Из тумбочек, скрепляя их железками и саморезами, они составили шкаф до потолка.
– Ноу-хау! – хвастал Сашка. – В нашу конуру такой шкаф ну никак не запекарчишь, а мы как из конструктора! И в каждой ячейке своё!
Со временем удалось обзавестись холодильником и кондиционером.
Так же беспрекословно, как тумбочки, Сан Саныч таскал старые зеркала, снятые со стен туалетов. Он, правда, не понимал, зачем их прикручивать к дверкам шкафа, но и тут не сопротивлялся.
Зеркала ему не нравились, от их количества болела голова. И он не всегда понимал, где телевизор настоящий – на стене или в зеркалах. Нет, он, конечно, понимал, но иногда почему-то путал: «А вдруг?» Бывало, правда, Сан Саныч, пока никого не было, подходил близко-близко к какому-нибудь зеркалу и строил рожи.
В шкафу за дверками с прикрученными зеркалами появлялись и пропадали электрочайники, микроволновки, кофеварки, различные блокноты, папки, степлеры. Куда это всё пропадало, Сан Саныч не знал, да и не собирался узнавать, но иногда сам приносил с помойки какую-нибудь вещь и показывал для оценки Сашке. Особенно Сан Санычу нравились шариковые ручки, которыми были набиты три пол-литровые банки. Ручки были разных размеров, цветов, видов. С фотографиями городов, с подписями. Некоторые ещё писали, правда, в основном были без стержней. Однажды они даже нашли металлическую ручку в специальной коробочке.
Но вся эта мелочь: эти холодильники, шкафы, телевизоры – ничто. Главным украшением комнаты, конечно, считался стол. Тяжеловатый. Они с трудом спустили его по ступенькам. Сашка с другим дворником несли вдвоём, а Сан Саныч один. Когда перетаскивали порожек, он рванул так сильно, что помутнело в глазах, будто кто палкой по голове стукнул. Каким-то чудом Сан Саныч успел шлёпнуться на лавку. По-настоящему очухался, только когда позвали из медпункта врача Татьяну Ивановну. Сан Саныч помнит близко-близко её встревоженное лицо в белом берете и с маской:
– Саша! Саша!
Они когда-то давным-давно вместе поступили на работу и всегда были на «ты». Даже раньше, когда у Татьяны Ивановны не было машины, ездили на одном автобусе домой.
– Саша! Саша!
Он не сразу понял, что это обращаются к нему, и не отвечал ничего. А за спиной Татьяны Ивановны суетливо металась по комнате и причитала Андриана Витальевна, она с трудом обходила не поставленный на место, прижатый к дверному проёму стол.
…С Андрианой Витальевной связано самое сладостное и самое неприятное воспоминание. Как-то она попросила Сан Саныча унести большой пылесос в сауну:
– Сан Саныч, пойдём, пылесос в сауну принесёшь.
– А зачем носить? На тачку – и поедем, – неожиданно весело ответил Сан Саныч.
– Ну, поедем… – сказала Андриана, удивлённо взглянув на весёлость Сан Саныча.
Сауна была оборудована в пристрое котельной на месте бывших душевых и спортзала. С отдельным входом. Перед крыльцом небольшой садик из трёх вишен и двух яблонек, с низенькими декоративными заборчиками, кормушкой для птиц, игрушечной мельницей из фанеры. В центре сада беседка, обвитая диким виноградом. В сауне есть и бассейн, и комната отдыха. И даже две комнаты, где можно ночевать. Парилось в сауне время от времени высшее начальство и самые большие гости института. Сан Саныч за всё время работы один раз был в комнатах наверху и один раз в бассейне, когда что-то надо было внести. А так его не пускали дальше прихожки.
