Вскоре справа и слева от железной дороги стали попадаться брошенные куски рельсов, запутанные шматки проволоки, мятые железные бочки и прочий мусор — верный признак близости человеческого жилья. А еще через некоторое время застучали буфера вагонов и поезд остановился возле небольшой станции. За ней стояло несколько домиков, а дальше все тонуло в сплошных серо-зеленых зарослях. Здесь были и тяжеловесы — карагачи, и уродливая шелковица, и колючая гледичия. Особняком росли старые саксаулы со стволами, напоминающими только что выкрученное белье. В полукилометре над оазисной зеленью нависала высоченная стена бархана. А по другую сторону от дороги барханы подступали ближе, лежали до горизонта тысячами застывших волн. Оттуда дул сухой горячий ветер. Но солнце жгло так немилосердно, что и этот ветер приносил облегчение. Я спросил дорогу у встречного мальчишки и пошел через саксаульник к белому домику, спрятавшемуся в зарослях. Я ликовал: заехал-таки в настоящую пустыню, в глушь, которая экзотична уже одной своей отдаленностью. Я понимал отшельников: вдали от мирских сует можно почувствовать себя всесильным и единственным…
И вдруг остановился в недоумении: в тени легкой садовой беседки живописно располагалась плотная ватага туристов. Что это были именно туристы, я ничуть не сомневался: насмотрелся в Подмосковье на такие же таборы «пожирателей километров» с множеством атрибутов: фантастически раздутыми рюкзаками, кокетливыми шортами, белыми листочками на облупившихся носах и рубахами без пуговиц, завязанными узлом. Мое появление было для них неожиданным, и десяток темных очков этих первых встреченных мною «обитателей пустыни» тотчас приподнялись с рюкзаков. Должно быть, есть какие-то флюиды, по которым родственные души узнают друг друга: через минуту мы уже знакомились, полные доброжелательного любопытства.
Туристы оказались еще и географами, точнее, будущими географами, студентами Вильнюсского педагогического института, совершающими очередное путешествие по стране. Помимо обычной распространенной в наше время страсти к дальним дорогам их привело сюда весьма похвальное для будущих преподавателей географии убеждение: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Первым делом они показали мне, где находится кран, из которого можно напиться, правда, чуточку солоноватой, зато очень холодной и чистой воды, и лишь после этого принялись рассказывать о своих дорогах.
— Чего долго говорить! — сказала веселая девушка Стася Дагите и развернула командировочное удостоверение. Оно состояло из десятков склеенных листочков с печатями и было таких размеров, что при необходимости под ним вполне можно было укрыться от солнца.
Я оторопел, увидев такое убедительное доказательство их превосходства передо мной, только позавчера прилетевшим в Туркменистан, но, разобравшись в печатях, понял: они, хоть и проехали через всю Среднюю Азию, тоже были новичками в пустыне. А поскольку в тот момент меня интересовала именно пустыня, то я поторопился свернуть праздный разговор и поспешил к домику, в котором размещалась песчано-пустынная станция и одновременно контора Репетекского заповедника.
Директор и станции и заповедника Сухан Вейсов, как и большинство туркменских ученых, с кем мне приходилось встречаться, был худощав, сдержан и чуточку застенчив. Терпеливо выслушав мои не слишком аргументированные доводы о желании познакомиться с пустыней, он молча выложил на стол ворох фотографий. Но, не дав как следует рассмотреть их, предложил пройтись. Я с опаской оглянулся на окно, за которым светился раскаленный день. Хотелось еще посидеть в этом кабинете, где, как мне казалось, гулял слабый прохладный ветерок Но я встал с такой готовностью, будто всю жизнь мечтал о том, чтобы забраться на самый горячий бархан.
Однако директор вовсе не собирался устраивать длительную экскурсию. В широком коридоре он быстренько показал мне музейные стенды, провел по лабораториям и исчез, оставив меня в библиотеке. Жаждущий немедленной и самой выразительной экзотики, я было растерялся, подумав, что библиотек и в Москве хватает. Однако, вовремя вспомнив старую истину о множестве путей познания, из которых самый легкий — изучение чужого опыта, засел за книги. И в несколько часов узнал о пустыне и ее обитателях массу прелюбопытнейшего.
«Эталон пустыни» оказался прямо-таки перенаселенным. Судите сами: свыше трехсот видов жуков, больше ста шестидесяти видов бабочек, не менее ста сорока видов птиц — не так уж мало для «мертвой земли». А сколько удивительного! Здесь водится «непьющий воробей», который совсем не нуждается в воде, обходясь влагой, получаемой с пищей. Саксаульная сойка хоть и птица, а летать не любит, зато бегает и лазает по деревьям и зарывает в норы запасы пищи, словно какой зверек. Каменка-плясунья умеет подражать различным звукам и голосам: поет жаворонком, стрекочет сорокой, а то засвистит, как человек, или закричит с придыхом по-ослиному.
