Володя Миронов, выдохнув, просто сел.
– Приказ начальства.
Андриана Витальевна ещё несколько раз повторила, что надо сделать, упирая на «сто двадцать, кроме чёрных» и «все остальные кресла унести во второй подвал».
После её ухода начавшие что-то делать мужики уселись и сидели минут пять. Только вертлявый коротышка всё ходил по залу, всё что-то рассматривал, приподнял несколько раз за край секцию кресел. С улицы доносились шум проезжающих машин и крики ворон. Свежий воздух, проникавший через окно, растекался по залу струями. Хотелось ловить эти струи носом, хватать ртом и дышать. Из столовой этажом ниже пахло чем-то жареным.
Распределились по двое: Сашка и Володя Миронов, Сан Саныч взял себе в напарники коротышку. Сашка отсчитал нужное количество кресел. После этого пришлось освободить задний конец зала, где кресла грудились одно на другое. Теперь кресла стояли в холле, в коридоре, на лестничной площадке, по-разному повёрнутые друг к другу.
Ряды расставили быстро и так широко, что между ними вдвоём можно было под ручку пройти. Но два ряда не влезло. Пришлось сдвигать обратно, делать проходы эже. И теперь Огурец, во время обеда успевший выпить, плюхался на каждую вновь установленную секцию кресел, задирал ногу на ногу:
– Удобно! Удобно!
Невесело ему стало, когда отнесли несколько кресел вниз. Его мотало из стороны в сторону. Правда, непонятно, что так действовало: алкоголь или усталость.
Сначала перекуривали после трёх ходок, потом после двух, а потом после каждой.
– Давай! Давай!
– Осторожно! Не пихай.
– Разворачивай. Разворачивай.
– Выше поднимай.
Выкрики мешались с топотом и шарканьем ног, с сопением. Особенно тяжело было поворачивать на лестничной площадке, чтоб не поцарапать стен.
Сашка часто бегал «покурить» и возвращался весёлым. Улыбка на его красном лице тянулась к ушам. Он уже в который раз расспрашивал практикантов:
– Так вы где учитесь?
– В политехе на слесарей.
– Так это в нашем? А до этого где?
– В двадцать седьмой школе.
– Так это же дурка. Тьфу! Спецшкола.
– Ну да.
– Вы же нормальные?
– Ну да.
Оказывалось, что такой «нормальный» класс последний. Теперь набирают только действительно умственно отсталых. Коротышку Степана за плохое поведение отдали в школу родители. Самый высокий – Коля – не хотел учиться, а длинноволосый, длиннорукий Конь (Конев) напросился сам.
– Мать говорит: «А чего? Мне даже удобнее. Только через дорогу перейди. А то езди на трамвае за две остановки».
Судьба ребят была уже решена. Им можно учиться только в двух ПТУ на определённые специальности. И никакого высшего образования. Устроиться на работу практически невозможно.
При рассказе ребят Сашку особенно забавляло, что Сан Саныч вдруг начинал плакать.
Володя несколько раз пытался остановить разболтавшегося Огурца, по своей привычке кладя ему руку на плечо. Но тот только недовольно скидывал руку.
– Значит, не берут на работу?
– Нет. Старшие рассказывали: очень трудно устроиться. Мы хотели к вам в институт. Говорят, что после нашей школы нельзя.
Сан Саныч когда-то учился в этой школе. Он начинал плакать сильней.
– Как нам было весело там, как мы резвились! – проговаривал иногда или шептал: «Это мама подписала давать таблетки», «Теперь каждый день прощения просит».
И когда он тихо, почти беззвучно, плакал, было непонятно, вспоминает ли он школу, жалеет ребят или горюет о своей судьбе. В институте знали, что Сан Саныч давно не хочет делать осенних и весенних профилактических уколов. Самым близким своим знакомым он иногда говорил на ухо: «Меня залечили».
Все кресла за день перенести не успели. Хотя пришлось задержаться минут на сорок, чтобы освободить лестничные площадки и коридор. Задерживало ещё и то, что кладовщик каждый раз медленно приходил из основного склада и медленно открывал замок и дверь. Места внутри оказалось мало, и приходилось ставить секции стоя боком одна к другой. Худой длинноволосый, длиннорукий Конь так устал, что садился на кресла каждый раз, как только их ставили, чтоб перехватиться. Длинные его руки, казалось, ещё вытянулись.
– Коня заездили! – кричал Сашка.
На следующий день все пришли с больными спинами. Хотя у Сан Саныча спина не болела, он не знал, что это такое. Но всегда, повторяя за другими, делал вид, что болит, кряхтел. Сашка был особенно грустным и почти не разговаривал. У него ничего не было выпить. А охранник, который выручал его в этих случаях, на больничном. Если Сашка не пил, глаза его темнели. И читалась в этих тёмных глазах пугающая пустота, которую ничем не заполнить, не залить. А внизу этой пустоты огонь, раскалённое нутро. Именно на эти угли падала вся выпивка. Пары и дым сразу вздымались вверх. Нутро – словно камера сгорания, а топливо – водка – двигала поршень, глаза от этого загорались. Становился Сашка живой и весёлый. Но было заметно, что всё это механическое, от движения поршня.
