ой греби. Но научились удерживать пески настилами из гребенчука. На первое время их крепили, чтобы ветром не раскидало, а потом маты прорастали: защищенный от солнца песок дольше сохранял влагу.
В другой раз мы причалили к землесосу, уткнувшемуся в пологий берег. Пазенко взбежал на бархан, показал мне большую зеленую, но довольно сухую котловину:
— Здесь было озеро.
— Куда ж оно делось?
— Высохло. Вы же спрашиваете о фильтрации?
Меня и в самом деле весьма занимала эта до конца еще не решенная проблема. Я знал, что вначале канал терял на фильтрацию почти три четверти своей воды, что многие серьезно опасались за судьбу искусственной реки и было немало предложений о том, как изолировать русло от ненасытных грунтов. Предлагалось даже одеть его в бетон, но простейшие расчеты показали, что для этого не хватило бы мощностей цементных заводов всей Средней Азии. И пока шли споры, вода растекалась по пустыне, подтапливала дома, склады, элеваторы, перекашивала фундаменты зданий в городах, поднимала соль из глубин земли, портила пашни. Вдоль канала образовались лабиринты озер: вода просачивалась сквозь песок, разливалась в соседних межбарханных котловинах.
Обнадежили сотрудники Туркменского научно-исследовательского института гидротехники и мелиорации. Сложными расчетами и опытами они доказали, что канал все больше будет приобретать свойства обычной реки, русло заилится и к 1980 году фильтрация снизится до десяти процентов. Последующие наблюдения подтвердили прогноз. И эта пересохшая котловина, которую показал мне Пазенко, свидетельствовала о том же. Канал — вот он за барханом, но вода уже не просачивалась из него в таком количестве, как было еще недавно, не образовывала обширных мочажин.
Однако что означают обещанные десять процентов? Если учесть, что по проекту четвертой очереди канал будет забирать из Амударьи свыше пятисот кубометров воды в секунду, то одна десятая доля — внушительная цифра. Выход один — дренаж, горизонтальный и в особенности вертикальный, когда скважины, пробуренные в местах наиболее активной фильтрации, перехватывают воду, понижая ее уровень в недрах, и подают в оросительную сеть…
Вернувшись к землесосу, мы увидели подходившую к нему белую самоходную баржу.
— Плавмаг пожаловал.
— Три дня плаваем, четыре стоим в Ничке, привозим товары из Керки. И опять на три дня в рейс, — вскоре рассказывал нам заведующий магазином, он же капитан и механик Сувхан Бабаев, бойко раскладывая товары на узком прилавке.
Его жена Огулхан Имамназарова, она же матрос, продавец, повар и кто угодно еще, в зависимости от необходимости, время от времени заглядывала в распахнутую дверь, готовая помочь мужу. В тот момент она мыла палубу шваброй.
Бабаев рассказал, что его постоянные покупатели — рабочие двадцати землесосов, четырех бригад бульдозеристов, восьми точек объездчиков канала и жители двух населенных пунктов, что летом он со своим верным матросом плавает по каналу, а зимой, если канал замерзает (иногда и такое случается), плавмаг превращается в летмаг — доставляет продукты вертолетом.
В магазине было душно, поэтому покупатели и продавец очень скоро выбрались из трюма, перешли на землесос и там под навесом за чаем повели неторопливый разговор о жизни. «Первый каракумец», бригадир землесоса Абдулахат Каримов, работающий здесь с 1953 года, вспоминал те времена, когда не было теперешнего комфорта — ни телевизора, ни газа, ни радио, ни такого четкого снабжения, когда растревоженная река чуть ли не еженедельно устраивала гидростроителям авралы.
— Не скучно все время в одиночестве?
— Десять дней в месяц живу дома, в Ничке. До города — час полета. Самолет арендованный ходит до Мары, как автобус. А сколько вы в Москве добираетесь от дома до работы?
Пришлось признаться, что столько же — час в один конец.
— Ну вот, — сказал он многозначительно. — Да и скучать-то некогда, работы много.
— Сколько же вы за двадцать лет земли перекопали?
Каримов и сам заинтересовался вопросом, принялся считать, записывая что-то прямо на столе.
— В кубометрах — это миллионов десять будет.
— А были какие-нибудь случаи… — я пошевелил пальцами, подбирая слово, — рискованные, что ли?
Нам, литераторам, все кажется, что если без трагедий, то и неинтересно.
— Раз чуть не утонул, — сказал Каримов, подумав. — Это когда еще с травой боролись, будь она неладна. Мертвяк на берегу вырвало, решил доплыть с лопатой, укрепить трос. Плыть-то было всего ничего, а едва нырнул — и чуть богу душу не отдал. Чувствую, будто в сеть попал, так оплело травой. Лопату утопил, самого еле живого ребята вытащили… Помучились с этой травой, пока рыба не помогла…
Тут мне пришло в голову спросить о национальном составе нашей маленькой группки, случайно собравшейся на палубе землесоса. Каримов оказался татарином, Пазенко — украинцем, Бабаев — узбеком. Были также русские, туркмен, белорус, казах. Поговорили оживленно о таком многонациональном составе, да тут же и забыли об этом: отношение к людям здесь не по национальности — по труду…
Снова плыли мы по быстрой реке, разговаривали о проблемах, которых так много приходится решать гидростроителям.
