Ирина Ивановна зашла в первый же небольшой магазинчик, чтобы погреться. Продавщица никак не отреагировала на её появление и за все десять минут, пока Ирина Ивановна грелась, не сказала ей ни слова. Продавщица была в тёплой кофте, под которую, наверно, что-то ещё надето. В магазине совсем не чувствовалось Рождественского сочельника. Зато следующий магазин весь был изукрашен. По стенам бегали огни нескольких гирлянд, была развешана мишура, на прилавке стояла серебрёная ёлочка.
– Что для вас?
– Тепла.
– Ну да, – сказала продавщица и сунула руки в карманы безрукавной суконки, надетой поверх формы.
Ирина Ивановна сняла рюкзак и осторожно положила на пол. Без ноши куда как легче. Она вспомнила, что за всю дорогу с ней никто не поздоровался, а ведь она была учительницей и её знает полгорода. Ладно, она не узнала: зрение, да и ребята были маленькие, теперь уже взрослые. Почему не здороваются? И тут она спохватилась, вспомнила, что вся укутана, умотана так, что даже самые близкие люди не узнают в таком наряде, самая настоящая ряженая. Она засмеялась.
– Что для вас? – снова спросила продавщица.
Ирина Ивановна помедлила немного и ответила:
– Тепла.
Продавщица отвернулась от неё.
Ирина Ивановна замерла, не зная, что предпринять. Внутри всё сжалось – на улицу совсем не хотелось. Помогли ребята, зашедшие в магазин гурьбой. Одеты ребята были на удивление легко. Они шумно стали выбирать бомбочки и хлопушки, советуясь с продавщицей. Та как будто даже расцвела.
Когда ребята ушли, стало неловко стоять просто так. Ирина Ивановна прошлась туда-обратно. Сделала вид, что рассматривает товар. И вдруг ей стало противно от этого. Она, качнувшись, надела рюкзак и, оттого что чуть подвернулась нога, неловко вышла на улицу. До храма оставался последний магазин. Она поймала себя на той мысли, что меряет расстояние не метрами, а магазинами.
В окне маленького магазинчика, на который она надеялась, не горел свет. Ирина Ивановна испугалась: «Может, уже девять часов давно и служба началась». На двери магазина висело объявление: «С сегодняшнего дня магазин не работает по выходным дням и православным праздникам».
Пришлось пойти быстрее, чтоб не замёрзнуть. На площади поставлена высокая, немного кривая ёлка. Гирлянды из экономии не горели. Около ёлки возились ребята. Рядом стоял мужчина в шапке-ушанке с козырьком. Уши шапки были подняты кверху. «Как ему не холодно?» – подумала Ирина Ивановна. И мужчина словно прочитал мысли и опустил уши. Когда Ирина Ивановна обернулась, то ей показалось, что он даже верёвочки завязал.
Храм стоял среди деревьев, покрытых инеем. Весь он был словно вычерчен на тёмном фоне неба, так как за ним и сбоку светились фонари учреждений. Настоящий великан. Основной храм, конечно, не натопишь, да там и печек нет, службы в нём идут только летом. Зато есть маленький придельчик, тёплый и уютный.
Несмотря на холод, Ирина Ивановна перекрестилась, правда, прямо в шубнице. Быстро просеменила по летнему храму и буквально ворвалась в тёплый. На пороге её встретила Леночка, которая сегодня в свою очередь стояла за свечной лавкой и присматривала за печкой.
– Куда?! – строго спросила она.
– Как куда? В храм пришла, на службу, – развела руками Ирина Ивановна.
Леночка сразу успокоилась:
– Так это вы, Ирина Ивановна?
– А то кто же?
Остановленная на пороге, Ирина Ивановна вспомнила о холодце, вернулась в холодный храм и поставила рюкзак в уголок.
Уже раздеваясь, спросила:
– А что, не пустила бы, если бы не я была?
Лена быстро перекрестилась и, не ответив ничего, ушла в лавку.
– Не очень пока тепло.
– Топлю печку, Ирина Ивановна, скоро нагреет.
Храм был празднично украшен. На аналои и клирос была натянута белоснежная ткань, на крючках, держащих лампады, красовались белые банты, на главных иконах – белые полотенца. С двух сторон Царских врат, прямо перед солеей, высились две ёлки. Без всяких украшательств, без «снега», насыщенно-зелёные. Словно сейчас лето, а не зима. Одна ёлка стояла в холодном углу. Эта уже вся в игрушках, покупных и самодельных, редкий дождик на ней едва заметно пошевеливается от движения воздуха. Над южными и северными вратами, над Царскими сплетённые еловые и сосновые веточки, украшенные белыми ленточками и цветами. На центральном аналое, над иконой Рождества Иисуса Христа, устроен символический вертеп из еловых лап. Ирина Ивановна перекрестилась три раза, заглянула внутрь, как в пещеру, и поцеловала икону. Около вертепа особенно сильно пахло ёлкой.
Что-то стало подёргивать всё тело, то ли от холода, то ли от усталости. Ирина Ивановна прошла к печке, прислонилась к ней спиной. Тепло побежало по телу, и как будто полегчало. Но через несколько минут её разморило и стало совсем нехорошо. Лицо горело. Она даже притронулась ко лбу тыльной стороной ладони, словно могла померить температуру. Лене про недомогание ничего не сказала:
– Я пойду в закутке погреюсь.
– Конечно, конечно.
Ирина Ивановна обернулась на Лену, та даже не смотрела в её сторону, что-то подсчитывая на листке бумаге, низко наклонившись к прилавку сама и наклонив настольную лампу.
