— Что это? — спрашивал я, совсем растерявшийся от обилия остатков былой жизни.
— Развалины, — отвечали мне таким тоном, словно этим было все сказано.
Лишь в одном месте шофер, остановив машину, показал на уцелевший купол простого, но поразительно величественного полуразрушенного здания и сказал конкретнее:
— Мавзолей султана Санджара.
Это были знаменитые руины Старого Мерва, при виде которых невольно вспоминался Омар Хайям: «Где высился чертог в далекие года и проводила дни султанов череда, там ныне горлица сидит среди развалин и плачет жалобно: «Куда, куда, куда?..»» Здесь было раздолье для раздумий: куда уходят годы? Куда исчезает величие народов? Почему о труде сотен поколений говорят только оплывшие руины да грустные песни, чьи истоки теряются в бездне времени и бед?.. Разум восстает, не желает мириться с неизбежностью все уничтожающих катаклизмов, пытается хотя бы мысленно восстановить былую жизнь.
Что я знал о Старом Мерве? То, что здесь со второго тысячелетия до нашей эры существовал богатый оазис, что стояли крепости, равных которым не было, что, подчинив местные народы в VII–IX веках нашей эры, арабы сами стали учениками, принялись перенимать ирригационное искусство у мервских мастеров?.. Но когда ходишь по битой черепице неведомо каких веков, жаждешь не только цифр и фактов, а преданий, оживляющих прошлое. Местные жители, изредка встречавшиеся по дороге, которых я пытался расспрашивать, отвечали хоть и с явной симпатией, но настолько односложно, что тяжело было слушать. Так я и проехал через эти места с душой нерастревоженной. Лишь позднее, уже в Ашхабаде, когда купил непонятно почему залежавшуюся в магазине превосходно написанную брошюру Г. А. Пугаченковой, мне удалось пережить то, о чем мечтал, бродя по руинам Старого Мерва, увидеть оплывшие холмы, крепости и мавзолеи как бы в художественно-историческом разрезе.
…В середине первого тысячелетия до нашей эры Мерв был уже крупным городом даже по масштабам нашего XX века. Сохранилась клинописная надпись, в которой персидский шахиншах Дарий Гистасп хвалился, что во время подавления восстания в Мерве он перебил пятьдесят пять тысяч человек. Но город быстро оправился от последствий шахиншаховой победы. В IV веке до нашей эры когорты Александра Македонского встретили в Маргиане хорошо укрепленные города. «Область благословения», как именовались эти места в священной книге Авесты, позволяла себе сооружения, которые даже по теперешним масштабам выглядели бы грандиозными. В III веке до нашей эры здесь была построена стена длиной двести тридцать километров для защиты и от наступления песков, и от набегов воинственных кочевников. Затем сооружается Гяур-кала — «крепость язычников» совсем уж невероятных размеров — квадрат со стороной полтора километра. В ней было все, как у сказочных гигантов: стены высотой до тридцати и толщиной до шестнадцати метров, залы во дворцах с высоченными потолками. Впрочем, здесь и жили гиганты, по труду разумеется. Виноградные гроздья Маргианы длиной с локоть славились даже в античном Риме. Отсюда вывозился великолепный хлеб, лучший изюм, сушеные дыни, шелковые ткани, самый мягкий на Востоке хлопок… И было это для соседних властителей все равно что мед для пчел: привозимые богатства лучше донесений лазутчиков говорили, что из-за этого благословенного края стоит «копья ломать».
Нашествия следовали одно за другим. Но они только увеличивали количество фортификационных сооружений. Строятся Кыз-кала — «Девичья крепость», Йигит-кала — «Крепость джигитов», Султан-кала, Искандер-кала… И создается ряд великолепных зданий: монументальный «гофрированный» дом, превосходный многокупольный мавзолей Мухаммеда-ибн-Зейда, мавзолей султана Санджара, про который говорят, что если бы сохранился только он один, этого было бы довольно, чтобы представить былое величие города. Недаром же Старый Мерв в средние века именовали «матерью городов всего Хорасана», как древний Киев — «матерью городов русских».
В начале нынешнего тысячелетия Мерв становится одним из крупнейших и культурнейших центров Средней Азии. Здесь в султанской обсерватории работал Омар Хайям, крупный историк Самани, энциклопедически образованный ученый Энвери, знаменитые поэты Хасан Газневи, Абд-ал-Васи, Эмир Моиззи. Здесь были богатейшие библиотеки. Известно, что только в одной из них насчитывалось до ста двадцати тысяч томов…
Но история словно бы торопилась к своему заключительному акту, одну за другой разыгрывала репетиции будущей трагедии. Мерв разорялся то междоусобными распрями, то дикой кавалерией кочевников-гузов, то набегами властителей Хорезма.
У стран и- народов, оказавшихся на пути монгольских полчищ, много общего. Некоторые могли бы самостоятельно остановить нашествие. Но не остановили. Главным образом из-за чересчур самоуверенных правителей, считавших свои капризы основным законом истории. Требуя повиновения и почитания, они сами становились рабами своих привычек и, слушая советчиков, напрочь забывали, что те стремились только к одному — угадать желания «благодетеля». В атмосфере придворной лести властители уже не могли узнать правды ни о друзьях, ни о врагах и словно бы попадали в собственный капкан. Роковой круг власти замыкался, и не было из негр выхода. Чувствуя, что жизнь проходит стороной не по их воле, они начинали подозревать всех и всякого и старались заглушить собственную неуверенность пышностью царских церемоний.
