всего русского народа. Знаете, отцу, мне кажется, повезло. У него были верные друзья, они посоветовали ему немедленно уехать из Ленинграда и отправили его в Симферополь, там он возглавил местное отделение Союза художников.
Игорь рассказывает, а я вспоминаю Симферополь, зеленый, красивый город. Если бы еще он был бы таким же чистым и ухоженным, как Сан-Франциско.
— А вы бывали в Симферополе? — спрашиваю я Игоря, мало надеясь на положительный ответ.
— А как же! Как только это стало возможным, мы приехали в Симферополь всей семьей, и я нашел наш старый дом, встретил соседку, которая хорошо помнила моих родителей. Мне было двенадцать лет, когда началась война, но оказалось, что я многое помню.
— Из того, что происходило до войны?
— Да, конечно, оказалось даже, что в памяти всплыли разговоры взрослых: поначалу папу сильно притесняли в Симферополе, называли его белобандитом — за дворянское происхождение и участие в первой мировой войне. Началось все с самой настоящей опасной травли, а потом как-то сгладилось, перед войной заговорили о том, что пришла пора снять с него судимость. И тогда можно было бы возвращаться в Ленинград, о чем папа мечтал, у нас там, как это ни странно, даже квартира сохранялась. И тут война. Это я тоже помню. Ужасная ситуация. Эвакуироваться не удалось, немцы очень быстро захватили Крым. А через год меня, мальчишку, фашисты уже пытались угнать на работу в Германию. Угоняли всех подряд, это я тоже помню. Тут папа и решился, я думаю, во многом ради меня. Если на Восток нельзя, там линия фронта, то остается Запад.
— Но и на Западе линия фронта, — перебиваю я, может быть, не совсем корректно.
— Да, но знаете, кто ее держал на юге? Румыны! А это не совсем то, что немцы. И не забудьте, папа бывший царский офицер, а среди румын были люди, сражавшиеся в годы первой мировой войны против немцев в русской армии. Думаете, они симпатизировали Гитлеру? Вовсе нет. Мобилизовали, приходилось служить… Был такой полковник Келлер, был барон Кристи-Голицын, сосланный еще Николаем II в Бессарабию за убийство жены. Оба они тайком помогали русским чем могли. Когда шла речь о том, что меня вот-вот угонят в Германию, возник такой план: переправить нашу семью в нейтральную страну. А какая нейтральная страна в те годы? Швейцария. В Одессе было открыто швейцарское консульство. Значит, надо было сначала переправить нас в Одессу. А это через немецкие патрули. Сделать это было нелегко. Тогда отца переодели в раненого румынского солдата, замотали ему голову бинтами, мать — в форму сестры милосердия, меня спрятали. Этот момент я тоже хорошо помню: ведь мы рисковали жизнями в случае разоблачения. В Одессе папа получил швейцарские паспорта, и мы тронулись в путь. Он оказался очень долгим. Как вы думаете, сколько мы добирались до Швейцарии?
— Ну месяц, — говорю я.
— Семь. Скорее всего потому, что с нами ехало несколько еврейских семей.
— Как? — изумляюсь я. — Каким образом?
— Не знаю, у них тоже были паспорта, то ли шведские, то ли швейцарские.
— Как же их удалось получить?
— Тоже не знаю. Может быть, консульства, может, Красный Крест, может, просто купили. Но немцы совершенно не могли перенести, что евреи едут под охраной закона, глумились над ними и над нами заодно, как хотели. Арестовывали, сажали то в тюрьмы, то в лагеря якобы для проверок, то заставляли идти пешком по многу километров. Помню жуткую бомбежку в Линце. Бомбили американцы. Мы попытались спрятаться в бомбоубежище. На нас не было никаких знаков, и нас пустили. Одна русская женщина со знаком «Ост» с двумя маленькими детьми тоже попросилась спрятаться. Ее выгнали пинками. Я заговорил по-русски, меня тут же зверски избили. Я запомнил парня, который меня бил, после войны вернулся из Швейцарии с приятелями и тоже его избил.
— Отомстил?
— Нет, не за себя, за ту русскую, не знаю, осталась ли она жива после такой бомбёжки. В Швейцарии после войны работы не было. Несмотря на швейцарские паспорта, мы считались гражданами второго сорта. Отец сказал: «Что ж, придется ехать к тем, кто первым даст визу». Первой была Аргентина. Деньги на билеты давала американская организация, помогавшая беженцам, — ИРА. В Аргентине после скудости послевоенной Европы внешне — рай, а как жить — неизвестно. И языка не знаем, и жить негде. Отцу нужны были деньги на краски, на кисти, я хотел учиться, но об этом можно было сразу забыть: никакие дипломы других стран, даже школьные, не признавались. Работать и учиться одновременно, как в Америке, запрещено. Русские эмигранты собирались возле церкви. Это был как бы клуб, там подыскивали работу, жилье, обменивались новостями.
— А какие-то благотворительные организации?
— Нет, их не было. Была старая дореволюционная эмиграция, русские, армяне, уехавшие еще от турок. Вот эти люди здорово помогали. Были живы несколько старых русских тузов, о которых в России никто и не знает. Был такой Власов, владелец огромного рыбного и торгового флота, в прошлом крупный киевский банкир. После войны, году в 1952-м, он купил целую гору в Швейцарии, устроил там курорт. В журналах и сейчас еще иногда спорят, кто был богаче, грек Онассис или русский Власов.
