Спокуха засмеялся так громко, что Нильсон выключил магнитолу, выпрыгнул из трактора и лениво пошёл куда-то. На хохот из столовой выглянули мужики и позвали пить чай, но они не пошли.
– А ещё был у меня один профессор, крыса-профессор. У капканчика дугу закидывала лапой и проходила. Я и так, и так, и никак.
– Так и не поймал?
– Попалась. Я сделал самодельный капкан с хитростью. В этот только и попала.
– А я пожалел этих крысят. Очень пожалел.
– А чего? Живность какая-никакая.
– У меня девушка была. Мы три года встречались. Дело к свадьбе шло. Олеся. Но ты знаешь, у нас с ней ничего не было. То есть всё по-настоящему. Я даже не думал, что так бывает. Она заканчивала музыкальный колледж, я – строительный. Мы шутили, что я построю дом, а она будет мне играть на фортепьяно или на гитаре или просто петь песни, чтоб мне было веселее. А дом у нас будет двухэтажный. Внизу большая зала, где Олеся будет давать концерты. А когда захотим, будем собирать там друзей. Представляешь, если придут все её одногруппники, какой концерт можно забахать! А жить мы будем на втором этаже. Однажды я сказал Олесе: «А где же будут жить наши дети?» Она, почти не думая и не стесняясь, ответила: «Значит, надо построить третий этаж». И вдруг мы поняли, насколько близки друг другу. Обнялись. Это было как раз перед тем случаем.
Олеся сдавала экзамены: мастерство актёра (в колледже это называлось оперой), ансамбль и вокал. За свои я даже не волновался, диплом уже сдал, а остальное всё – несложное. В последний день перед экзаменом Олеся никогда не готовилась. Её мама говорила, что в этот день надо отдыхать. Они в своё время всей группой спускались к реке и пели песни. Мне нравится её мама, я много раз бывал у них в гостях.
В день перед концертом мы пошли гулять. Мы хотели пойти вдвоём, но с Олесей напросилась её подруга, которая очень боялась экзамена и не могла сидеть на месте. Я позвал своего друга. С нами увязался ещё этот Лёша-Газик, который тоже никогда не может сидеть на месте. Сначала он шёл просто за компанию, потом разговорил всех, рассмешил девчонок, и уже было не отвязаться от него. В парке мы с ребятами выпили по бутылке пива. Обычно я не пью при Олесе. Мне как-то стыдно, и даже кажется, что она решит сама выпить, а мне этого не хочется. Тем более что в их колледже многие пьют, а она нет. Потом мы погуляли по парку, посмотрели, как на спортивной площадке какие-то мужики играют в волейбол. Уже вечером, на обратном пути, на широкой асфальтированной дорожке вдруг увидели крысу. Первым её заметил Газик: «Ребята, смотрите, кто тут!»
Мы окружили её. Она прижалась к земле и не знала, куда бежать. Газик пнул её, и она подкатилась к моим ногам.
«Давай в футбольчик!» – сказал он. И я тоже пнул. Мы с пацанами стали тихонько перепасовывать крысу друг другу, но так, чтобы она нас не укусила.
«Вы что! Она же беременная!» – закричала Олеся. И тогда я понял всю подлость того, что мы делали.
«Наоборот, надо пинать, – сказал запыхавшийся Газик. – Сразу всех укокошим».
Он всегда быстро запыхивается: и от ходьбы, и от волнения. Даже от физкультуры освобождён.
Я больше не пинал, но и ребят не унимал. Стоял и смотрел на Олесю. Я знал, что, перед тем как крикнуть, она замирала на несколько секунд. Она всегда замирает, когда её что-то поражает, словно у неё сердце останавливается. Вдруг она подбежала и выхватила крысу прямо из-под ног. Прижала к себе. Олеся была в одной блузке с открытыми рукавами. Крыса вырывалась, кусала её. Олеся донесла крысу до кустов и положила в траву. Подружка бежала за ней и верещала. Я не знал, что делать. Вдруг заметил, что все её белые, красивые руки по локоть в кровавых струйках, и кинулся к ней. Но она резко повернулась ко мне и крикнула: «За мной не ходить!»
Даже подружка немного отстала от неё, но потом догнала. И всё повторяла как заведённая: «Олеся, Олеся, Олеся…»
Я не пошёл вслед за ней, и даже не из-за крика. Неприятное чувство того, что я сделал, не пустило. Я обернулся, ища глазами Газика, но его уже не было. Ему позже досталось от меня, но это никак не помогло.
На следующий день я пришёл на концерт. А там родственники и знакомые могут приходить. Меня не пустили. То ли сторож, то ли какой-то музыкант. Высокий толстый дядька с лысиной.
– Не ходи, не ходи, – сказал он тихо, как маленькому, – не пущу.
Как он меня вычислил, не знаю. Неужели Олеся дала ему мою фотографию? Ушла она с концерта другим выходом. А чем дольше длятся такие ссоры, тем пропасть между людьми всё больше – не перепрыгнешь сразу, и как хочешь теперь. Девчонки потом рассказывали, что, когда в общагу, в комнату, Олеся вошла, держа окровавленные руки кверху, они закричали от испуга. Все почему-то подумали, что она беременна, а я не хочу ребёнка, поэтому она порезала вены. Но они вообще молодцы. Сразу обработали раны, забинтовали. Там они все творческие. Одна разрезала свою чёрную блестящую кофточку и сшила перчатки по локоть. Правда, одноразовые: прихватила их нитками прямо к бинту. Олеся так и спала в перчатках. На концерте её похвалили за особый костюм и вживание в образ.
