Сложившееся в Западной Европе представление о том, что в России каждый крестьянин находится в духовном поиске бога, основано на неверно истолкованных литературных источниках. Всё было просто: он ближе к природе и менее удовлетворен метафизически. Сейчас он проходит стадию примитивного естествознания, первую стадию рационализма. Может быть, подобно интеллектуалам и творческим людям, он позднее поддастся магии своей богатой церкви, сыновья которой не нуждаются в священнике, поскольку имеют прямую, непосредственную связь с объектами веры.
Колокольный звон делает эту церковь необычной, даже жуткой. Они звонят все разом. Хрустальный перезвон мешается с глухими ударами больших колоколов, что звенят всё быстрее и быстрее, словно хотят быть такими же проворными. Они не раскачиваются, как все колокола мира – кажется, они движутся по кругу, как танцовщицы. Звенят так громко, будто не живут высоко наверху, не спрятаны в башнях – и поражаешься такой близости звука, такой отдаленности инструмента, как в ясные летние дни с удивлением слышишь близкое пение жаворонков, которые, невидимые глазу, исчезают в небе.
При звуке колокола все падают ниц, крестьяне трижды крестятся, не останавливаясь – механически. Нищие стоят перед церквями, как будто вход стоит денег, лицом к сиянию, исходящему изнутри, от серебряных, синих, красных, золотых одежд попов, золотых изящных филигранных дверей за алтарем, толстых золотых свечей. Женщины в черных платках беспрестанно снуют от канделябра к канделябру. Все огарки склеят, чтобы получились новые большие свечи. Черные, маленькие, проворные и молчаливые, на носу очки – они похожи на набожных церковных сов, которые после службы сидят под куполом. Черный бас попа поднимается от раки, сверху звучит звонкая молитва женщины. Ритм и тональность подобны звону колоколов. Один акустический закон для колокола и человека.
В церкви ходят чаще, чем можно представить. Монастыри со временем превратились в «рабочие общины», которые усердно возделывают свои земли и отдают сравнительно высокие доходы церквям и попам. В Харькове (в Украине крестьяне очень набожны) в один из октябрьских дней иконы торжественно вернули в город. Всё лето они были в полях, заботились об урожае. Улицы были запружены, дрожки не могли проехать, все окрестные деревни, казалось, были в городе. Зазвонили все колокола. Толпа опустилась на колени. Многие касались лбом мокрой мостовой. Моросил дождь, над людьми витал аромат увядшей листвы, как ладан. Наступил вечер.
Наступил час, когда в деревнях начинаются лекции в клубах, где учат читать и писать, рассказывают о происхождении человека и пустоте небес.
Говорить о преследовании церкви – грубая клевета. Борьба идет в иной сфере. Свежий, сухой и жизнерадостный рационализм находит отражение в искусстве, литературе, стихах, эссе, во всех сферах духовной жизни. Антирелигиозность становится устаревшей, поверхностной, скучной. Банальная ирония «человека образованного», которая называет все явления, выходящие за рамки понимания, «чаепитием для спиритических дам» и при этом кажется очень остроумной, лишь подозрительно сближает даже самого умного «атеиста» с полуобразованным самоучкой. В воздухе чувствуется уверенный, сплоченный, просвещенный дух: это дух энциклопедии, в которой «уже всё есть»…
XIVГород – деревне(Перевод Никиты Печунова)
Просвещение русского крестьянина, восстановление его человеческого достоинства, уничтожение помещика, размахивающего нагайкой, гротескной рабовладельческой системы, «патриархальных» палачей – величайшие человеческие и исторические достижения великой революции. Русский крестьянин освобожден навсегда. Впереди чудесное, красное, торжественное вступление в ряды свободного человечества.
Известно, что ни в одной стране мира разница между городом и деревней не была так велика, как в царской России. Город для крестьянина был недосягаем, словно звезды. Поэтому одной из главных проблем революционной России был вопрос: как дать город крестьянину? Нельзя было оставить пролетаризацию крестьянства на усмотрение исторического и экономического развития. Революция словно добровольно направляется в деревню. И деревня «индустриализируется». Советская Россия обеспечивает ее образованием, пропагандой, цивилизацией, собственно, революцией. Она отступает на уровень ниже – что ощутимо во всех духовных сферах жизни России – чтобы стать понятной крестьянству. Когда-то это было романтической мечтой старой славянофильско-народнической революционной интеллигенции – «пойти в народ», к бедным крестьянам, чтобы разжечь огонь «возмущения». Совершенно иначе, рационально, математически точно и практично выглядит революция деревни коммунистами!