Таков был хорезмшах Ала ад-дин Мухаммед, считавший себя полководцем и государственным деятелем, равным Александру Македонскому. Его неприязнь к Чингис-хану началась с того, что он собрался завоевывать Китай, а оказалось, что монголы это уже сделали. Знал ли он силу Чингис-хана, меру его беспощадности? Но если бы и знал, то все равно не смог бы организовать сопротивление. Придворная лесть уже сделала свое дело, убаюкав его миражами несуществующего величия.
Когда монгольский кулак начал крушить города, Мухаммед не придумал ничего лучшего, как раздробить свои силы по гарнизонам, отсидеться за стенами. Его огромное войско сдавалось по частям. Пали Отрар, Бухара, Самарканд, Ургенч. В 1221 году восьмидесятитысячное войско монголов подошло к Мерву. На могучих твердынях города защитников было в несколько раз больше, но растерянность правящих групп была настолько велика, что город сдали на милость победителя. «Милость» оказалась страшной: в одну ночь монголы вырезали всех поголовно — миллион триста тысяч человек. «В городе и его окрестностях, — писал историк Джувейни, — не осталось и ста человек и не находилось количества пищи, достаточного для пропитания нескольких несчастных…»
Я был потрясен, узнав эту цифру. Миллион триста тысяч — это ведь только в Старом Мерве, не считая убитых в предместьях и деревнях!..
«Мать городов хорасанских» пала на 20 лет раньше «матери городов русских». Теперь спустя семь с половиной веков наивно сетовать на несбывшееся, но невольно думалось: если бы ясители Мерва дрались, как киевляне (за каждый дом, за каждую печь), беря на ножи монгольские тумены, может, они спасли бы и себя, и многие другие народы?! Ведь сумела это сделать немногочисленная Киевская Русь, правда, непостижимо дорогой ценой, но все же спасла народы Западной Европы от нашествия. А ведь в Киевской Руси, во всех ее разбросанных по огромной территории городах, городках и селах было всего пять миллионов жителей! К тому же она не имела государственного единства и была невероятно ослаблена княжескими распрями.
И еще думалось о многочисленности народов, населявших в далеком прошлом эти оазисы. Невольно напрашивалось сравнение: ведь даже теперь во всей Марыйской области проживает в два раза меньше людей, чем было в одном только Старом Мерве!
Впоследствии многие владыки пытались восстановить былое благополучие. Но это была агония, длившаяся несколько веков. Великий город умер. В середине прошлого столетия неподалеку появился Мары, но это был уже совсем другой город. А Старый Мерв с 1923 года — грандиозный археологический заповедник, куда приезжают только ученые да изредка группы туристов. И снова пыль гуляет по бывшим базарным площадям, заносит в низинах серую траву солянку. Тишина вечности лежит на оплывших стенах крепостей. Ее не нарушает новая жизнь, возрождающая «жемчужину Востока». Трактора и мелиоративные машины обходят стороной сухие поля и холмы, на которых когда-то бурлила жизнь: память о прошлом следует беречь, она нужна для будущего, может быть, не меньше, чем многие достижения настоящего.
И все же Мары несет на себе печать своего великого предшественника. Не в улицах, не в памятниках старины — их здесь нет, — в памяти людей, кому посчастливилось, как мне, въехать сюда с востока, через руины Старого Мерва. Именно Мары, а не Байрам-Али, расположенный в 28 километрах к востоку, хотя последний прямо-таки примыкает окраинами к древним городищам.
Я ходил по типично провинциальной улице Полторацкого, всматривался в старые приземистые дома, оставшиеся от купеческих времен, и не мог отделаться от мысли, что вот сейчас увижу на одном из них мемориальную доску с грозным предупреждением: «Охраняется государством», хотя хорошо знал: памятников древности здесь никак не могло быть. Эта центральная в городе улица несла на себе контрасты времен. Среди старых лабазов вдруг вырастали современные дома со стеклянными галереями магазинов по всей длине. А здание обкома партии как-то ухитрилось объединить в своем облике и прошлое и настоящее. Построенное явно не в последние пятилетки, тяжелеющее сводами и колоннами, оно выделялось яркой солнечной окраской и прямо-таки «девичьей» чистотой и аккуратностью. Рядом с ним в глубине просторной площади, окруженной бассейнами, высились пять каменных парусов, один другого выше, — памятник марыйцам, погибшим в войну. На другой площади, расположенной напротив, стояли огромные плакаты, словно забором отгораживали какую-то новостройку. Из этих плакатов я получил исчерпывающую информацию о городе и области. В 1975 году по сравнению с 1971-м производство железобетонных изделий увеличится в три с половиной раза, а производство электроэнергии — в сто пятнадцать раз. К имеющимся предприятиям прибавлялись за пятилетку большой кожзавод, авторемзавод, мелькомбинат и, конечно, известная даже москвичам Марыйская ГРЭС.