Он поставил пылесос и тут же взялся за ручку двери. Андриана посмотрела на него, поморщилась, взяла пылесос и потащила наверх сама. Сан Саныч вышел. Чтоб не ходить пустому, собрал в тачку палочки, яблоки, даже кое-где листья прямо руками сгрёб. Отвёз на задний двор. Подмёл вокруг бункера для мусора. И только после этого вернулся в дворницкую. Его встретили хохотом. Смеялись и Сашка, и Володя Миронов. Сашка весь трясся и вытирал слёзы под глазами. Володя Миронов смеялся резким отрывистым смехом, словно кашлял, словно душит кто. У него даже лицо покраснело.
– Ну-у, ка-ак?! – наконец выговорил Сашка.
– Чего как?
– Как сауна? – взорвался с новой силой Огурец.
– Да я не был.
– А чего тогда долго так?
– Нет, не долго, как раз сколько надо.
Мужики снова засмеялись, переглядываясь.
– Тут просто Людка, старшая уборщица, приходила: где, говорит, Андриана?
– Ну, мы и признались: «С Сан Санычем в сауну уехали». Что тут было! Наверно, на первом этаже столы подрагивали. Людка сказала, что еле живая от нас ушла, чуть не померла со смеху.
Сан Саныч молча прошёл, сел на маленькое своё кресло, взглянул на экран телевизора и только тут понял, над чем смеялись мужики. Приятная сладость растеклась по всему телу, и он покраснел. Никогда никто не говорил о нём так. Даже в мыслях не держал. Он представил Андриану. Вспомнил, как недавно дарил ей на тридцать два года цветок в горшке. Цветок вырастил сам. Его в кабинете уже не было: значит, он ей понравился, и она унесла его домой. Андриана выглядела старше своих тридцати двух, и ему это нравилось. Роста небольшого, полненькая, поэтому фигуры не заметно. Фигура как у рыбы. Она была похожа на сильную рыбу, которая приучилась жить без воды. Она постоянно куда-то рвалась, что-то делала. Энергии у неё было на нескольких. Сан Саныч после этой сауны уже ни о чём больше не мог думать. Ночью спал плохо и на работу пришёл на час раньше. За этот час сделал всё, что от него требовалось: прошёлся по урнам, собрал мусор вдоль дорожек и обочины, подмёл крылечки.
А потом встречал почти каждого сразу за проходными и громко здоровался:
– А-а-а! Павел Иванович!
– А-а-а! Семёну Петровичу привет!
Он знал в институте почти всех по фамилии и отчеству, знал, в каких кабинетах они сидят, чем занимаются. Поздоровавшись, Сан Саныч шуткой рассказывал поразившую его историю:
– …Людка-уборщица спрашивает: «Где Андриана?» А ребята ей: «С Сан Санычем в сауну уехали».
После этого Сан Саныч, хлопнув себя по колену, смеялся так громко, что оборачивались уже прошедшие работники. Вскоре ему это надоело, стало противно. Может, оттого, что он повторил историю много раз. Но даже сама мысль об этой истории казалась противной. Шутка эта казалась грязной, и Сан Саныч словно замарался об неё. Он долго мыл руки в туалете, потом оттирал холодной водой лицо. Наконец спустился в дворницкую. Но как только открыл дверь в дворницкую, на него посыпались ругательства. Ругался муж Андрианы Виталий Семёнович. Маленький лысый мужичок в новом рабочем комбинезоне, в очках. Он был старше жены на семнадцать лет и работал начальником отдела снабжения. Виталий Семёнович наступал на Сан Саныча, и тот стал уходить от него, огибая стол. Он не понимал ругательств. Слышал только шум, словно работает снегоуборщик на полную мощность.
Сан Саныч сел на своё маленькое кресло-горшок, вжал голову в плечи и закрыл глаза руками…
– …Саныч? Саныч? Пора, наверно, – потрогал его кто-то за плечо.
– Вырубился опять, – сказали другим голосом, и по этому голосу Сан Саныч узнал Володю Миронова.