— Куда будете горы девать, что у Головного накопились?
— Тут голову поломаешь, — вздохнул Пазенко и улыбнулся нечаянному каламбуру. — Придется обратно в Амударью смывать, иного выхода не вижу. У реки взяли, реке отдадим. Думаю, что баланс не нарушится.
— Знаете или только предполагаете?
— Придется еще разобраться. Но впредь будет полегче: из водохранилища вода пойдет отстоянная, не то что прямо из Амударьи.
— Разве есть такое водохранилище?
— Нет, так будет — Зеитское. Там сейчас колодец Зеит, по нему и название. Проектируется целое море: первая очередь до трех с половиной миллиардов кубометров, в перспективе — до двенадцати.
— Где взять столько воды?
— В паводок наберется. В том и беда Амударьи — в ней то густо, то пусто. В паводок у Головного четыре-пять тысяч кубометров проходит в одну секунду, а весной, когда массовый водозабор и лед в горах еще не тает, кое-где пешком перейдешь. Придется придерживать воду, пока ее много. И считать, копить, распределять по справедливости, чтобы всем хватило.
— И Аралу?
— И Аралу, — с вызовом сказал он, понимая, о чем речь. И добавил со вздохом: — Не бережем воду. Если бы всю-то собирать да расходовать, сколько нужно, не проливая ничего лишнего… Впрочем, без сибирских рек все равно не обойтись, если подальше вперед заглядывать…
Так вот мы и беседовали, пока не добрались до поселка Захмет. Здесь поднырнули под высокие мосты — шоссейный и железнодорожный, свернули влево, в широкую медлительную протоку. И скоро уперлись в стену насосной станции. Пять труб двухметрового диаметра спускались к воде, словно хоботы огромных слонов, спрятавшихся за бугром, шумно вбирали воду. Это был искусственный исток Мургаба.
Естественный исток этой реки затерян где-то в горах Афганистана. Мургаб сбегает в пустыню и исчезает в песках. Но прежде он успевает напоить небольшую полоску земли. И на этой полоске поколения туркменских земледельцев создали оазис, крупнейший в Каракумах.
К Мургабскому примыкает другой оазис, образовавшийся в незапамятные времена на небольшой речке Теджен. Оазисы — лишь зеленые пятнышки на необозримом лике пустыни. Но в этих небольших районах сложился в древности один из важнейших центров цивилизации.
«Вода — это жизнь», — с незапамятных времен говорят туркмены. Это подтверждают историки, отмечая, что с обмелением рек связана гибель многих оазисов. Существует предположение, что обезвоживание Мургаба и Теджена, случившееся четыре тысячелетия назад, погубило богатый Геоксюрский оазис и, «сдвинув народы», послужило первым камнем лавины переселений, известных в истории под названием «арийское завоевание Индии».
Теперь часто говорят, что человек все больше освобождается от капризов погоды, но когда сталкиваешься с конкретным фактом такого освобождения, прямо-таки поражаешься и восхищаешься величием и могуществом человека.
Так случилось со мной в тот раз, когда смотрел на необычный исток реки — пять труб-хоботов, сосущих воду из Каракумского канала.
Создание насосной станции как раз и было связано с прихотями погоды. Зимой 1966 года гидрологи, прогнозирующие запасы вод, предсказали катастрофически маловодное лето. В этом не было ничего необычного: в прошлом такое случалось многократно. И гибли посевы, и пустели поселки. Но в то время уже существовал Каракумский канал и имелось достаточное количество современной техники. Чтобы спасти будущий урожай было предпринято большое строительство. Сотни бульдозеров в короткий срок вырыли сорокашестикилометровый, как его теперь называют, Машинный канал, на котором были возведены три насосные станции, способные перекачивать на тридцатиметровую высоту пятнадцать кубометров воды ежесекундно.
К тому времени, когда подступила летняя жара, все было готово, и воды Каракумского канала хлынули в пересохшие русла Мургаба и Теджена.
Пазенко рассказывал о седобородых аксакалах, часами простаивавших тогда у берегов.
— Ай-яй! — удивлялись они, качая своими мохнатыми шапками. — Сколько живем, никогда не видели и не слышали, чтобы река текла наоборот.
Каракумская вода вошла в оросительную сеть, напоила поля. В тот год Туркменистан собрал хлопка больше, чем когда-либо за всю предыдущую историю…
Чем хороши дальние дороги — так это контрастами. Только что влажный ветер бил в лицо и зори заливали озера расплавленным металлом, только что ловил: рукой водяную пыль — и вот уже настоящая душная пыль пустыни забивает машину, стоит только чуточку притормозить. Несколько дней проходили передо мной картины, связанные с самой большой победой туркменского народа, и вот уже мелькают за смотровым стеклом другие виды, напоминающие о самом большом поражении, самой страшной трагедии, случившейся семь с половиной веков назад.
Миновав небольшой, совсем утонувший в зелени городок Байрам-Али, мы выехали в серые просторы его пустых окрестностей и запутались в лабиринте дорог, петлявших между холмами. Там и тут виднелись оплывшие остатки старых стен, черневшие провалами дверей и окон. Кое-где миражами вставали на холмах силуэты дворцов и мавзолеев, быстро превращавшихся, когда мы подъезжали, в подобие заброшенных декораций какого-то грандиозного кинофильма.