транжиривает. Планету может потрясти новое оледенение — оледенение душ, ибо, как говорил Стефан Цвейг, «судьба всякого фанатизма в том, что он обращается против самого себя…».
Из стенгазеты я узнал, что в институте работают больше ста женщин — без малого половина сотрудников. Поэтому многие заметки обращались прямо к ним.
«…Пустыня беспощадна. Если вы заблудились, прежде всего попытайтесь найти мужчину, который уберег бы вас от невзгод. Если не удалось, назло мужчинам откажитесь от этой затеи. Но как обычно — не теряя самообладания. Вы отстали от товарищей и забыли, откуда пришли? Вернитесь обратно по своему следу. Если ветер засыпал следы, ориентируйтесь по ветру. Не могли же вы забыть, с какой стороны падали на глаза волосы, когда шли с базы.
Ни в коем случае ни от кого не прячьтесь, наоборот, старайтесь всем попасться на глаза. Поэтому лучше ходить по гребням гряд. Кстати, оттуда и дальше видно. В пасмурную ночь производите как можно больше шума, лучше самого нечеловеческого. Это взволнует всех чабанских собак в радиусе десяти километров, которые привлекут внимание чабанов. Кроме того, шум отпугнет тех, кого вы сами боитесь. От страха хорошо помогает пение. В тяжелых случаях рекомендуется и поплакать. Но в меру, чтобы потом опять немного попеть.
Если вас настигла песчаная буря, забудьте о прическе и защищайте глаза, нос, рот распущенными волосами. А если прическа короткая, нужно защищать еще и уши…
Когда вернетесь на базу, вы почувствуете себя очень счастливой. И это надолго останется для вас одним из самых приятных воспоминаний…»
Много километров проехал я по пустыне, но, только читая эти печально-веселые советы, как следует понял, до чего же не просты исследовательские работы в песках. Особенно для женщин.
И все же чувствовалось, что в Институте пустынь беззаветно любят пугающие пространства песков. Один из авторов с грустью замечал, что самая главная задача пустыноведов — стремиться к тому, чтобы не было никаких задач. Другой утешал его русской пословицей: «Чем дальше в лес, тем больше дров». — «Нам это следует понимать так: чем дальше освоение пустыни, тем больше будет вопросов пустыноведам…»
Но особенно поразили меня стихи Атакопека Мергенова. «Не спеши говорить, что видал Каракумы, если в жизни ни разу полночной порой потерявшие сон, загрустившие думы в Каракумы тебя не вели за собой». Сколько было дум, навеянных просторами Каракумов?! Однако, если не считать того случая в Репетеке, ночью меня тянуло не в пески, а все больше к жилью, к людям. И растревоженный таким категоричным заявлением поэта, я тотчас отправился к директору института члену-корреспонденту АЙ Туркменской ССР Агаджану Гельдыевичу Бабаеву с просьбой взять меня с собой в одну из поездок по пескам.
…Девяносто километров исколесили мы по барханам, пропылились и устали, как верблюды после недельного перехода, прежде чем добрались до этого «города», единственным фонарем в котором была луна, зацепившаяся за крышу крайнего дома. Домов было всего три, они стояли страшно одинокие среди безбрежной пустыни, но именовались весьма звучно — Каракумским стационаром. Еще не стемнело, и мы увидели первого жителя этого затерянного в песках поселка. Он сидел на корточках и деловито красил черепаху.
— В наших песках все черепахи разноцветные! — крикнула выглянувшая из домика мать этого шестилетнего «исследователя».
— Ученым будет, — сказал Бабаев, вылезая из машины.
Женщина погрозила мальчишке пальцем, вздохнула и исчезла, загремела на кухне чайниками.
Через четверть часа мы наслаждались покоем, известным только тем, кто знает беспокойные дороги пустыни. И пили чай, шутливо перекидываясь афоризмами, сочиненными, должно быть, в такие вот блаженные часы. И вспоминали слепого поэта Кёр-моллу, знавшего толк в застолье: «Если чай захочешь пить — с места друг мой не вставай».
— «Нет вкуснее яств на свете, — ах, душа моя, мой плов! Блеск придаст любой беседе…» — сказал кто-то словами того же Кёр-моллы.
— Ты за чаем не болтай, лучше чайник опростай, — напомнили ему стихами уже своего собственного сочинения.
— Чай не пьешь — какая сила?..
И потекли воспоминания о чаепитиях при самых различных обстоятельствах. И о всяких случаях, которыми «охотники за тайнами пустыни» начинены не меньше, чем все прочие охотники. А потом Бабаев рассказал об уроке, который однажды преподала ему суровая учительница — пустыня.
…Было это двадцать лет назад, в ту пору, когда со всей страны съезжались сюда люди на строительство Главного Каракумского канала. Одной из первых ушла на рекогносцировку трассы экспедиция, состоявшая из крупнейших пустыноведов, в которую Бабаева, молодого аспиранта, взяли рабочим.
Перед самым отъездом появился еще один член экспедиции — московская писательница Софья Семеновна Виноградская.
— С вашей комплекцией лучше остаться, — посоветовали ей. — Вы слишком полная для пустыни, намучаетесь.
