Глаза всех революционеров иностранных государств обращены на этот революционный центр мира, в надежде, что он защищен. Но мы, кто находимся здесь, можем непосредственно помочь обеспечить эту защиту. Наш долг – сражаться, ради сохранения Петрограда».
Обращение, позднее разосланное из Москвы на пяти языках, было более деловитым, чем «Призыв»:
«Россия в тюрьме. И все равно, поверх бряцанья мировой войны ее голос громче других взывает к справедливости и гуманности – за бедных и угнетенных.
У России есть внутренние и внешние враги, сильные и хитрые. И Россия нуждается не в ваших словах или благочестивых пожеланиях. Ей нужна работа, дисциплина, организация и оружие в руках бесстрашных бойцов.
Вы верите в революцию, в Интернационал и в Советскую власть? Тогда вступайте в Интернациональный легион Красной армии. Он сформирован для тех, кто говорит на иностранных языках, и в него войдут воюющие революционеры, революционеры-борцы со всего мира.
Вы свободный человек? Тогда немедленно вступайте.
Вы работаете на заводе или в конторе? Тогда отдайте свободное время муштровке, научитесь стрелять из ружья и пройдите курс военного дела.
Штаб-квартира: Нижний Лесной переулок, 2 – возле Храма Спасителя».
Я говорил, что немцы не остановятся. Они не остановились после того, как получили послание о том, что русские примут старые условия мирного договора, они не остановились и после того, как русские окончательно, перед крайним сроком дали им ответ на новые условия и согласились их принять. Они не остановились, пока германские войска не дошли до озера Нарва на линии Пейпус-Могилев Северного фронта.
Но даже тогда борьба Ленина, направленная на то, чтобы заставить товарищей согласиться принять мир, все еще не была выиграна.
Новые условия, разумеется, были гораздо хуже старых. Именно это предвидел Ленин в своих тезисах: до тех пор, пока жесткие условия мира, выдвинутые в январе, не будут подписаны, «великие поражения вынудят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир». Утром 23 февраля новые германские условия, наконец, были переданы советскому правительству. Россия должна отозвать свои права на всю Ригу и ее окрестности, всю Курляндию и Литву и вывести свои войска с Украины. Требовалось признание германской оккупации Ливонии и Эстонии65.
Советы заключили мир и с Украинской Радой. Россию лишали ее польских, балтийских и белорусских провинций. Платежи Германии были сокращены по нескольким пунктам по сравнению с условиями договора, предложенными ранее, но это было компенсацией при условии, что каждая сторона заплатит за содержание своих граждан-военнопленных, что означало огромный счет, который должен был быть предъявлен Советам. Вероятно, самый тяжелый удар для России – потеря пшеницы и зерна, леса и скота, которые немцы могли разворовывать на Украине, с плодородных земель, теперь полностью перешедших к кайзеру.
В Центральном комитете борьба разразилась с новой силой. На ответ на германский ультиматум давалось всего сорок восемь часов. Ленин предстал перед самым тяжелым испытанием в своей жизни. Троцкий, позиция которого все время отличалась от позиции группы Бухарина, который не желал ни идти на компромисс, ни иметь дело с империалистами любой формы или фасона, теперь «склонился к партии войны», выражаясь словами его биографа. Он не согласился с Лениным в том, что в данный момент они бессильны и могли сдать Петроград и Москву. Троцкий же не мог оставить роль, в которую он так погрузился в Бресте, – во всяком случае, не так быстро. Говоря об обороне, которую они могли бы организовать, если бы были едины, он сказал:
– Мы весь мир держали бы в напряжении. И если мы сегодня подпишем этот германский ультиматум, мы… возможно, выиграем мир, но потеряем поддержку прогрессивных элементов пролетариата.
Теперь, как и в октябре, Ленин грозил уйти в отставку. Троцкий, отрезвленный этим, ответил:
– Мы не можем вести революционную войну при таком расколе в партии.
Ультиматум Ленина заключался в том, что он уйдет в отставку и из правительства, и из Центрального комитета партии.
– Это абсурд для членов нашего Центрального комитета говорить о международной гражданской войне. Война сейчас идет в России, а не в Германии, – заявил Ленин.
Когда Сталин предложил не подписывать условия мирного договора, что нужно начать переговоры без этого, Ленин сказал:
– Сталин ошибается, когда говорит, что мы можем себе позволить не подписать. Эти условия следует принять. Прежде чем вы обнаружите, что подписываете смертный приговор советской власти уже через три недели.