Сегодня выпить ему было нечего, и он мучился. Выгребли мусор, собрали мусор по территории. С девяти, когда пришли кладовщик и практиканты, принялись за кресла. У ребят тоже болели спины. Конь похвастал, что сосед дал ему специальный утягивающий и согревающий пояс. Он даже задрал всю свою одежду кверху, чтоб показать. Пояс сдавливал такую тонкую талию балерины, что стало даже неприятно. И вообще, Конев оказался тощим, словно из лагеря. Обычно постоянно шутивший Сашка и на это промолчал. Коротышка Стёпа, которому нравились вчерашние Сашкины шутки, пытался его расшевелить, растравить. Сашка молчал, оставался грустным, с тёмными глазами.
Андриана Витальевна с утра пыталась подгонять мужиков. Потом поняла, что это бесполезно, и ушла. Несмотря ни на что, работа сегодня спорилась лучше, чем вчера. Может, потому, что не было долгих перекуров с разговорами и шутками. Часам к одиннадцати повалил снег крупными снежинками. И сначала на улице вроде потемнело, но потом стало светло от белого покрова. И мужики со своими бордовыми креслами особенно сильно выделялись на белом ковре. Так что, наверно, было видно сверху, из космоса, в особо мощный телескоп. Но пока несли секцию через институтский двор, пока перекуривали посредине его, кресла так облепляло снегом, что они уже почти не выделялись на белом. И, наверно, инопланетные разумные цивилизации теряли их из виду даже в свои сверхмощные телескопы.
К обеду всё было сделано. И Андриана Витальевна не докучала больше мужикам, не ставила им новых задач. Даже не заставила их разметать крыльца от снега. Хотя и так было понятно, что до завтра снег наверняка растает сам.
Володя Миронов приходил позже всех из дворников. Потому что расписание автобусов такое неудобное. Иногда он появлялся за пять минут до работы, иногда за две, а бывало, и ровно в шесть. Поэтому в проходные института Володя всегда влетал бегом и прикладывал пропуск к считывающему устройству вертушки проходных, чтоб не было опоздания. Только пройдя турникет, Володя взглядывал на большие настенные часы и, заметив, что минутная стрелка ещё не пошла на новый круг, успокаивался. Железный ящик с ключами он никогда не открывал: знал, что кто-нибудь уже пришёл и ключ от дворницкой забран. Вот и сегодня он проскочил турникет, словно за ним гонятся. И только после этого схватился за больную спину. На улице ещё темно и будет темно почти два часа. Выйдя на внутреннее крыльцо проходной, Володя ещё раз порадовался, что весь снег с крыльца стаял. А то бывает так, что растает наполовину, а потом замёрзнет. И тогда надо посыпать солью и долбить. Вообще снег ещё белел кое-где около кустов и в скверике, но было ясно, что он скоро растает.
Володя пересёк институтский двор, спустился в подвал, открыл дверь дворницкой и замер прямо в проёме. В кресле Сан Саныча утопала Андриана Витальевна. Сан Саныч сидел на его кресле. Посерёдке стоял порезанный уже тортик, а Сашка, как заправская хозяйка, наливал чай.
– Проходи, проходи, – попросила Андриана.
Сан Саныч тут же вскочил с кресла. Заметив это, встала и Андриана Витальевна:
– Ну всё, я ушёл. Вы, ребята, меня поняли: пейте чай; когда освободитесь, то… – она не договорила, а, сжав губы, просто покачала головой.
Когда Витальевна ушла, Сашка послал ей вслед несколько резких слов, передразнил её манеру разговаривать, её походку. И только после этого объяснил, что начальство забыло, что у директора юбилей. До этого помнило, помнило, а теперь забыло. Директор в отпуске, но вчера сам позвонил, поинтересовался, как дела, и попросил, чтоб зал был заставлен креслами по максимуму. Чтоб было мест как можно больше, чтоб все влезли. И теперь им, дворникам, «ребятам», придётся таскать кресла назад и расставлять заново. Чёрные стулья не пойдут, нужны только кресла.
Володя не мог сразу поверить услышанному и взглянул на Сан Саныча, но тот уже положил себе на тарелку большой кусок торта и уплетал его прямо без чая.
Сашка выругался:
– Тортиками покупает!
– Будешь?! – спросил он у Володи.
Тот, может быть, и полакомился бы, но сейчас всё было как-то непонятно и неожиданно, и он отрицательно покачал головой.
– Саныч, ешь! Пошли тогда покурим.
Володя кинул сумку и, не переодеваясь, поднялся наверх за Сашкой. Они молча ожесточённо покурили и молча вернулись в дворницкую.
Сан Саныч уже доедал торт, шумно прихлёбывая чай.
– Как свинья! – не сдержался Сашка.
Но, увлечённый едой, Сан Саныч не обратил на это никакого внимания.
С утра, как обычно, прошлись по урнам, собрали мусор по территории. Попили чаю теперь уж с таком и к полдесятому, дождавшись практикантов, пошли двигать кресла, или «науку», как сказал Сашка. Практиканты тоже не ожидали такого поворота событий и шли на работу, как на расстрел. Длинный Коля всё время ныл:
– И зачем я сегодня пошёл? Ведь можно было не ходить. Мама говорила идти к врачу…
Он почти плакал. Наконец Сашка накричал на него, и тот успокоился.