– Ну что я могу сказать! – чуть не плача, произнес старик священник. – Ведь я по нечаянности человека убил!.. Он, правда, еще дышит, но дай господи, чтобы он еще хоть часок-другой на свете прожил! Но нет, при смерти он!.. А случилась эта беда так. Иду я от Марии, ночь темная, безлунная, я впереди себя клюкой шарю… Ох, если бы не клюка эта, может, я сам и погиб бы, но такого тяжкого греха на мне не было бы!.. Иду потихоньку, вдруг хватает меня кто-то за плечо… Оглянулся я в темноте… Как будто молодой Катаро…
«Отец святой, – этак ласково спрашивает он меня, – так и не призналась моя бедная матушка, кто ее душил и крестик снял?»
«Нет, – говорю, – пожалела, видно, этого негодяя!»
«А про мавра, что, уезжая, здесь, в саду, все золото свое закопал, не толковала моя матушка?»
«Нет, – говорю, – не толковала. Да если бы и толковала, я тайну исповеди должен соблюдать… Только папа в Риме может разрешить… А я не имею права…»
«А мавра поганого ты имеешь право покрывать?! – как закричит он да как ухватится за мой крест на цепочке. – Я ведь за дверью, – говорит, – в кухоньке стоял, слышал, как она тебе про мавра шептала… А еще служитель святой католической церкви называешься! Говори немедленно, поп проклятый, где эти сокровища зарыты! Что золото в саду зарыто, она мне проговорилась. Надеялась, что я, как и родители мои, эту тайну сберегу… А как поняла, что не на дурака напала, то под каким именно деревом золото зарыто, она мне так и не призналась… А на исповеди тебе небось все открыла! Я и так уже половину сада перекопал! Знаю – под каким-то деревом золото зарыто, а под каким, неизвестно… Так я тебе и поверил, что матушка моя тебе этой тайны не открыла!»
«Не открыла, – отвечаю я ему. – И про золото ничего не сказала и под каким деревом оно зарыто…»
«Говори, поп проклятый! – закричал молодой Катаро. – Говори, а не то задавлю тебя!» И как начал мой крест на цепочке крутить изо всех сил, до того, что цепочка мне уже в шею врезалась… Дышать стало невмоготу. А он мне: «Стой-ка, еще разнюхают, что тебя твоей же цепочкой удушили… Нет, я найду другое средство!» Отошел шагов на пять да ногой огромный булыжник из земли выковырял. Идет ко мне и смеется: «Я, – говорит, – еще и крест твой потом с тебя сниму»…
Я клюкой своей только оттолкнуть его хотел, а про то, что на ней наконечник острый, не вспомнил! И нечаянно то ли в глотку, то ли в грудь ему попал. Он тут же на землю повалился. Минуты не прошло, как вы, сеньор Элькано, со своим другом подоспели… Так я нечаянно убийцей сделался! – с отчаянием произнес отец Энрике. – У этого человека на душе тяжкий грех, – сказал отец Энрике, вытирая слезы, – но мне покаяться он отказался. Может быть, он и прав. Но он и отцу Симону не хотел принести покаяние… Мы потихоньку с отцом Симоном толковали о том, что молодой Катаро так плох, что, возможно, придется отпустить ему грехи «глухим причастием». А он все же расслышал нас. И сказал: «Пока я еще в своем уме и память моя не помрачилась! Найдите этих двух матросов с „Геновевы“ – Франческо Руппи и Педро Маленького, – вот они пускай и примут мое последнее покаяние… Все же мы долгое время плавали на одном корабле… Справьтесь у королевского библиотекаря – он, вероятно, знает, где они». Говорил он все это тихо, но отчетливо, даже лучше, чем раньше… Может, господь бог пожалеет меня и оставит его в живых… Хотя отец Симон – знающий лекарь…
– А я думаю, что убийца зовет их к себе не из хороших побуждений… Поверьте мне, – сказал хозяин дома.
– Человек этот при смерти и безоружен, – возразил отец Энрике. – Большой нам грех будет, если мы не постараемся облегчить его последние минуты… Педро Маленького уже поздно разыскивать. А вас, сеньор Руппи, я доведу до домика Катаро, но затем покину – сегодня будут отпевать бедную Марию…
Рыжий Катаро был действительно «в своем уме», и память его «не помрачилась».
– А-а-а, красавчик Руппи! – сказал он входящему Франческо. – А где же тот маленький дурак? Да ты и сам… – начал было Рыжий, но, закашлявшись, выплюнул огромный сгусток крови. – Передашь ему, что «Геновева» ваша отчалила уже больше месяца назад… Вот… – и вытащил из-под подушки смятую, испачканную в крови бумагу. – Строжайший наказ этого… – Рыжий снова сплюнул кровь, – этого поляка-капитана… – Больной снова закашлялся. Кровь залила подушки и одеяло. Красная лужица уже добиралась до скамьи, на которой сидел Франческо.
– Может быть, тебе следует выпить воды или вина? – спросил Франческо.
Но Катаро только отмахнулся и, снова выплюнув кровь, сказал тихо:
– Подожди… Сейчас пройдет… Наказ капитана… Я-то неграмотный, но люди прочитали… Не выполнили мы наказа. И все трое – я, ты и Педро Маленький – уже давно списаны с «Геновевы»… Возьми, прочитай.
Но Франческо не взял эту испачканную в крови бумажку.
– Может быть, выше поднять подушку? – спросил он. – И ты помолчи немного, отдохни.
– Знаю я, почему мне надо помолчать, – уже не проговорил, а прохрипел Катаро. – Сеньорита-то твоя тю-тю! Улетела твоя птичка, и даже помета от нее не осталось!