После того я несколько раз встречался с её мамой. Втайне, конечно. Мы подолгу гуляли и разговаривали. Объяснял, что не могу жить без Олеси. Она сказала, что понимает. Что Олеся тоже не может забыть меня, но не может забыть и ту крысу и как я пинал её. Мама у неё хорошая, она похожа на Олесю, только старше.
– Попробуй ещё раз, может быть, уже отмякла, – сказал Спокуха.
Это было неожиданно для Гоши. Он настолько погрузился в воспоминания, что не сразу понял, где находится. Оглядываясь, заметил высокого Нильсона, который входил в сарайку, где хранился бензин. Секунду Гоша посидел, а потом сорвался с места и побежал к сарайке. Вслед за ним поковылял отсидевший ногу Спокуха.
От столовой опять крикнули:
– Чай идите пить! Пуншиком!
Но Спокуха махнул рукой. Нильсон встретил их около входа.
– Что, заморыш, где твои крысы? – крикнул он с вызовом.
Гоша не обратил на это внимания, обогнул Нильсона и вошёл в сарайку. Он единственный, кто не нагибался в дверях. Крысят в коробке не было. В сарайке прохладнее, чем на улице. Пахнет бензином, соляркой. Стоят большие и маленькие канистры, двухсотлитровая бочка и четыре пилы. Новые анкеры всё так же лежали на чурке. Вошёл Спокуха и тоже глянул в коробку. Гоша посмотрел на него и хотел спросить: «Где они?», но не спросил. Спокуха понял его без слов:
– Матка унесла. Нашла схоронку какую и унесла через дыру. Я говорю, крысы – они умные.
Нильсон стоял у двери, облокотившись о косяк и курил. Чему-то ухмылялся. Вдруг выругался в адрес крысы, но добро и ласково.
– Достало меня уже всё. Там у меня баба одна. Ещё выходной этот.
Сквозь двери и сигаретный дым было видно, как Володька опять машет руками. Привезли тротуарную плитку. Большая тяжёлая машина сдавала назад, а он показывал, куда надо разгрузить.
– Во дирижирует, артист! Будто без него не справятся, – сказал Спокуха и засмеялся. Вслед за ним засмеялся и Гоша. Нильсон только щурился и улыбался, но было понятно, что и ему стало хорошо.
Конференция
Батареи шпарят вовсю, но благодаря кондиционеру в комнате вполне сносно. Еле слышно гудит небольшой холодильник. Он вжат в угол огромным шкафом – до потолка и во всю стену. Этот громоздкий шкаф выглядит несколько необычно. И не сразу можно понять почему. Множество небольших створок, открывающихся в одну сторону. Словно это какие-то сейфы или отсеки. И на каждой створке большое прямоугольное зеркало. В зеркалах отражается карта России. Она висит на противоположной стене. Огромная. Рядом с ней, в углу под самым потолком, прижимаясь боком к карте, настенный телевизор. Он работает без звука, а его картинки причудливо отражаются в зеркалах и на карте. Но особенно выделяется в комнате, поставленный посерёдке, массивный деревянный стол под дуб. Очень крепкий и тяжёлый. Настенные круглые часы с выпуклым стеклом, повешенные над входной дверью, неслышно тикают и смотрят на всё с нескрываемым удивлением.
Сан Саныч сидел за столом и, не привыкший ещё к новому директорскому креслу, слегка покачивался в нём. В непринуждённой обстановке обсуждали последние законы президента. Обсуждали в основном Сашка и Володя Миронов. Они приткнулись к столу с двух сторон: один – прижавшись к карте России, другой – к шкафу с зеркалами, – и перекидывались словами через Сан Саныча. Он не очень прислушивался к разговору и только иногда поддакивал, поглаживая ручки кресла.
Сашка успевал следить за тем, что происходит на экране телевизора, возможно, понимая всё без звука.
В это время в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения войти, в комнату буквально вломилась высокая красивая женщина в новенькой униформе.
– Сан Саныч, научную конференцию проводим на сто человек. Готовимся. Приходите.
Тот никак не отреагировал, думая о своём, и женщине ещё раз пришлось сказать то же самое:
– Сан Саныч, научную конференцию проводим на сто человек. Приходите!
Сан Саныч скривился. Ему не хотелось ни о чём думать и даже шевелиться. Но он тут же переборол себя:
– Надо значит надо! – и стукнул кулаком по столу.
Сашка нажал на пульте паузу. На экране замер мужик с букетом цветов. Он бежал, поэтому кажется, что летит. Левая рука отставлена чуть в сторону и отведена назад, а правая с букетом вытянута перед собой. На лице мужика приклеена улыбка.
Сан Саныч, Володя и Сашка встали почти одновременно. Жилет надет только на Сан Саныче. Володя и Сашка старались обходиться без них. Женщины уже не было. Она ушла неслышно, словно испарилась, правда, не закрыв дверь. Все трое заметили это. Сан Саныч вздохнул, и они гуськом поднялись по крутой лесенке и вышли на улицу. Пересекли внутреннюю территорию института и остановились около небольшого крыльца.
В низенькие, почти вровень с землёй, окна их рукой пригласили войти. Но они сделали вид, что не заметили этого.