[4] с отличием. На этом, к сожалению, официальное моё образование закончилось. Дальше, дальше пошли другие университеты.
Да что вспоминать прошлое?! Вот недавний вопиющий случай. У Александра Александровича тайно, пока он отсутствовал, отобрали кресло, обычное кресло, на которых сидят. При этом варварски разворотили и разломали всё в нашем доме, в нашей любовно оборудованной дворницкой. А что дали взамен кресла? Ни-че-го. А до этого нашему уважаемому человеку долгое время приходилось сидеть, я извиняюсь, на ночном горшке…
Конечно, мы не бросим своё дело и будем дальше так же работать. Двигать науку, держать на своих плечах весь институт. Разбитое зеркало уже поменяли, а кресло кой-какое нашли…
– А-а-а-а!.. – закричал не своим голосом Сан Саныч и отшатнулся так, что упал бы вместе со стулом, если б его не подхватили сидящие сзади практиканты.
– Директор, – пискливо прошептал Сан Саныч.
Все посмотрели на входные двери. В проёме в самом деле стоял плотный краснолицый мужчина в пиджаке и галстуке. Это был директор. На крик и падение Сан Саныча он не обратил никакого внимания.
– Здравствуйте! – нашёлся Сашка.
Но и на приветствие директор никак не отреагировал. А потом вдруг резко пропал, словно его не было.
После этого все быстро стали одеваться. Сначала думали, что оцепеневшего Сан Саныча с большими круглыми глазами придётся тащить волоком. Но когда ему сказали, что надо убегать в дворницкую, он вдруг очнулся:
– Да, да, в дворницкую, в дворницкую, – и быстро собрался.
По лесенке спускались, почему-то оглядываясь. Володя Миронов поймал себя на этом, и ему стало неприятно.
Всё оставшееся время почти безвылазно просидели в своей каморке, только пару раз выходили курить.
Сан Саныч всё время тихо плакал, а иногда вдруг поскуливал, как маленькая собачка, которая жалуется о чём-то. Эти поскуливания не нравились Володе Миронову. Он сидел молча, то бледнел, то краснел и зло посматривал на Сан Саныча. У него были проблемы в семье, а вот теперь ещё могли быть проблемы на работе. Вообще-то с двух прошлых работ его попросили, когда он часто стал сидеть с детьми. А на этой, хотя и малоденежной, можно было отпроситься, а потом отработать в выходные или праздники.
Один Огурец, виновник всего произошедшего, оставался весёлым. Он достал бутылку прямо при Сан Саныче, не боясь, что тот сдаст. И так как совсем не закусывал, то быстро опьянел. Болтал без умолку. Всё что-то рассказывал, объяснял. Его никто не слушал, но он поминутно обращался то к Санычу, то к Володе. Казалось, что с шумом, бормотанием, размахиванием руками, с отражениями в зеркалах его уж слишком много. Иногда думалось, что он даже к своему отражению в зеркале обращается.
Все ждали грозы. Но ни Андрианы Витальевны, ни какого другого начальства в дворницкую не пожаловало. За полчаса до окончания рабочего дня Сашка вдруг успокоился и уснул. А у Володи в разболевшейся голове ещё долго звучал его голос. Словно голова – это пустая кастрюля, по которой ударили чем-то железным.
Через полчаса Огурец проснулся, оглянулся вокруг, узнал себя в дворницкой и засмеялся. После сна он сделался вполне трезвым, только заторможенным. Володя обрадовался этому и, несмотря на больную голову, тоже засмеялся. Он рад был тому, что теперь ничего не надо придумывать, чтоб провести Сашку через проходные.
Всю ночь Сан Саныч не спал. Вернее, вскакивал через каждые пять минут. Ему снились кошмары. Он ничего не помнил из них, кроме директора, неожиданно появляющегося каждый раз: то большого, то маленького, обычно по пояс, и всегда смотревшего прямо на него. Сан Саныч каждый раз вскрикивал и просыпался. Он с надеждой смотрел на часы, но они словно замирали, каждый раз проходило всего несколько минут, хотя Сан Санычу казалось, что он проваливался в сон на целую вечность. Снова засыпать не хотелось, но мозг отключался помимо его воли.
Поднялся Сан Саныч раньше обычного на час. И неизвестно, что было бы, не встань вместе с ним мама. Она сварила какао, хотя давно этого не делала, и, он видел, положила в обеденный пакет не один шоколадный батончик, как обычно, а целых два.
Первый батончик Сан Саныч съел ещё в трамвае, пока ехал.
На проходной Петрович, усатый охранник, встретил его как обычно. Но потом спросил:
– Чего-то рано сегодня? Тоже к конференции готовишься?
Сан Саныч закивал головой и, открыв двери, вышел с проходных.
В институте, вернее на его территории, ничего не изменилось, весь институтский мир остался прежним: запахи, здания, а деревья росли на прежнем месте. Их дворницкая каморка тоже осталась такой же. Он переоделся и долго сидел и ждал мужиков. Наконец ждать стало нестерпимо сложно. Он быстро достал второй батончик и съел его. Тогда полегчало.
Когда наверху он услышал голоса Володи и Саши, то даже заулыбался от радости. Те непринуждённо и весело разговаривали, и Сан Саныч даже подумал, что ничего вчера не произошло, и теперь всё как прежде. Но Сашка тут же опроверг это:
– Здорово, Саныч! Ну что, казни ждёшь? Не переживай, два раза не казнят!