– Саныч, пойдём, наверно? А то опоздаем, – спросил Сашка.
Сан Саныч открыл глаза и увидел, что часы показывают без пяти восемь.
– Да, да, пойдём! – Он легко встал и первый вышел из дворницкой. Он уснул в куртке и шапке, запарился и даже вспотел, поэтому хотел скорее на свежий воздух.
Когда поднялись на третий этаж в большой актовый зал, оказалось, что всё начальство уже там. И первый зам с лысиной на затылке, и всегда улыбающийся председатель профсоюза, и долговязый пожилой начальник хозяйственного отдела. Он стоял дальше всех у самой стенки, но всё равно выглядел выше остальных и в своей кепке походил на жирафа… Не было только директора.
Высокие окна с отдёрнутыми шторами хорошо освещали актовый зал. Бордовые кресла стояли рядами, через равное расстояние, а в конце зала жались друг к другу, даже залезали одно на другое, потому что не хватало места. Казалось, что кресла шли задом, но потом упёрлись в стенку и там получились затор и давка.
– Что, улитки несчастные! – не сдержалась Андриана Витальевна.
Это было так неожиданно при начальстве, что Сан Саныч даже отступил на шаг назад обратно в дверной проём.
Все рассмеялись, кроме зама. Он тут же подошёл к дворникам. В своём светло-сером костюме, совсем близко, словно не боясь испачкаться. Он словно не замечал грязной одежды мужиков. Особенно грязной она была у Огурца. Куртка и штаны потеряли свою камуфляжную расцветку и стали грязно-зелёными с засаленным блеском. Сигнальная жилетка из весёлой оранжевой превратилась в кроваво-коричневую и уже никому ничего не сигнализировала. А может, зам и в самом деле не замечал?
– Мы проводим конференцию большого масштаба. Будет более ста человек. Необходимо расставить кресла пошире, чтоб было удобно людям.
Он посмотрел на Андриану Витальевну, та сразу всё поняла:
– Так, ребята, берём кресла и начинаем расставлять вот отсюда, – она провела какую-то невидимую черту в двух метрах от сцены. Начальство подошло ближе, к самой линии установки. Сашка и Володя Миронов тут же схватились за первую секцию. Тяжёлая, на металлической основе, с четырьмя креслами-откидушками.
Андриана схватилась за вторую секцию.
– Сан Саныч, помогай, – сказала приглушённо.
Но начальник хозяйственного отдела, опять стоявший дальше всех, остановил:
– Пусть сначала на сцене уберут, а потом от сцены пляшут.
Председатель профсоюза тут же легко поднялся на сцену. Его назначили ответственным за конференцию, поэтому он суетился.
На сцене был беспорядок. На ней не убирались ещё с праздника, посвящённого первому сентября. Потом мероприятия проходили в маленьком зале, а сюда стаскивали всё ненужное.
– Начнём, наверно, с трибуны, поставим с правого края, – предложил председатель женским надтреснутым голосом.
В этот раз Сашка с Володей уже не стали торопиться. Они сначала сняли шапки и куртки, в которых уже становилось жарко, и уложили их аккуратно на одну из секций кресел. И только потом поднялись на сцену. Сан Саныч посмотрел на куртки мужиков, но свою снимать не стал. Работы оказалось много. Собирали и разбирали столы, передвигали их с места на место, расставляли стулья. Уносили декорации. Носили какие-то коробки, мешки. Вытаскивали всякую дрянь из-за штор, снова затаскивали туда что-то. Зачем-то двигали тяжеленное пианино и разворачивали его «к зрителям» то одним боком, то другим. Под пианино оказалась куча мусора, которую пришлось подметать. Этим занялась давно включившаяся в работу Андриана Витальевна. Особенно неприятно почему-то было выносить буквы из проволоки, которые когда-то были украшены воздушными шариками разных цветов. Теперь шарики почти сдулись и, пыльные, дряблые, были противны на ощупь.