый плащ и шляпа с полями. В этой одежде я чувствовал себя всего уверенней, иногда надевал её, чтобы писать, и ходил по дому.
– Я на работу устраиваться.
Девушка подвела меня к одной из дверей и даже толкнула её, так как сам я долго не решался.
За столом сидела Анжелика Валерьевна, маленькая пожилая женщина с седыми волосами. Она тогда совмещала должности директора и редактора. Я поздоровался. Она кивнула на моё приветствие, встала, подошла к одному из стульев, подержалась за его спинку и сказала:
– Садитесь.
Я послушно сел и тут вспомнил, что всё ещё в шляпе. Я занёс руку, чтобы снять её, но вместо этого просто сбил назад. Она упала на пол. Я оглянулся и посмотрел на неё, но поднимать не стал. Анжелика Валерьевна быстро встала, подняла шляпу и подала её мне, а сама вернулась на место. На одной из стен висело штук двадцать дипломов. Перед Анжеликой Валерьевной стоял компьютер; когда она наклонилась к нему, лицо её осветилось. Я ещё раз посмотрел на дипломы, на толстую подшивку газеты и поправился на стуле.
– Слушаю, – сказала Анжелика Валерьевна.
– Я к вам пришёл устраиваться на работу на должность корреспондента, – выложил я заученную фразу, и, как мне показалось, уверенно.
– А вы в цифрах что-нибудь понимаете? – спросила она. – Нам бы бухгалтера. Корреспонденты приходят и уходят, а есть хочется всегда. Ещё немного, и наша газета умрёт. – Она так и сказала: «умрёт».
– Я бухгалтер.
Мне показалось, что я сказал это про себя. Но нет, Анжелика Валерьевна заметно оживилась:
– Бухгалтер? Самый настоящий?
«Самый настоящий» рассмешило меня. И я рассмеялся тоненьким писклявым смехом. Я почему-то смеюсь всегда тоненько, даже самому иногда противно. Но тут ничего не поделаешь. После этого у меня словно отлегло и стало проще разговаривать.
– Конечно, самый настоящий, – сказал я. – Тридцать пять лет стаж. Вы в бухгалтерию администрации когда-нибудь заходили?
– Нам вас сам Бог послал! – сказала Анжелика Валерьевна. Она как будто даже выросла, так широко раскрыла свои объятия. – Пойдёмте устраиваться.
Так рассказы мои, побывав в редакции, непрочитанными вернулись домой. Надо сказать, что для хранения моих работ я использовал не письменный стол, а комод. На каждом выдвижном ящике были таблички с годами, за которые написаны произведения. Внутри ящиков всё разложено по пачечкам. Это очень удобно: всегда можно найти всё что хочешь, перелистать или исправить. Внизу комода был ящик с исправленным и дополненным.
Дела газеты нашёл я в самом плачевном состоянии. К тому же на носу была проверка. Первым делом пришлось урезать зарплаты, свою я даже и не думал получать. У меня был накоплен небольшой капиталец, он тоже был пущен в дело и, кстати, очень пригодился. Через полгода удалось наладить работу рекламных полос – появились живые деньги. Через три года в здании редакции сделали ремонт. Через пять лет купили новую машину. Я, как своим, радовался успехам газеты. Каждая новая статья, новая рубрика казались мне седьмым чудом света. Иногда я забывал писать своё, даже по вечерам занимаясь делами нашей районки. Но со временем я стал замечать, что корреспонденты пренебрежительно смотрят на меня, как на человека второго сорта. Но что было с них взять, ведь это были новые корреспонденты, которые не знали, в каком состоянии газета была до меня. Теперь те же самые статьи, что до этого радовали меня, стали огорчать. Я читал их уже не как читатель, а как критик. И находил множество недочётов. Я написал бы намного лучше!
Мне очень нравится стихотворение Роберта Рождественского:
На Земле безжалостно маленькой
Жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель.
Получал он зарплату маленькую…
И однажды – прекрасным утром —
Постучалась к нему в окошко
Небольшая, казалось, война.
Я знаю его наизусть. Иногда мне даже кажется, что это я его написал. Параллельно с Робертом. Или даже совершенно автономно от него, в другое время. Я совсем маленький человек. И портфель у меня маленький, и работа. Но после смерти моей все увидят, каким я был исполином, падение которого сотрясёт землю.