Володя потрогал Сашку за плечо и посмотрел ему в глаза. Тот помолчал и добавил:
– Ты, Сан Саныч, не переживай, тебя не уволят. Это мы давно на карандаше. Если бы ты где ещё работал до этого, а то ведь ты ничего, кроме института, не знаешь, вся жизнь твоя здесь. Куда тебе на другую работу? А так бы с нами. Сам понимаешь, может, и за проходной окажемся – неизвестно, что шеф учудит.
Директор в последний год и в самом деле стал не таким. Прикапывался к мелочам, входил в совсем не нужные ему тонкости. Прошлой зимой мешали слишком высокие сугробы. Кто-то – может, даже директор – придумал новый способ борьбы с ними. Дворников заставляли (правда, недолго) рыть в сугробах туннели и пещеры. И тогда сугроб обваливался под своей тяжестью. Однажды Сан Саныча засыпало в пещере. И непонятно было, то ли она сама обвалилась, то ли мужики сделали это специально. Но смеялись они очень громко, пока Сан Саныч, весь заснеженный, вылезал наружу.
Осенью директору не давала покою лужа. Тогда три дня шли дожди, и три дня они, дворники, с помощью лопат и метёлок перегоняли эту лужу в низину. Воду приходилось перегонять через бугорок на асфальте, поэтому от основного ручейка разбегались маленькие, вода не хотела уходить, ей и в луже было хорошо. От метёлок летели брызги, мокрили штаны, иногда брызги попадали на лицо и в глаза.
– Кораблики пускаем! – кричал Сашка. – Как в детстве.
А потом Сашка придумал кое-что. Он достал новую, не дырявую ещё тачку. Они набрали её водой с помощью совковой лопаты и за десять минут и в три тачки разделались с лужей. Больше проблем с этим не было.
Но особенно удивило Сан Саныча, когда директору не понравилось, что ёлочка, посаженная к юбилею института, растёт криво. Сколько было возни и мучений! Плотники выточили огромный кол для поддержки ёлочки. Его пришлось заколачивать с лесенки кувалдой. Но кол всё равно шатался. Поэтому и кол, и саму ёлочку растянули на растяжки – шпагатом к земле за колышки. Теперь вокруг бедной ёлочки около десятка растяжек разной длины. Иногда кажется – голубая она оттого, что посинела от удавок. Мало того, к верхушке «незаметно» привязали ручку от швабры, чтоб ёлка росла прямее. А ведь ёлочка всё равно будет тянуться в сторону, на свободное место, потому что с одного края её поджимает высокая яблоня. Как этого не понять?
Неожиданно Сан Саныч вспомнил, что директор почему-то уменьшил уборщицам рабочий день на два часа, а зарплату оставил прежнюю. Это была не его обида, а Сашкина. Но сейчас, чтобы прервать молчание, которое длилось минут десять, сказал вслух:
– А уборщицы меньше нас работают.
Володя Миронов, уже допивший свою законную утреннюю чашку чая, ответил тихо:
– Ты не переживай, Саныч, тебя никак не могут уволить, если только на пенсию сам уйдёшь.
И снова в голове Сан Саныча зароились мысли… Об уходе на раннюю пенсию по инвалидности он никогда и не думал. Но последнее время стали заговаривать с ним об этом. И уборщицы, и дворники, и знакомые сотрудники, Андриана Витальевна, повариха тётя Густя из столовой и даже Жираф один раз. Теперь Сан Санычу эта мысль о пенсии казалась вполне законной, раз все об этом говорят. Ему даже казалось, что он и сам так всегда думал. Но слово «пенсия» ему пока было непонятно. Ему слышался только звук от падения монетки: пенсия. А иногда слышалось, что это лопается пружина. И почему-то думалось, что пружина сдерживала какую-то дверь. Он представлял, как дверь медленно открывается: а за дверью пустота и тишина.
В семь утра к ним в дворницкую спустилась Андриана Витальевна. Она притащила с собой три больших пакета и уличную свежесть. На тёмном пальто её кое-где лежал снег, а на шапке и меховом воротнике – капельки.
– Снег? – спросил Сашка.
– Снег, – небрежно ответила Андриана и кинула пакеты на стол. – Здорово, тунеядцы, алкоголики! Ну что?!
Никто ничего не ответил, только Сан Саныч захлопал быстро-быстро глазами.
Андриана Витальевна засмеялась:
– Короче, приказ по армии: берём куртки, штаны и шапки, меряем и подгоняем, – она кивнула на пакеты. – Чтоб всё было, как у кутюр! Понял, Саша?
– Витальевна, всё будет в лучшем виде. – Сашка тут же, по своей привычке выполнять задание сразу же на глазах у начальства, схватился за пакеты и, шурша упаковкой, стал раскидывать вещи по размерам на три кучи.
– Погоди, – остановила его Андриана. – Урны пройдите заранее. А в девять двадцать чтоб все были при параде. При мётлах. Володя Миронов – на входное крыльцо проходных, Сашка – на внутреннее. Сан Саныч пусть идёт на крыльцо второго корпуса. Сначала сметаем то, что налетит, а потом прометаем за каждым зашедшим-вышедшим. Если даже снега не будет, то на ногах они понесут. Чтоб ни снежинки не было! Стоите где-нибудь в сторонке и ждёте. Поняли?
– По стойке смирно? – пошутил Сашка.