остил их вином южных стран, что нес с собой в кожаном бурдюке, и научил: «Не растет в ваших землях виноград, зато есть много меда. Ваш мед слаще любой ягоды, из него и готовьте “льющееся веселье”». А еще подарил странствующий бог своим новым знакомым серебряную маску. Пояснил, что будет она отвращать от актеров беды и напасти и наказывать тех, кто замыслит и совершит против них зло. С тех пор и стали скоморохи жрецами бога Трояна. У подарка многоликого бога было и другое волшебное свойство. По желанию артиста маска могла изменить его внешность и голос.
Отправился дальше на север веселый бог, а древние лицедеи не решились таскать с собой ценный подарок. Они спрятали маску на вершине Замри-горы, чтобы пользоваться ею раз в году в день летнего солнцестояния, поскольку именно в этот день им и повстречался странный бог. День этот называется теперь днем Ивана Купалы. – Он встал, хлопнул в ладоши, громко крикнул: – Полночь скоро!
Все тут же собрались в два больших круга у костров.
– Вот сюда на Ивана Купалу, к Замри-горе, – он показал на геодезический знак, – тянутся скоморохи со всей Руси. Здесь нам обряды наши править. – Он опять хлопнул в ладони.
Собравшиеся вокруг костров медленно начали кружить в левую сторону. Мужчина достал откуда-то небольшой мешочек и полной горстью бросил что-то сначала в один, потом в другой костер. Пламя ярко вспыхнуло, от костров потянуло сладковатым и манящим ароматом. Он опять хлопнул в ладоши. Зазвучали рожки, гудки и еще какие-то необычные музыкальные инструменты. Тихо полилась песня.
Расти, гора, до небес,
Недоступной стань чужим взорам.
А мы тебя приветим,
А мы тебя прославим
А мы тебя расхвалим.
Чего только не бывает на Купальскую ночь! Гора, согласно преданиям, и в самом деле начала расти, прямо на том месте, где стоял геодезический знак. Притом непонятно каким образом оба костра и все, кто водил вокруг них хороводы, оказались прямо на ее вершине. И вот уже за облаками скрылась ее вершина, а с низин стали невидимыми простым смертным и скоморохи, и их купальские костры Может, это действие колдовского порошка, брошенного в огонь? Мало ли всяких галлюциногенов знает народное знахарство. А песня продолжала звучать в ночи. И даже полная луна, похоже, заслушалась ее и застыла над горой.
А теперь, замри, гора!
Слушай нас ребят бедовых.
Да потешных, да куражистых,
Да смышленых, да добродеистых…
Гора послушалась скоморохов и прекратила расти. А между кострами вдруг забил родник. Да не с простой водой, а судя по ее чистоте и каким-то вспыхивающим в глубине струи огонькам и искрам, целебной или даже волшебной. Скоморохи, или жрецы Трояна, или кто ж их теперь знает, кто они такие, пили ее, омывались, набирали впрок. Пожилые от нее молодели, начинающие мудрели. Вода смывала все беды, болезни и сглазы и уносила их с Замри-горы.
Перед рассветом наступило самое главное в Купальской скоморошьей мистерии. Под утро совершали они то, что только на Замри-горе делали раз в год. Из заветного схрона на Замри-горе главный скоморох, преобразившийся в то ли древнего жреца, то ли Магистра в красном плаще и белоснежной рубахе с вышитым воротом, достал серебряную маску. Высоко поднял ее над головой и пустил по рукам. Каждый из присутствующих примерял ее. При этом просили: кто – изменить внешность или голос, а кто – наказать врагов. С первыми лучами солнца дар страшного бога снова бережно спрятали до следующего летнего солнцестояния.
Уставшие от ночной мистерии скоморохи попадали на землю и заснули. Угасли костры. Исчез родник. И гора опускалась все ниже и ниже, пока не возвратилась в свое обычное состояние.
Группа генерала очнулась у своих палаток. Машины стояли на месте. В головах было ясно и пусто. Ничего не пропало, не исчезло. Пилигрим уже сидел на бревнышке и чесал затылок, пытаясь понять, что это было. Борисыч подошел к нему, держа в руках большую кружку дымящегося кофе.
– Чего скажешь, мэтр?