— Но об Онассисе знает весь мир! А о Власове?
— Правильно, в Советском Союзе знают 6 Зворыкине, Сикорском, меньше о Тимошенко, а о купцах, бизнесменах… До недавнего времени вы такими людьми не интересовались. Тем более Власов не любил рекламы, журнал «Тайм» назвал его «молчаливый биллионер». Кстати, после смерти сына Власова акции его компании перейдут к рабочим.
Что, об этом пишут?
— Да, его наследник сообщил об этом через газеты. Был еще такой крупный фабрикант Евгений Александрович Рогов, тоже из дореволюционной эмиграции. У него были фабрики во Франции, Чили, Аргентине. Он широко помогал всей эмиграции.
— А сколько было русских ди-пи (перемещенных лиц) в Аргентине после войны?
— Цифры называли разные. От пятидесяти до ста тысяч.
— Много.
— Очень много, страна ведь маленькая, но почти все приехали без профессий. Меня устроили шофером к Рогову по большой протекции. Я работал шофером и одновременно на фабрике. В двадцать один год стал директором продажи товаров.
— Сколько же вы работали?
— С шести утра до десяти вечера. Каждый день.
— Трудно было?
— Если я начал зарабатывать в три раза больше рабочего, конечно, трудно. Но старик Рогов тоже очень много работал, сидел до ночи, хотя, казалось бы, зачем. Я дошел до вице-президента фабрики и ушел, решил открыть свою. По производству игрушек Уолта Диснея. Получилось неудачно, успел ее ликвидировать.
— А как же отец с матерью? Вам не приходилось им помогать?
— Что вы! Отец был человек особенный, очень спокойный, в самые тяжелые минуты он повторял, что все образуется. Бедствовали мы самые первые месяцы. Потом отец взялся за кисти. В Буэнос-Айресе был объявлен конкурс на картину из жизни национального героя Аргентины Сан-Мартина, освободителя страны от испанцев. Отец вообще был исторический живописец, время, которое мы провели в Швейцарии, он потратил на изучение перехода Суворова через Альпы, ездил, смотрел, писал этюды. Хотя ясно было, что домой на Родину возврата нет, он повторял, что это неважно, все пройдет, что он мечтал о такой картине всю жизнь. И тут Сан-Мартин. Отец засел за книги, тоже ездил в горы, смотрел. И написал прославленного генерала верхом на осле. Когда он принес свою работу на конкурс, вышел скандал: во-первых, иностранец, эмигрант, не положено; во-вторых, осквернение национальной святыни. Отец предъявил исторические книги. Выяснилось, что горы переходят только на ослах, лошади боятся высоты так же, как и люди. Единственный человек в мире, кто действительно перешел перевал на лошади, — это Суворов. Создали даже чуть ли не ученую комиссию, чтобы установить официальную истину. Ну и отец оказался прав. Потом долго спорили, можно ли принимать на выставку работу эмигранта. Но за плечами у отца были традиции русской реалистической школы. Художников такого класса в Аргентине тогда не было. Он получил первую премию. После всего этого шума дела его пошли лучше. Появились заказы. Отца поддерживали русские.
— А русская колония была дружной?
— Дореволюционная колония была дружной. Ну и тем, кто приезжал позднее, тоже приходилось держаться вместе. Обычно русские ссорятся между собой, а тут все было так тяжко, что поневоле люди тянулись друг к другу, помогали чем могли. Было в те годы два знаменитых на весь Буэнос-Айрес русских благотворительных бала. Билеты на них стоили очень дорого, достать их было практически невозможно. Собиралась вся знать. Бал русского Красного Креста, его устроителями были члены Красного Креста, русские купцы, приехавшие в страну в начале века, такие, как Рогов, Власов, Коптенко. И второй бал — Общества инвалидов первой мировой войны. Эти два бала собирали деньги, которые шли на русские нужды.
— Ваш отец прославился в Аргентине?
— Да, у него появилась масса заказов, он процветал, о нем много писали в газетах. Однажды он получил письмо из Америки. Его младший брат, прочитав об отце статью, интересовался, тот ли он Соколов. А мы твердо знали, что один из братьев отца, полковник царской армии, погиб в гражданскую войну, второй — пропал без вести. Оказывается, этот дядя Саша остался жив, служил у Колчака, оказался в Китае, потом переехал в Штаты. Он потянул отца к себе. Отцу нужно было делать сложную операцию на сердце. Он поехал повидать брата и оперироваться и так и застрял. Все его сбережения, и немалые, ушли на болезнь. Это теперь некоторым разрядам эмигрантов тотчас же оказывается помощь. Но если приезжать в общем порядке, первые пять лет человек сам отвечает за свое здоровье. В Америке отцу пришлось начинать жизнь в третий раз, уже немолодым человеком.
Мама, а ей было около шестидесяти, пошла работать экономкой к богатым людям, работала очень тяжело. Надо было поддерживать отца.
Ну и я поехал к родителям. Когда приплыл на пароходе, в кармане у меня было два доллара. В тридцать лет пошел учиться в университет. Закончил сначала строительный факультет, потом атомный. В Стенфорде.