Троцкий сказал, что он не хочет стоять на пути единства партии, но не может продолжать деятельность в качестве комиссара иностранных дел. На последнем голосовании Троцкий и три лидера военной фракции воздержались, а четверо (Бухарин, Ломов, Бубнов и Урицкий) проголосовали против Ленина. Ленин выиграл семью голосами (Ленин, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников, Смилга, Стасова). Кроме Троцкого воздержались Иоффе, Дзержинский и Крестинский. Трое последних составили заявление, в котором говорилось, что они не могут видеть, как ведется война против германского империализма, русской буржуазии и «секции пролетариата, возглавляемой Лениным». Бухарин, Урицкий, Ломов, Бубнов, Смирнов и Пятаков отменили решение, как мнение меньшинства, и покинули все посты в партии и в правительстве. Ленин попытался отговорить их от этого шага, не допустить этого, а Центральный комитет настаивал на том, чтобы Троцкий остался на своем посту. Он согласился не выносить свою отставку на суд общественности, не объявлять публично о своей отставке, пока не будет проголосовано за ее ратификацию.
Такова была ситуация только среди партийных вождей ленинской партии, но еще более решающее испытание их способностей к руководству ожидало их в ту ночь.
Теперь, к 23 февраля, я стоял на ушах, пытаясь организовать Интернациональный легион. Тем не менее я вместе с профессором Чарли Кунцем66 прокрался в ту ночь в Таврический дворец. Если я не смог остаться на все собрание (решающее голосование было проведено в четыре тридцать следующего утра), то я, по крайней мере, мог ощутить его вкус.
Просторные вестибюли были заполнены людьми, лампы сверкали. Маленькие группки людей стояли повсюду, некоторые спокойные и словно оглушенные, другие кипели от ярости и тревоги. Очевидно, никто не подозревал, что немцы будут выдвигать такие условия, как эти.
К тому моменту, когда статьи Ленина были опубликованы, поддержка его точки зрения росла. Его тезисы, которые должны были появиться в напечатанном виде на следующее утро, ходили по кругу и страстно обсуждались. Никогда, прежде или после, я не видел людей в таком напряжении. И мы все разделяли это волнение. Депутаты свободно говорили, если вообще выступали. У некоторых был ошеломленный вид, и не многие смотрели на меня невидящим оком. Госпожа Коллонтай, обычно приветливая и разговорчивая, прошла мимо меня словно в трансе. В целом я не видел, чтобы защитники войны были подавлены. Наоборот, я слышал, как левые эсеры и анархисты заявляли: пусть немцы придут; чем больше земли они проглотят, тем большее несварение у них произойдет; чем больше революцию вынудят уйти в подполье, тем больше она будет сохраняться невредимой, чтобы излиться в тылу, неся разорение и грабежи. А большевики тоже все еще тянули одну ноту, что теперь надо идти на принцип и что они должны быть примером; они пойдут на смерть, если будет нужно, но только как «настоящие революционеры». Я не сомневаюсь в их искренности. Многие из них пошли бы на смерть. Многие из них стойко держались, когда разруха гражданской войны и интервенция нанесли им удар. Ленин работал с ними, он нуждался в них, полностью использовал их для нужд революции, а двое из них были убиты в первую волну белого террора.
Теперь среди большевиков также были те, кто в первый раз выразил резкую критику в адрес Троцкого. Вернувшись в Брест с широкими полномочиями, подтвержденными на Третьем съезде, говорили они, он должен был принять условия мира, когда обнаружил, что дальше медлить нельзя. Потом были другие из фракции Бухарина, которые так же жестко критиковали Троцкого, во-первых, за то, что он переключился на поддержку Ленина, а в конце оказался ни за, ни против него. Троцкого нигде не было видно.
Мы с Кунцем ушли в дальний коридор и стали размышлять над тем, как этой ночью пройдет голосование. Ленин выиграет, сказал Кунц. Я не был расположен спорить с ним. В то время либо расчленение Германией, либо продолжение войны казалось настолько ужасным, что я не мог даже представить себе это. В любом случае, сказал я, если президент Вильсон не обратится к Британии и Франции, чтобы оказать России какую-то помощь, от нее останется окровавленный остов.
Нет, настаивал Кунц, революция будет жить, она даже переживет империализм.
– Ленин все это спланировал, – весело сказал он. – Разве вы не слышали? Он разгромил всех левых, включая Радека и Бухарина с их планом создать Уральско-Кузнецкую республику – особенно при том, что большинство товарищей не знают, где находится Кузнецкий бассейн, и лишь смутно слышали о кузнецком угле. Идея Ленина состоит в том, что правительство сначала переедет в Москву, затем на Урал – и там будет основана Уральско-Кузнецкая республика. Петроградские и московские рабочие поедут туда, а с уральской промышленностью и кузнецкими рабочими-шахтерами революция выживет. Или он поедет прямо на Камчатку! Но где бы то ни было они будут непреклонными, пока не изменится международная обстановка. Уральско-Кузнецкая республика будет означать передышку и шанс построить новую Красную армию. И тогда, говорил Ленин, они вернутся и отвоюют Москву и Петроград.
– Но есть ли там крестьяне? Вы же не можете питаться углем, – заметил я.
И тут мы увидели Ленина. Он шел по коридору к нам. Разумеется, мы понимали, что у него сейчас не было времени на болтовню, и у нас не было веской причины останавливать его. В то же время мы отреагировали одновременно, и, вероятно, не могли удержаться, чтобы не сделать это.