Одна из самых сложных задач революции: революционизировать крестьян – но прежде совершить все те цивилизационные достижения, которые являются уделом капитализма. Революция должна в известном смысле распространять «капиталистическую культуру» во имя социализма. Кроме того, за десять лет необходимо привести сельские массы России туда, куда столетия развития капитализма привели массы западные. В то же время, она призвана уничтожить всякую склонность к «буржуазной психологии», которая может возникнуть в процессе. И поскольку «психологию» трудно отделить от ее носителя, задача революции становится всё сложнее по мере продвижения. Как взрастить капиталистически-рациональное использование собственности вместе с воспитанием «чувства коллективизма»? Отсюда исходит величайшая опасность для революции. Не противоречит ли она сама себе, в попытке обуржуазить примитивных крестьян? Не мешает ли она делу социализма, когда его пропагандирует? Не тратит ли она слишком много энергии на просвещение – и остается ли она еще достаточно интенсивной для второго, ближайшего своего этапа: социализма?
Пока что первобытный крестьянин в России путает цивилизацию и коммунизм. Пока что он считает, что электричество и демократия, радио и гигиена, алфавит и трактор, судебная система, газеты и кино – всё это порождения революции. Но цивилизация также освобождает крестьянина от «повинности». Он становится «мелким землевладельцем». Это неизбежный этап на пути к становлению «сознательным пролетарием». Социализм процветает только под музыку машин. Итак, сюда машины! Тракторы! Но трактор сильнее человека, как винтовка сильнее солдата. Инструмент увеличения прибыли порождает «буржуазную психологию» у крестьянина, который, по-видимому, просто не приспособлен к «коллективистскому чувству».
Не стоит усугублять ситуацию. Нельзя превращать крестьянина, бессознательно сопротивляющегося «пролетаризации», в полубуржуа, настроенного по отношению к ней враждебно. Что же делать? Коммунистическая агитация. Пропаганда. Сознательное отождествление или, по крайней мере, одновременное распространение культуры и коммунистической идеи: через школы, клубы, театры, газеты и службу в Красной армии. «Ликвидация безграмотности» на языке действий означает: помешать распространению буржуазности, искоренить чувство собственности, поддержать ненависть к «kulak’ам».
Итак, таковы два принципа русской крестьянской культурной политики: механизация производства и урбанизация человека; индустриализация поля и пролетаризация крестьянина; американизация деревни и социалистическая революция в ее жителях. Противоречия, из-за которых возникают все так называемые «внутренние трудности». Да, вот в чем проблема русской революции. Здесь решается, станет ли это основой нового миропорядка или уничтожит осколки старого; это начало новой эпохи или запоздалый конец старой; будет ли достигнут баланс между культурой Запада и культурой Востока или западный мир будет выведен из равновесия.
Облик деревни мало изменился. Украинские села знакомы мне со времен войны. Я вновь увидел их сейчас, спустя восемь лет. Как во сне вижу их перед собой. Война, голод, революция, гражданская война, тиф, казни, пожары: они всё вынесли. На севере Франции, где в прошлом шли бои, от деревьев всё еще веет огнем и пеплом. Как сильна русская земля! Деревья здесь пахнут водой, смолой и ветром; детей в деревнях рождается больше, чем в городах; хлеба колосятся над могилами; как раньше, звонят колокола новорожденным и невестам; вороны, птицы Востока, сотнями собираются на деревьях; зимнее небо равномерно серое, низкое и мягкое от множества снежинок, которые скоро упадут. Всё те же соломенные крыши; те же хаты-мазанки, в которых живут и животные, и люди; стены и земляной пол покрыты смесью глины и навоза, которая в течение нескольких недель распространяет резкий запах, но затем приобретает чудесный мерцающий серебристый цвет, такой пол долговечен и, по верованиям крестьян, сохраняет тепло.
Облик молодого русского крестьянина изменился кардинально. Он утратил бессмысленное, жалкое, трусливое уважение к «культуре», «городу», «господину». Он по-прежнему почтительно здоровается с незнакомцем, но только потому, что тот гость, а он – хозяин. В нем есть прекрасная гордая доброта свободного человека. Он изучает алфавит по вечерам в клубе, плакаты на стенах, географию, агрономию, он активно и уверенно выступает на собраниях, он рисует карикатуры на чиновников и государственные органы в стенгазете, он больше не стоит в замешательстве перед автомобилем, который привез незнакомца, он спрашивает марку, год выпуска, модель машины. Женщины учатся гигиене дома, животных, детей, они учатся быстрее и охотнее, чем мужчины. Город знаком всем. Один юноша поступает в профессионально-техническое училище, другой идет в Красную армию, третий возвращается домой, читает лекции, пишет отчеты, жалобы, становится чуть ли не галантным по отношению к женщинам. Всё, что в городе уже банально и вызывает лишь смешки – популярная наука, пошлое сексуальное просвещение, дешевая политизированность плакатов и книг – деревенский человек использует, не теряя непосредственности, силы, оригинальности. Сухой запах городских бумаг теряется на свежем воздухе деревни. Крестьянин умнее брошюры, которая его учит, оригинальнее агитатора, который его просвещает, артистичнее, чем воспевающий его поэт, он более революционный, чем фраза из манифеста. Сегодня в деревне живут настоящие революционеры. В городе герои уступили место бюрократам, которые наизусть помнят решение XIII партийного съезда и сдают вступительный экзамен в коммунизм на «отлично».