— Что вы такое говорите? — обиделась писательница. — Я приехала в командировку на великую стройку и должна написать роман.
В конце июня три полуторки выехали из Небит-Дага и взяли курс на северо-восток. Дороги пустыни не похожи на московские проспекты, и на первом же десятке километров из писательницы повытрясло весь оптимизм. Сначала она терпела, потом начала учить шофера, как ехать, чтобы меньше трясло. На остановках, когда ученые устраивали небольшие вылазки, определяли почву, копали шурфы, описывали растения, она, совсем убитая жарой, сидела в кабине, боясь высунуться на солнцепек.
— Все писатели так работают, не вылезая из машины, или вы исключение? — съязвил шофер.
Тогда она рассердилась окончательно, заявила, что поедет в следующей машине, и выскочила из кабины. Но пока ученые занимались сбором материалов, решила пройтись-таки по пустыне и взобралась на бархан. Неловко наступила на осыпающуюся кромку и свалилась вниз с противоположного крутого склона. Отряхнулась и решила обойти барханную гряду. Она не знала, что на такое не решаются, боясь заблудиться, даже опытные чабаны, и уходила от стоянки все дальше.
Ее хватились только к вечеру, когда отъехали добрых тридцать километров. Ночью, с трудом отыскивая собственные следы, вернулись обратно, зажгли костер на бархане, кричали, гудели — все напрасно. Только к следующему полудню нашли писательницу полузасыпанной у подножия бархана. С трудом привели в чувство, спросили, зачем легла внизу? Ведь бархан движется, еще немного — и ее никто никогда бы не нашел.
— Довезите меня куда-нибудь, — сказала она, безразличная и к великой стройке, и к своему роману.
Еще несколько дней экспедиция пробивалась через пески к колодцу, обозначенному на карте. Но случилось самое страшное *— колодец оказался сухим. Это было равносильно катастрофе: воды в радиаторах — в обрез, для питья и вовсе ничего не оставалось. А до ближайшего колодца не меньше ста километров.
Начальник экспедиции приказал всем лечь и не двигаться. И резко пресек начавшиеся панические разговоры, опасаясь, что люди потеряют мужество, начнут сходить с ума от безнадежности. Он и сам не знал, какой смысл в этих обязательных в бедственных случаях мерах предосторожности. Разве долгая агония лучше? Ведь надеяться можно было только на чудо: пешком никуда не дойти, радио не было, случайный караван мог появиться в этом месте и через месяц, и через год.
И случилось именно чудо. Ночью всех разбудил грохот. Молнии разрывали небо на части, и в их свете тени барханов прыгали на людей, как дикие звери.
— Готовь брезент! — кричал начальник экспедиции. Стелите все, что есть!..
Дождь в пустыне — такая редкость, что люди не верили в его возможность. Но торопливо срывали одежду, чтобы поймать хоть каплю воды, выжать ее потом в общий бак. И дождь хлынул, плотный и тяжелый, какой случается в эту пору раз в десятилетия.
Старый туркмен Ходжа-Нияз ходил от машины к машине и повторял одно и то же:
— Аллах помог. Слава аллаху!..
— Вот вам сюжет для романа, напишешь — не поверят, — говорили рабочие писательнице. Она равнодушно смотрела на них и молчала…
Теперь, двадцать лет спустя, можно предположить, что, если бы не тот случайный июльский дождь, изучение пустынь весьма бы затормозилось, потому что в экспедиции были почти все крупнейшие пустыноведы, на которых держится сейчас эта наука. В том числе и Нина Трофимовна Нечаева…
Собранной воды хватило на несколько дней. Когда осталась одна бочка, поехали к ближайшему колодцу. И не нашли его. Снова тревога охватила сердца. И снова начальник экспедиции поступил, как подсказывал опыт: оставив женщин под натянутым тентом, разослал группы людей в разных направлениях искать колодец, который был где-то в этом районе.
Воду нашли ж исходу вторых суток, холодную, прозрачную. Заполнили все 15 бочек, поехали дальше. А к вечеру вынуждены были сделать долгий привал: вода оказалась идеальным слабительным. Хорошо еще, что избыток сульфатных солей в воде никак не сказывался на радиаторах машин.
На 25-й день экспедиция добралась до колодца Чарышлы, откуда была прямая дорога на Куня-Ургенч…
— А роман Виноградская так и не написала, хоть и настрадалась больше всех, — сказал Бабаев, закончив свой рассказ.
Мы поспорили о причинах и сошлись на том, что она и не могла ничего написать, потому что была слишком пассивна в дороге, ибо страдание только тогда рождает мысль и страсть, когда оно оплодотворено протестом, готовностью постичь и преодолеть.
Луна катилась над Каракумами, превращая ее в немое царство теней. Неизвестная горожанам неземная тишина пластом лежала на барханах, на уснувших кандымах, обступивших единственный на всю Вселенную домик с желтым огоньком в окне. Мы с Агаджа* ном Гельдыевичем стояли на краю этого, островка жизни, смотрели в черное пространство, укрытое плотным звездным одеялом, и вспоминали «пустынников» и тех, кого уж нет, и кто далече, кумли с учеными степенями и почетными званиями, которые не по воле судьбы, как местные люди песков, а вполне сознательно шли на лишения, по