Репетек — царство пресмыкающихся. Тридцать видов ящериц, девять видов змей, черепахи — такого обилия нет ни в каком другом заповеднике Советского Союза. Водятся здесь ящерки-круглоголовки, знаменитые тем, что откладывают яйца с треть своей длины. Водятся симпатичные ушастики, умеющие сидеть по-собачьи — на задних лапах и при этом обмахиваться хвостом, словно веером. Есть гекконы с рубиновыми глазами, стрекочущие, как цикады, и агамы, прыгающие по веткам, словно птицы. Здесь живут самые крупные ящерицы нашей страны — полутораметровые «песчаные крокодилы» вараны.
Если варана надо долго искать, то мелкие ящерки попадаются на каждом шагу, стремительно бегают по песку, ловко уходя от преследования. Но пустыня есть пустыня, иногда ящерке некуда спрятаться, и остается один выход — провалиться. Именно это некоторые из них и делают довольно умело. Начинают вибрировать всем телом и вмиг тонут в песке.
Из змей, которые водятся в заповеднике, больше всего заинтересовал меня песчаный удавчик с его удивительной способностью ползать в толще песка, словно в жидкости, и хитрым умением выслеживать добычу, не высовываясь, а выставляя одни только глаза. И конечно, любопытно было узнать про рекордсменов спячки — черепах. Едва вылупившись из яйца, они тут же засыпают до весны. Но и тогда выбираются на поверхность всего на два-три месяца. Побродив по барханам и пожевав травки, они снова забираются в норы. До следующей весны.
Бродят в репетекских саксаульниках странные ежи с большими ушами, бегают по песку «пустынные белки» — суслики и скороходы-тушканчики, прячутся в пучках селина дикие барханные коты и пятнистые кошки. Водятся здесь дикобразы, волки, лисицы, шакалы, даже джейраны. Видов много, образ жизни один — ночью охотятся, днем спят…
В Репетеке учтен и изучен чуть ли не каждый обитатель заповедника. Но еще и теперь ученые не перестают задавать себе недоуменные вопросы: как звери обходятся без воды? Как спасаются от невыносимой дневной жары? Исчерпывающих ответов на эти вопросы еще не найдено…
В раскрытую настежь дверь веранды виднелось поголубевшее к вечеру небо. Обычный дневной ветер пустыни заметно ослаб, и листья, загородившие вход, были почти неподвижны. Наступало самое благодатное время в пустыне, «время людей», как выразился один из сотрудников станции. Я ходил по коридорам, по тихим аллеям и вспоминал все, что знал прежде о Репетеке и узнал теперь.
Точная дата, когда возник вопрос о создании этого научно-исследовательского учреждения, — 8 мая 1909 года. Шло заседание Лесного общества, и мало кому известный тогда лесовод В. А. Дубянский докладывал о генетических типах песков. Это было время, когда русская наука впервые всерьез столкнулась с коварством пустыни. Надо было остановить пески, наступавшие на оазисы, упорно засыпавшие незадолго перед тем построенную Закаспийскую железную дорогу.
Весной 1912 года Русское географическое общество поручило Дубянскому выбрать место для создания первой в стране песчано-пустынной станции. Тысячи километров прошел ученый по бездорожью, прежде чем остановился здесь, в Репетеке, где нашел комплекс наиболее типичных пустынных ландшафтов.
Задачи станции формировались лаконично и убедительно: взять от пустыни максимум того, на что она способна, обеспечить человеческие условия людям, которые живут и во все большем числе будут жить здесь, чтобы люди могли отдохнуть в тени, попить хорошей воды и поесть овощей, чтобы песок не засыпал дома и дороги, чтобы здоровью не грозили местные болезни…
Так, грубо говоря, формулируются задачи станции и теперь. Репетек, занимающийся комплексным изучением и освоением пустынь, известен всем пустыноведам мира. Сюда, в единственный в Советском Союзе пустынный заповедник, каждый год приезжают ботаники и зоологи из Москвы, Ленинграда, Киева, Новосибирска, Смоленска и, конечно, из многих других городов страны. Здесь нередки гости из-за рубежа. Высокую оценку состояния заповедника и работ, проводимых на песчано-пустынной станции, дал недавно побывавший здесь президент Международного географического союза профессор Сорбоннского университета Жан Дрэш…
В ту первую мою ночь в пустыне я долго не мог уснуть, лежал на койке в саду, смотрел на низкие звезды и слушал неестественную, оглушающую тишину, какой не бывает ни в городах, ни даже в деревнях обжитой Центральной России.
Рассвет только засвечивал небо, когда я проснулся. Сразу вспомнил, как однажды встречал рассвет на развалинах древнего города Нимфея под Керчью. Солнце всходило над морем, розовое и тихое. Неподвижная перламутровая вода лежала до горизонта. По этой глади, то выныривая, то исчезая и не оставляя никаких волн, плыли вдоль берега три дельфина. И вспомнил мысль, родившуюся в тот момент, что если когда душа и способна породниться с новой красотой, так только на рассвете.
Наскоро ополоснув лицо под краном, я пошел за железную дорогу, туда, где подпирали зарю темные горбы пустыни. Я торопился: хотелось встретить восход, сидя в первобытном уединении на вершине бархана. Чтобы никакие звуки не нарушали философской сосредоточенности. Чтобы хоть на миг почувствовать себя единственной на весь свет живой клеточкой великой Праматери Природы.