ие, заболоченные, поросшие тростником и мелким кустарником. Ни речки, ни самого малого ручейка не было. Значит, вода поступает из недр? Надя сказала себе, что, как только будет время, обязательно займется «сведением дебита с кредитом». Ведь совсем нетрудно было подсчитать, сколько воды вытекает из озера в Узбой и испаряется с поверхности, и таким образом выяснить ее приток.
Но на другой день захлестнули самые неотложные работы. Ставили палатки, копали землянки для жилья, строили большую столовую, а заодно и танцплощадку, и открытую сцену. А вокруг благоухала бешеная торопливая весна пустыни. По берегам озер лежали ковры ирисов, тюльпанов, полевых маков, парфюмерно пахли кандымы и песчаные акации. Полчища серых и зеленых лягушат осаждали лагерь, давая повод для множества розыгрышей и шуток. Экспедиция жила возбужденно и радостно, готовясь к главному своему делу. С Большой земли приезжали ученые, рабочие-добровольцы, привозили нетерпение, которым жила в то время страна.
А потом будто в один день погасли алые огоньки соцветий, и желтое море песков подступило к самым берегам притихших озер.
Во главе съемочного отряда Надя ушла по сыпучему берегу Узбоя туда, где миражем стоял сухой зной пустыни. Двигались на верблюдах, радуясь, что они существуют, и проклиная их коварный характер…
— Садись, — говорил верблюдчик, показывая на глубокое седло.
Верблюд лежал равнодушный и высокомерный, жевал сухую траву и был, казалось, безразличен ко всему, что происходило вокруг. Но едва Надя устраивалась в седле, радуясь, что оно такое удобное, как снова оказывалась на песке. Она была уверена, что верблюд нарочно скидывает ее через голову, поддавая задом.
— Держаться надо, — кричал верблюдчик. — Он сначала встает на задние ноги!
Надя и сама это знала, но почему-то забывала в первый миг. А верблюд, поднявшись, уходил, надменно похлопывая толстыми губами.
— Чего он, бешеный?! — кричала она, отплевываясь от песка, набившегося в рот.
— Зачем бешеный? Хороший верблюд, не любит, когда не умеют ездить, а садятся…
Они шли по пикетам, поставленным топографами, описывали местность, наносили на карту сыпучие и закрепленные пески, глинистые площадки такыров, выходы карста. И знали, что следом идут буровики, так же дотошно зондируют недра. Надо было предусмотреть все неожиданности, которые могла встретить новая река на своем долгом пути через пустыню.
Время от времени отряд возвращался в «шумный город Ясхан» с тяжелым грузом мешочков, наполненных пробами грунта. Истосковавшиеся по воде геологи целый день не вылезали из озера, а вечером шли на концерт приезжих артистов, в кино или на чью-либо свадьбу. И общие и семейные праздники на Ясхане отмечались всей экспедицией. А потом пели хором, и странная для пустыни песня «Реве та стогне Днипр широкий», разливаясь над тишиной барханов, уносилась к звездам, таким же крупным и близким, как над родным украинским селом. А когда уставало застолье, начинались тихие разговоры до утра о чудесах пустыни, о странных и страшных встречах в песках.
— А я однажды повалился спать прямо на песок, проснулся, а под боком — скорпионы зеленые. До сих пор — жуть: если бы повернулся во сне?!.
— А помните, как искали топографов? Челек с водой у них джейран опрокинул, и они десять километров без воды добирались до лагеря. Из двенадцати человек дошли только трое, да и те упали в нескольких шагах от палатки. Всю ночь остальных искали…
— А меня змея загипнотизировала. Рыбу ловил на Ясхане, чувствую — кто-то смотрит. Оглянулся — эфа в лодке сидит и глядит так, что я мигом в воде оказался. Смех прямо: змеи-то ведь лучше людей плавают…
И снова отряд на недели уходил в пески, неся челеки с водой как самую большую драгоценность. Снова были закаты и восходы в мире, поделенном на два цвета: желто-серые пески и блекло-синее небо. Звезды порхали, как мотыльки над прозрачными дымами костров. Дышали желанным чаем закопченные кумганы, сонно хорхали пасущиеся верблюды, с треском пережевывая жесткую колючку, и время от времени из бездонной ночной тишины доносился судорожный шорох чьей-то отчаянной борьбы за жизнь.
Верблюдчики давно уже привыкли к тому, что ими командует женщина, с терпеливым достоинством жителей пустыни вели караван, аккуратно выполняя поручения «начальницы Чевченко».
И вот наступил день, когда все варианты трассы Главного Каракумского канала — Бургунский, Кизыл-арватский, Узбойский — были пройдены и изучены, и руководителям экспедиции оставалось только свести разрозненные материалы в единый отчет. Работа эта была поручена «троице» гидрогеологов — Надежде Григорьевне Шевченко, Татьяне Петровне Кузнецовой и Елене Николаевне Дойч.
Надя разложила свою порцию бумаг на широком столе, принялась сводить разрозненные цифры в единые таблицы, вычерчивать графики и профили. От нее требовалось определить гидрогеологические условия своего, узбойского, варианта трассы, выявить тектонические разломы, установить горизонты подземных вод по разрезам. Занятая обработкой мелочей, она не сразу увидела то общее, что объединяло переданные ей материалы. А когда поняла, что это может значить, даже испугалась.