Ирина Ивановна пробралась в запечье, села на дрова и прижалась к небелёному здесь и даже нештукатуреному тёплому кирпичному боку. Через какое-то время стало даже жарко. Но не было ни желания, ни сил, чтобы отодвинуться. Голова её отяжелела, стала такой тяжёлой, что продавила печную стенку. Посыпались кирпичи. Ирина Ивановна повалилась в пролом, внутрь печки, в самую жару. Падая, стукнулась обо что-то. Вокруг шум, гам, треск. Но это не шум, это люди вокруг, а она маленькая девочка в белом платочке. Люди высокие, но для неё оставили свободное место, и она в кружке. Вдруг батюшка поманил её пальцем: иди, мол, сюда. Она оглянулась на кого-то. И вот уже в алтаре оказалась. А батюшка снова пальцем манит, потому что говорить нельзя, потому что причастие. Батюшка по мягким коврам неслышно подошёл сам. Он погладил её по голове один раз, второй. Ладонь тёплая, даже горячая и пахнет ладаном. Успокоенная, она не заметила, как в её руках оказалась чаша со Святыми Дарами. Внутри у Ирины Ивановны что-то сжалось, она задрожала, как содрогаются при кашле. Чаша тяжёлая, и она обязательно бы её уронила. Но священник держал её руки, присев на корточки. Потом усадил её на стульчик рядом с внутренней стороной иконостаса, да так, что к створке открытых Царских врат прижались коленки. Вдруг из чаши свет. Такой клубочек светится, а потом всё ярче и ярче. И уже, наверно, прихожане его видят, но ничего не знают, откуда он. А свет заполнил собой всё вокруг, и Ирина Ивановна проснулась.
Она всё так и сидела в запечье на дровах. Кирпичи прокалились, и Ирина Ивановна удивилась, что не обожглась. Она растёрла ладонями потное нагретое лицо, подумала, что, наверное, оно ещё краснее, чем было. Вдруг услышала, что уже поют. Она хотела вскочить, но не смогла – ноги и спина затекли. Ирина Ивановна опёрлась о поленья, которые поехали под рукой. С трудом поднялась. Спина и ноги разгибались медленно, словно суставы заржавели. К людям вышла прихрамывая, стараясь скрыть это. Народу в храме немного. Несколько женщин в тёплых горнолыжных комбинезонах, поверх которых надеты юбки. У самых входных дверей прижался к стенке лупоглазый Серёжа, её бывший ученик. Высокий, но тощий, с покатыми плечами. Двадцать лет парню, а кругленькое личико всё ещё по-детски удивлённое. Пальто на Серёже короткое, в правой руке держит ушанку и всё смотрит, смотрит.
Уже шла литургия. Ирине Ивановне стало невыносимо горько, что всё проспала. И она со слезами бухнулась на колени. После первого поклона остановилась. Перестала реветь и, чтоб не привлекать внимания, стала совершать поклоны хладнокровно. Ей никто не мешал. Она вспомнила весь сегодняшний день, разговор с Натальей. И почему отказалась от такси: из-за гордыни? – сама, мол, дойду. Скажут: «Денег жалко». А может, жалко? Может, жалко?!
Вспомнив Наталью, Ирина Ивановна купила на её деньги свечи и поставила их за подругу. Потом купила свечей для себя, самых дорогих, сунула сотню в ящик для пожертвований. К ней подошли женщины, обняли, поздравили с праздником. Кто-то молча отряхнул с левого бока красную кирпичную крошку и мусор от дров. Екатерина, староста, участливо спросила:
– Болеете, Ирина Ивановна?
Она вспомнила, что в храме у неё как будто поднялась температура, а теперь всё было нормально, и ответила:
– Болею.
Батюшка исповедовал её по «Отче наш».
– Из-за морозов попозже приехали? – понимающе кивнул он.
Она снова заплакала и грехи, записанные ровным почерком, под цифрами, читала всхлипывая.
От причастия наконец полегчало, и она стала лучше понимать, что происходит.
После небольшой проповеди батюшка заговорил про неё. И всё хорошее, хорошее. Её, как бывшую старосту, много сделавшую для прихода, наградили архиерейской грамотой. Батюшка сказал, что на недавнее собрание, на котором Ирину Ивановну освободил от должности, грамота не поспела и вот пришла сейчас.
Ирина Ивановна считала себя недостойной всего этого, но, когда взяла в руки грамоту и букет цветов, неожиданных в такую холодину, стало очень радостно. Она ничего не смогла сказать и только поклонилась. Ноги её подгибались от переполняющей радости, поэтому сразу села на скамейку. Женщины уже накрывали на стол для трапезы. Она вспомнила про холодец и даже почувствовала, как засияло её лицо оттого, что она может отблагодарить всех вкусным.
Дрожь в ногах прошла. Она положила грамоту, достала из шкафа вазу, опустила в неё цветы и поставила рядом с иконой Рождества. Долго стояла в закутке, где располагался гардероб, и улыбалась чему-то. Она забыла, кто она и где, забыла, что пришла сюда, чтобы надеть тулуп и выйти в холодный храм. За перегородкой, в кухоньке, разговаривали. Она стала прислушиваться, всё так же улыбаясь, но ничего не могла разобрать. Потом голоса стали громче – видимо, люди подошли совсем близко. Лена рассказывала, что на Пасху ездила к родителям в Тулу. И там кто-то в местный храм на трапезу принёс мясо. Замерев, Ирина Ивановна повторила про себя: «Там на трапезу в храм мясо принесли. Представляешь?»