Сначала под руководством Андрианы Витальевны убрали в реквизитную стулья, а уж потом сами стали расставлять кресла. Сашка из всех оказался самым бодрым и энергичным. Недаром прозвище у него было Огурец. В самом деле, что бы ни произошло накануне, как бы он ни надрался, на утро следующего дня он являлся на работу вовремя, свеженький, как огурец (если, конечно, успевал опохмелиться стопкой-другой). Может быть, за это и держали его на работе, и смотрели сквозь пальцы на его пьянки. Сан Саныч вроде не выглядел уставшим, но объелся тортиком, неприятно икал и рыгал, и словно спал на ходу.
Ряды кресел расставляли совсем близко один к другому. Так, чтоб только сидушка открывалась и можно было просунуть ноги. Сашка и в этот раз пробовал, удобно ли будет сидеть, но теперь изредка.
Оставшихся кресел хватило только на ползала.
Когда спустились вниз и вошли в склад, количество кресел, хотя они и были к этому готовы, удивило. Секции жались одна к другой стоя на боку и выставив в сторону ноги. Мужики не сговариваясь поставили две секции, как им следует стоять, и уселись на них отдохнуть. Кладовщик не стал поторапливать и тоже уселся рядом. За спинами мужиков высились неровной стеной бордовые секции стоймя, словно это солдаты-великаны. А ножки кресел – железные руки. Что если эти солдаты попытаются пойти, не смогут. Повалятся один за другим и задавят мужиков. Но никто не оборачивался и не замечал этого.
Когда сделали несколько ходок, Коля снова заныл и теперь уже плакал взаправду. Когда в очередной раз зашли в актовый зал, коротышка Степан вдруг подпрыгнул высоко, как мячик, и врезал Коле кулаком в лицо. У того хлынула носом кровь. Он закапал ею несколько кресел, прежде чем бухнулся на пол, сел по-турецки и, чтоб кровь шла обратно, так сильно запрокинул голову и прогнулся назад, что длинные волосы почти касались пола. Он затыкал нос своей грязной перчаткой, которая быстро побагровела. Но и кровь остановилась.
Это Стёпкин фирменный приём: «удар в прыжке», – похвастался Конь. Для него всё произошедшее было в порядке вещей. Впрочем, как и для Коли. Когда кровь перестала идти, он около зеркала вытер лицо второй перчаткой, поплёвывая на неё. Потом той же перчаткой затёр капли крови на полу, а про кресла сказал:
– Хорошо, что бордовые – почти ничего не видно.
Володя Миронов подошёл к креслам и посмотрел. Крови в самом деле почти не было видно.
Перчатки пришлось выкинуть. Сашка дал Коле свои запасные. А тот больше уж не ныл и работал нормально.
После обеда Сашка договорился с водителем институтской открытой «газели», и оставшиеся секции перевезли от склада к главному крыльцу всего за два рейса.
Вдохновлённые этой помощью мужики стали работать веселее и треть кресел подняли наверх на ура. Тем более что уже приходили ругаться люди, которым не нравилось заставленное крыльцо и предкрылечье. Но вскоре эйфория прошла, и стало казаться, что каждая секция сопротивляется, не хочет лезть наверх и цепляется за перила невидимыми руками. Коля опять плакал, только теперь незаметно. Андриана Витальевна, помогавшая расставлять кресла в зале, уже получившая тумаков за перегороженное крыльцо, пообещала каждому поочерёдно по отгулу, потом по два. И даже практикантам. Может быть, это подействовало. А может, хотелось поскорее уйти, поскорее закончить. Мужики словно отупели, плохо слышали друг друга, натыкались на стены и перила. Но вместе с этой тупостью притупилось и ощущение усталости и боль. При этом каждый понимал, что их никуда не отпустят, пока с крыльца не исчезнет последняя секция. Отступать было некуда.
К вечеру, опять задержавшись с работы, все кресла расставили. Ряды теснились так близко друг к другу, что теперь не казалось, что кресла идут. Они стояли по стойке смирно, ожидая приказа главнокомандующего.
На другой день Коля и Конь взяли обещанные отгулы. Пришёл только Стёпка. Не появился и Володя Миронов. Ночью у него так схватило спину, что он не смог встать с кровати и, вспомнив про отгулы, благоразумно решил ими воспользоваться и подлечиться. А может, и зря.
Огурец и Сан Саныч пришли, как обычно, к без пятнадцати шесть. Но Андриана Витальевна сказала, чтоб они отдыхали, а то тоже сломаются:
– И чтоб сидели и носа из своей конуры не высовывали!
Весь день они отлёживались в креслах в дворницкой. Сашка даже не ходил курить на улицу и дымил прямо в каморке. Сан Санычу было всё равно. Примерно так же провели они и следующий день. Снега не было, поэтому не докучали им всю неделю. Правда, одно событие вскоре перетряхнуло дворницкую, дворников, да и весь институт.
Как раз выпал снег. Подморозило. Крылечки уже были выметены. Институтская площадь светлела чистотой. Пока ещё было не скользко, и не надо было подсыпать песком. В сквере сквозь снег просвечивала трава. Тёмные деревья, подбелённые с одной стороны, выделяются особенно чётко. На деревьях сидят вороны и переставляют по веткам лапы, словно специально ссыпая вниз крупинки снега, которые, падая, успевают сверкнуть на солнце.