— Девочки, — растерянно позвала она, — погляди-те-ка. Море под ногами!..
Не в силах сдержать радости, подруги выбежали из конторы, полезли на бархан.
Тишина лежала плотная и неподвижная. Садилось солнце, бледно-розовое, усталое. От озера доносился отдаленный разноголосый стон лягушек.
— Не может быть, чтобы столько воды в недрах и о ней никто не знал, ни гидрогеологи, ни местные жители, — сказала Елена Николаевна.
— Вы же видели профили? Один раз буровики могли ошибиться, ну другой, а то везде одинаково: водоносные пески на десятки метров вглубь.
— Может, она соленая?
— Глубже соленая, глубже.
— Ты что же, так и напишешь в выводах, что тут много пресной воды?
— Так и напишу.
— Ой, девочки, боюсь я. Наши патриархи-гидрогеологии привыкли к своим теориям, а согласно этим теориям, здесь не может быть больших запасов воды. Только улей разворошим, а ничего не докажем.
— Значит, факты пусть говорят одно, а мы будем писать другое?
— Не знаю, ничего не знаю. У меня такое впечатление, что мы сейчас как тот Иванушка-дурачок, который нашел перо жар-птицы. Ему Конек-Горбунок говорил: «Много, много непокою принесет оно с собою…»
— Может, посоветоваться с кем?..
Специалистов на Ясхане всегда было много — и ашхабадских и московских. Пошли к одному со своими графиками и профилями.
— А известно ли вам, дорогие женщины, о существовании дождевой теории образования пресноводных подземных линз? — спросил он, посмотрев бумаги.
— Известно, — загорячилась Надя. — Зимние осадки, стекая с Копетдага, просачиваются под пески и образуют водоносные слои в недрах. Но здесь воды слишком много.
— Откуда же она?
— Как мы можем знать?
— А я знаю. Тут, по-моему, просто ошибка.
— Заложить еще десяток скважин, проверить…
— Эх, милая, скважины денег стоят. Кто даст их на проверку ваших фантазий?..
Надя молчала возмущенная. Не искушенная в жизни, она еще не знала, что людям удобно окружать себя забором привычного и что всякая брешь в этом заборе вызывает ответное желание тотчас закрыть, заколотить, заделать ее.
— Ничего, — сказал специалист, похлопав Надю по плечу. — У кого не было своих фантазий в молодые годы?..
Вскоре «троица» гидрогеологов уехала в Ашхабад и там продолжила работу над отчетом. Споры возникали из-за нескольких строчек в выводах, предполагавших, что недра Узбоя, вероятно, содержат большие запасы пресных вод. Многие советовали Наде убрать эти строчки, а она никого не хотела слушать, не желая идти наперекор собственному мнению.
В день защиты отчета Надя снова пошла к научному руководителю, одному из главных своих противников, с твердым намерением переубедить его. Они спорили два часа, оба охрипли и, взъерошенные, обессиленные, предстали перед комиссией. Солидные профессора недоверчиво смотрели на испуганную, по-студенчески ершистую Надю, еще не понимавшую, что милая улыбка тоже кое-что значит. Равнодушно она выслушала мнения своих соавторов и закрыла глаза, когда комиссия предоставила слово научному руководителю. Даже подумала: не уйти ли, не дожидаясь насмешек? И вдруг открыла рот от изумления: научный руководитель отстаивал выводы отчета о пресных водах, отстаивал ее мнение.
«Может, это какая дипломатия? — насторожилась Надя. — Иначе чего же он спорил час назад?» Ей было невдомек в тот миг, что своей горячностью она потрясла самые глубины устоявшегося самолюбия ученого, заставила его оглянуться на свою молодость и мужественно отрешиться от привычной борьбы за честь мундира в пользу истины…
Надя очнулась от вдруг охватившей ее расслабляющей растерянности, когда все встали и, гремя стульями, пошли к ней с поздравлениями.
— Надо же, такая маленькая, а целое море нашла.
— Море Надежды!
— Ну это еще надо поглядеть, что за море, — слышались недоверчивые голоса. И тонули в общем шуме. Все устали, всем пора было ужинать…
В коридоре Надя посмотрела на себя в зеркало: скромное белое платье, босоножки, не слишком прибранные волосы с ранней сединой на висках. И усталое-усталое лицо. В тот миг она мечтала о своей землянке на Ясхане, как о доме отдыха, где в тишине и уединении можно наконец отойти сердцем от многомесячного «предотчетного» напряжения.
Вскоре ей удалось вырваться в отпуск. Украина потрясла, как страна из детских снов. Домашние смотрели на нее со страхом: «Неужели можно так загореть? Или плохо вымылась?..» Она смеялась и уходила от расспросов. Только по вечерам рассказывала потрясенному младшему братишке о песчаных бурях, о диком зное песков, о змеях, скорпионах, мохноногих пауках каракуртах. Рассказывала, взяв слово, что он ничего не передаст маме. Потому что уже тогда знала, что после отпуска не станет искать себе место поближе, а снова уедет в пустыню. Там, на Ясхане, ей снились вишневые с