гда приходится мириться с мыслью об усталости, одышке, даже о вероятности запнуться на бегу.
Сейчас вопросами борьбы с засолением почв в Туркменистане заняты все, кто имеет к этому хоть какое-нибудь отношение. Ведется традиционная промывка. Разрабатываются новые методы, в частности весьма эффективный вакуумный комбинированный дренаж с принудительной откачкой воды. Ученые ищут возможности повысить солеотдачу почв с помощью электрического тока. Накапливается опыт, свидетельствующий о том, что можно не только сохранять плодородность почв, но и оживлять поля, засоленные самой природой века назад. «Белый пятачок», который я увидел в совхозе «Теджен», оказался случайным. Типичней для этого хозяйства — зеленые просторы на месте бывших солончаков. Лотки, бетонированные арыки, многокилометровая коллекторно-дренажная сеть позволяют здесь не бояться «соленого демона недр». Но чтобы достигнуть этого, потребовалось осознание очевидного факта, что освоение новых земель — процесс куда более сложный и трудоемкий, чем само ирригационное строительство. Как выразился по этому поводу один мой знакомый генерал, наскоком можно победить только в стычке, но, чтобы выиграть битву, а тем более войну, нужно хорошо знать противника и рассчитывать не на авось, а на предельную мобилизацию всех своих ресурсов…
При езде на перекладных неизбежно наступает момент, когда уже не ты едешь, а тебя везут: дорога диктует свои законы. Я долго ехал по шоссе, напоминающему огромную линейку, брошенную на ровную, как стол, южнотуркменскую степь. За Душаком горизонт вздыбился подступившим хребтом Копетдага и больше уже не выравнивался: горы, подперевшие великую пустыню с юга, на много дней пути скрасили монотонный пейзаж. А за обочинами побежали уже не пески — серая равнина, испещренная пятнами солончаков, поросших красной травой со странным названием «воробьиные глаза».
Едва я добрался до очередного райцентра — Каахки, как сразу же попал в другой газик, принадлежавший председателю колхоза имени Ленина, пожилой медлительной женщине с тяжелым взглядом проницательных глаз — Шекер Оразмухаммедовой. Она родилась и выросла в этих степях. В восемнадцать лет вышла замуж за красивого парня Оразмухаммеда. Была веселая свадьба под томное пение четырехструнного тара и зовущие удары бубна. Но едва отшумели торжества, как началась война. Красавец Оразмухаммед ушел на фронт и не вернулся. И осталась Шекер с единственной дочкой среди многодетных соседских семей. Думала ли она, что придет время, когда все женщины села станут называть ее Шекер-бажы — «сестра» и все невесты будут приходить к ней за советов, как к матери?..
Шекер работала простой колхозницей, потом председателем сельсовета. В 1958 году, в канун больших перемен, которые должен был принести Каракумский канал, ее избрали председателем колхоза.
— Плохо мы живем, — сказала она на первом же собрании. — От аула до аула не доберешься. Понятно, почему вразброс: одним ручейком всех не напоить. Но скоро воды будет много. Надо строить одно большое село и жить всем вместе. Будут у нас и Дом культуры, и новая школа, и асфальт на дорогах, и водопровод в каждом доме.
Аксакалы укоризненно поглядывали из-под мохнатых шапок.
— Ай, нехорошо, Шекер, мы тебя избрали дело делать, а ты нам сказки рассказываешь.
Это и в самом деле казалось нереальным. Воды не всегда хватало даже для того, чтобы умыться. С истомленных в безводья земель колхозу удавалось собирать не больше ста сорока тонн хлопка.
Она не обманула земляков. Через десять лет колхоз стал собирать хлопка в десять раз больше. Личные доходы колхозников утроились. И выросло новое село Мехинли — оазис среди пыльных степей, зеленый уголок в окружении заброшенных глинобитных жилищ. А Шекер стала одной из самых знаменитых женщин Туркменистана. За освоение новых земель и за высокие урожаи хлопка она была награждена орденом Ленина, затем орденом Октябрьской Революции, земляки избрали ее депутатом Верховного Совета СССР…
Газик резво пробежал по асфальтовым улицам села и въехал в просторный двор под тяжелые виноградные гроздья.
— Сейчас будем чай пить, — сказала Оразмухаммедова.
Я уже знал, что в этих местах «чай пить» означает все что угодно: и завтрак, и обед, и чересчур полный ужин. И хоть застолье в тот момент никак не входило в мои планы, отказываться не стал, ибо это было бесполезно. Таков уж обычай: прежде чем говорить о делах (сыт не сыт), накормят гостя…
А потом мы долго ездили по обширным владениям колхоза. Иссушенная солнцем серая степь километр за километром подкатывала под колеса неровные грунтовые дороги. Газик то и дело останавливали встречавшиеся по дороге люди. Один просил машину, чтобы привезти уголь, другой — ссуду на постройку дома, третий — разрешения на свадьбу…
— И о свадьбе председателя спрашивают? — удивился я.
— Он же все село будет приглашать. А если работа срочная?..
Вышли на дорогу старики в огромных папахах, надвинутых на самые брови, поздоровались, протянув руки, морщинистые, сухие, как земля в безводье.
— Ай спасибо, Шекер, за воду. Во дворе речка течет…
— Не меня благодарите — государство.