Володя Миронов, Огурец и Сан Саныч как раз возвращались с заднего двора, где в бункере утаптывали мусор, чтоб больше влезло. Эта грязная работа показалась им весёлой и радостной. Может, потому, что день такой светлый. Они уже подходили к двери, ведущей в дворницкую, как вдруг дверь эта резко распахнулась. Кто-то выскочил и прижал дверь спиной к стене, чтоб не закрывалась. А из тёмного проёма повалил народ. Первый зам и зам по научной части, суетливый председатель профсоюза, ещё какие-то начальники. Все без курток, прямо в пиджаках с галстуками. Выделялся среди процессии Жираф. Тоже в костюме и при галстуке. Он нёс перед собой тяжёлое кресло Сан Саныча. Было удивительно, какой же Жираф обладал силой, если нёс кресло перед собой на вытянутых руках. Некоторые из маленьких начальников то и дело пытались помочь ему, но он огрызался и рычал:
– Са-ам! Са-ам!
– Только не заденьте ничего, только не сломайте, – семенил перед ним толстенький зам по научной работе.
Чуть в стороне шёл муж Андрианы и часто повторял шёпотом, словно для того, чтоб не забыть:
– Надо протереть, надо протереть…
Сан Санычу от криков Жирафа, от шума, от непонятности происходящего вдруг стало нехорошо. Он хотел сделать шаг к своему креслу, но не смог, упал на колени. На него никто не обратил внимания.
Сашка и Володя Миронов подняли его и под руки увели в дворницкую.
В конуре их был настоящий переворот. Дверь нараспашку, свет не выключен. Тяжёлый стол сдвинут в сторону. Оба оставшихся кресла зачем-то перевёрнуты кверху колёсиками. Многие дверки шкафа открыты, а одно зеркало с краю разбито и пустило трещины в разные стороны.
Сан Саныч не участвовал в нецензурном обсуждении инцидента и наведении порядка и сразу сел на пол по-турецки.
Сашка, когда переворачивал своё кресло, вдруг замер на секунду:
– Саныч, садись на моё, я что-нибудь придумаю!
Тут же спохватился и предложил своё кресло Володя.
– Так буду сидеть, – пробубнил Сан Саныч.
Через какое-то время он стал постепенно выгибаться назад и запрокидывать голову. Наконец и шерстяная шапка упала на пол, медленно и неслышно. Саня, сначала смотревший на это с улыбкой, вдруг испугался и вскочил с места. У Володи Миронова вышибло пот на лбу:
– Чего он?
– Аа, – махнул Сашка рукой, – я понял. Он как этот, практикант, делает, чтоб кровь в носу осталась, – и сел на место.
Но через минуту снова вскочил:
– Нет, так не годится.
Они с Володей подняли Сан Саныча и усадили на Сашкино кресло. Сашка сбегал куда-то и притащил для себя запылённую совсем новую, ещё даже с упаковочной лентой кое-где, табуретку.
Всё происшествие случилось из-за того, что директор приехал не в день своего рождения, как рассчитывали, а накануне его. Прилетел из Сочи на самолёте и сразу явился в институт. Не нашёл на месте своего кресла и расскандалился. Ему предложили новое дорогое кресло, специальное, релаксирующее. Объяснили, что дарят его к дню рождения…
– Что!!! – кричал директор, и дальше можно было не слушать. Нормальных человеческих слов больше не было, но и без того можно было догадаться, чего хочет начальник.
Свита его кинулась искать злополучное кресло. Но нигде его не было. Уже закрадывалась мысль, что кто-то его выкинул, поэтому потеряно безвозвратно. Но тут Андриана Витальевна вспомнила, что недавно по случаю была в дворницкой и там утопала в похожем кресле. Тут же все начальники, которые тряслись от страха и безысходности, кинулись в дворницкую. Они словно даже забыли, что начальники, и помнили только одно: надо вернуть кресло.
И вот трон шефа был торжественно водружён на прежнее место. Долго ли ещё это кресло служило директору или он пересел на подаренное?.. По крайней мере, Санычу взамен старого кресла нового не принесли, да и старое больше не выкидывали. Вскоре из каких-то секретных мест Огурец добыл узенькое кресло с одним сломанным колёсиком. Сан Саныч едва втискивался в него. Креслице из-за своей неисправности, когда двигаешь его, когда садишься или встаёшь, крепко засыпаешь – вдруг кособочилось на сторону. Сашка каждый раз смеялся над этим, а Саныч ругался. Отсмеявшись, Сашка помогал ремонтировать колёсико с помощью деревянных клинышков и каждый раз обещал, что теперь-то уж надёжно. Но через час-другой кресло снова не выдерживало.
Юбилей шефа прошёл отлично. Набился полный актовый зал, так что вдоль стенок стояли. Сходил и Сан Саныч, он как-то благоговел перед директором и своеобразно любил его. Даже успел вручить подарок. Это видел Володя Миронов. Утром, надев обычную городскую куртку, Сан Саныч покараулил директора у крыльца, пока тот шёл от машины.
– Здравствуйте, Александр Алексеевич! С днём рождения! Чтоб под старость до ста лет жить досталось! Вот подарочек приготовил, – засмеялся он.
Директор, плотный мужик в одном тоненьком плащике поверх костюма, сначала отшатнулся, но потом признал Сан Саныча.
– Спасибо! – и пожал руку.