Франческо с первых же слов Рыжего понял, о чем тот захочет говорить с ним перед смертью. Он уже сейчас мог бы подняться и уйти, но удержало его не только обещание, данное отцу Энрике…
– Бери, читай! – Вытащив из-под подушки узенькую полоску бумаги, прохрипел Рыжий. – Руку-то своей красотки знаешь?
Нет, почерка Ядвиги Франческо не знал. И эта узенькая полоска бумаги была смята, выпачкана в крови, как и та, первая, с приказом капитана, но ее из рук умирающего он взял.
«Ядвига», – прочитал Франческо. Перевернул бумажку. На обороте ее ничего не было написано.
– Тю-тю, говорю, твоя красотка! – хрипло расхохотался Рыжий и тут же захлебнулся кровью.
«Если он еще будет разговаривать, то умрет у меня на глазах», – подумал Франческо.
– Помолчи, Рыжий, – сказал он. – Полежи спокойно. Я знаю наперед, что ты можешь сказать, поэтому зря не старайся.
– Буду стараться и помру старательно, – уже не хрипел, а сипел Рыжий. – В старых девках кому охота засидеться, вот дядюшка ее и решил… Сплавить хотел сеньориту… За простого матроса… Мальчишку подучили… Басни про императора и папу…
Кровь хлынула изо рта Рыжего. Он замолчал.
«Что сейчас я должен сделать? – спросил себя Франческо. – Дать ему распятие, что висит на стене?»
Рыжий сначала побледнел, потом как-то посинел. Черные круги явственно обозначились у него под глазами…
Удивленно Франческо наблюдал, как постепенно бледнеет и даже молодеет лицо Рыжего… Дыхания Катаро он уже не слышал и оглянулся по сторонам, нет ли где зеркала…
Но Эстебан Катаро был еще жив.
– Глазам было больно от золота, – вдруг ясно и раздельно произнес он. – Больше месяца снилось мне оно, это проклятое золото! Я пересыпал его пригоршнями… во сне… – Умирающий, так и не открывая глаз, повторил медленно с передышками: – Глазам… было больно… от золота… Во… сне…
Франческо наконец решился и снял со стены маленькое костяное распятие. Катаро открыл глаза.
– «Ныне отпущающи» хочешь мне устроить? – спросил он насмешливо. – Нет, красавчик, я еще не до-го-во-рил! Дя-дюш-ка ее…Матроса этого… уже… приодел… Денег ему надавал… Обидно… Такую красотку… за матроса… – Катаро сплюнул кровь прямо на ноги Франческо. – Еще… не… все… Я доскажу… Но вот… пришло… известие… из ихней страны… Полонии… Польши… У ней… жених… там… в ихней… Польше… имеется… – Катаро снова закашлялся. – Полсада перекопал… Наяву… А во сне… думал… ослепну… Глазам было больно от золота. – Вдруг очень ясно и отчетливо произнес Катаро. – Вот и ринулась «Геновева» на всех парусах… Считай, что и свадьбу уже сыграли… – Катаро закрыл глаза.
Больше он их уже не открывал.
Глава восьмаяБЕЗУМИЕ ИЛИ ХИТРОСТЬ!
Франческо вернулся к своей работе в библиотеке. Уже вечерело. Что-то в его лице обеспокоило Эрнандо.
– Рыжий говорил о чем-нибудь с вами? – спросил он. – Хотя, как я понимаю, он был уже без памяти… Умер он, надеюсь, не при вас. Потом вы, вероятно, поспешили в церковь, где отпевали бедную Марию Катаро? Все это от начала до конца ужасно!
– Умер он при мне, – сказал Франческо. – Только я, к сожалению, не сложил его руки на груди, как полагается. А когда вспомнил, они уже закоченели. Над ним-то я и просидел много часов. Глаза перед смертью он закрыл сам.
– О «Геновеве» он упоминал? – допытывался Эрнандо. – Простите, что я так расспрашиваю вас… Но вы ведь очень близкий мне человек.
– Благодарю, – ответил Франческо. – Катаро сказал, что «Геновева» больше полутора месяцев назад отчалила со всем экипажем в Польшу. Педро Маленького, Катаро и меня уже давно списали с «Геновевы».
– Я знаю, но… – Эрнандо недоверчиво покачал головой. – Все эти сведения надо проверить… Если другим путем мы о «Геновеве» не сможем узнать, я обращусь к императору… Впрочем, есть еще один способ: тот трактирщик, что пообещал вам и Педро Маленькому достать лошадей, вероятно, сможет расспросить своих постояльцев из Палоса о «Геновеве»… У него ведь много всякого народа останавливается.
Про себя Эрнандо решил, что заплатит трактирщику и за тех лошадей, которыми не воспользовались, и за сведения…
Франческо только сейчас вспомнил о заказанных лошадях.
Не договорившись с Эрнандо, он с утра отправился к любезному трактирщику и заплатил ему за несостоявшуюся услугу.
– А что, надобность в поездке в Палос уже миновала? – осведомился трактирщик. – Тут у меня как раз сидят купцы из Палоса. Если вам нужно что-нибудь туда передать, милости прошу, заходите, я к вашим услугам… Уедут они недели через две, не раньше… Да что это я, с ума спятил, что ли?! – вдруг закричал трактирщик. – Зачем же вы мне платите, сеньор?! Вы не взяли лошадей, так взяли другие… На хороших лошадей всегда большой спрос. Прошу вас, возьмите обратно свой дублон! – и покатил золотой по столу прямо к Франческо.
– Пусть он останется залогом на будущее время, – сказал тот и вдруг крепко-крепко пожал руку трактирщику.