— Да, да, спасибо, Шекер…
— Сколько лет, как водопровод проведен, — сказала Оразмухаммедова, когда мы отъехали, — а все не на-удивляются. Приходят, благодарят, словно это я канал построила…
В стороне от дороги, как мираж, вскинулись вдруг острозубые башни на высоких стенах и небо засветилось в глубоких нишах провалов, словно в бойницах. Газик перевалил оплывший ров, вскарабкался по пологой дороге, и я увидел за стенами целый город руин с улицами, выстланными битой черепицей.
— Старая Каахка. Знаете, откуда такое название?
Это была очередная легенда, какими богата здешняя земля.
Оказывается, в буквальном переводе — это не что иное, как обыкновенное «ха-ха-ха!». Столь оригинальному названию город обязан зеркальных дел мастерам, будто бы жившим здесь в давние времена. Однажды подступили к стенам завоеватели, озлобленные, полезли на штурм. А горожане вывесили на стены искривленные зеркала. Увидели себя воины в новом обличье и расхохотались. А если человек смеется, он уже ни убивать, ни грабить не способен…
Шофер председателева газика Черкез Велиев гнал машину к Ашхабаду с решительностью, достойной его предков — знаменитых туркменских наездников. А я, убаюканный ездой по гладкой дороге, все пытался представить себе тот «юмористический штурм». И совсем не важно было, сколько в легенде правды…
Глава IVДни и ночи города-феникса
Сквозь дикий мир нетронутой природы
Мне чудятся над толпами людей
Грядущих зданий мраморные своды…
Все складывалось как нельзя лучше: я — в Ашхабаде, в лучшей гостинице «Ашхабад». Посмотришь с седьмого этажа в одну сторону — не город вроде, а большое село с белыми пятнами мазанок, выступившими из-за деревьев. Именно такова столица — сплошная зелень. А дальше за домами и садами — темная спина Копетдага, поднявшая и приблизившая горизонт. Посмотришь в другую сторону — тоже город-сад. А за ним, за хорошо видимой гранью — великая пустыня, отчерченная от неба ровнехонько, словно по линейке. Утром солнце встает из пустыни бледное, после сна, вечером падает за увалы Копетдага, раскрасневшееся от работы. Шутка ли, довести до белого каления четверть миллиона ашхабадцев.
В первый день ходил я вокруг гостиницы и удивлялся — куда попал! Не стены с окнами — сплошные соты глубоких балконов. Не просто украшения на фасаде — рельефы, дух захватывает. А рядом — стенки с немыслимо художественной асимметрией, бассейны с фонтанами и фонтанчиками, шеренги каменных скамей. И не банальный асфальт между ними — белые плиты в зеленой окантовке травы. Шагали по этим плитам вовсе и не девушки — поистине сказочные Шехерезады в своих ярко-красных, ярко-синих, ярко-зеленых длинных платьях, стройные, тонкие, гибкие, красивые. И я очень даже понимал неистово самоуничижительные касыды и газели местных поэтов, вот уже много веков воспевающих красоту туркменской женщины. «Погибаю в темнице твоих кудрей», — мысленно жаловался я вслед за Молла-Непесом, провожая взглядом очередную пери. «Ты медленно идешь дорогою пустынной, и грудь колышется, и шелк шуршит карминный», — вздыхал, повторяя великого Кемине. И очень хотелось хоть кому-нибудь прочесть стихи вслух. Но побаивался: кто их разберет, современных?! Скажешь ей комплимент в стиле Шейдаи «…лицо луной круглится. И проходишь ты враскачку, как степная кобылица», а она возьмет да обидится…
Одним словом, я глядел да помалкивал, лишь мысленно позволяя себе произносить витиевато-красочные стихи древних. «О, если бы ее страдания достались мне в удел, я благополучие свое отдал бы ей навсегда» — так писал Байрам-хан четыреста с лишним лет назад. Теперь эта мысль из высокопарной превратилась в высокомерную: «Мне бы твои заботы…»
Прошу у читателя прощения, что свои географические описания в Ашхабаде я, начал со слишком поэтических касыд и со слишком прозаических разговоров о гостинице, или, как сказали бы здесь, с отеля. Кто путешествовал, знает: гостиница — первое дело в любой дороге. Что касается роли касыд, то тут в самый раз вспомнить Пабло Неруду: «Чем больше поцелуев и блужданий, тем больше книг». Второго у меня был переизбыток, первого — явный дефицит. Удивительно ли, что я никак не мог отделаться от высокого стиля персидских диванов: «В надежде, что она когда-либо ступит ногою мне на голову, я готов тысячу лет припадать к ее порогу…»
Полный таких вот невысказанных восторгов, я вбежал в свой уютный номер — три шага туда, три — обратно, вышел на балкон, вздохнул полной грудью. И закашлялся. Принюхался, огляделся — и все тотчас понял: внизу под балконом лежала красивая вытяжная решетка гостиничного ресторана и под ней жарились шашлыки.
Закрыв поплотнее балконную дверь, я решил, не откладывая, записать свои впечатления. И… не нашел стола. Поблескивали на полке чисто вымытые пиалы и чайники, лежала на подоконнике настольная лампа, а стола не было.