– Чего, чего, – отхлебывая обжигающий кофе, пробурчал Пилигрим. – Я так понимаю, на месте их стоянки пусто?
– Правильно понимаешь.
– Ну хоть кострища есть?
– Кострища есть. Теплые. Залитые водой, но теплые. Мусор увезли весь. Но то, что были, не сомневайся. Еще есть версии?
– Травка эта, что он в костер бросил…
– Это ясно, – не дал ему договорить Борисыч. – С травкой ясно. И с тем, что это байда, – он так и сказал «байда», – про клады была просто зашифрованным приглашением на встречу для тех, кто смог понять. Потому ее раскидали по всяким кладоискателям, реставраторам, готам и прочим, кто под средневековье рядится. Но зачем?
– А я вот о другом сейчас думаю, – Пилигрим громко отхлебнул из кружки. – Не кажется ли тебе, Борисыч, что все эти страшилки про людоедов и сектантов они сами в народ запустили?
– Для чего?
– Для страху. Чтобы сюда люди не совались, особенно под Ивана Купалу. Поэтому и к нам он сразу сам прискакал.
– И это ты прав, – кивнул генерал. – Но они-то кто? На ряженых не похожи. Да и на сектантов тоже. Сдается мне, в следующем году мы их здесь не найдем. Проиграли вчистую.
– Ну, ты себя не кори генерал, – Пилигрим допил кофе и стал рассуждать философски. – Если это на самом деле скоморохи, то с магами такого уровня нам тягаться даже со всем аппаратом вашей конторы не то что нелегко, а совсем даже кисло. А если это, как там говорится, «воры и плуты», то воры они и плуты высшей марки. Но к счастью нашему, не убивцы и не людоеды. Но вот что я тебе скажу, генерал. Мы хоть и проиграли, но цели своей добились.
– Не понял! – уставился на него Борисыч.
– А то, что больше в Можайском районе сказок о сектантах-людоедах не будет. Клады будут искать, а вот сектантов забудут через месяц-два. – Он встал и понес кружку в общую гору посуды.
Действительно слухи о сектантах и пропажах людей прекратились через месяц, а через два Борисыча и Пилигрима вызвали к начальству и объявили благодарность. Даже выдали денежную премию, которую они дружно прогуляли.
– И все? – удивилась Маша, когда Пилигрим закончил рассказ.
– И все, – ответил он. Потянулся устало, и добавил: – На следующий год на Ивана Купалу мы всей группой, причастной к этому делу, съездили на Замри-гору. Были одни. Пожгли костерок, попели песни. А на следующий день получили с Борисычем посылки. Он – скомороший колпак с бубенчиками, а я рожок и ложки деревянные. Вот так! Пора спать, молодежь. До завтра.
Историческая основа преданий о «кладах Сигизмунда» связана с событиями 1609–1612 годов. Летом 1609 года король Сигизмунд III (в России его именовали Жигимонтом, отчего произошло фольклорное имя Аглемент) во главе 30-тысячного войска вступил в охваченные Смутой российские пределы, чтобы «утишить бунт, истребить бесстыдного Самозванца, низвергнуть тирана вероломного (то есть русского царя Василия IV Шуйского), освободить народ, утвердить веру и церковь». Речь шла о завоевании российского престола. Часть русских бояр выступила в поддержку притязаний Сигизмунда, считая, что это поможет усмирить Смуту. «Вся Россия встретит царя вожделенного с радостию, – писали они Сигизмунду. – Города и крепости отворят врата; патриарх и духовенство благословят его усердно. Только да не медлит Сигизмунд; да идет прямо к Москве». Однако на пути королевских войск встал Смоленск, у стен которого Сигизмунд застрял на целых полтора года. Только небольшой отряд гетмана Жолкевского, отделившись от основных сил, двинулся на Москву и разгромил в битве под Клушиным армию Василия Шуйского.
Смута запылала с новой силой. Поляки с согласия боярской думы вступили в Москву, а вся Можайская дорога от Москвы до Смоленска контролировалась польскими гарнизонами. Короткий период согласия оккупантов с боярской верхушкой закончился Московским восстанием в марте 1611 года, которое было жестоко подавлено, а Москва сожжена и разграблена. Поляки, по свидетельству Карамзина, «грабили казну царскую взяли всю утварь наших древних венценосцев, их короны, жезлы, сосуды, одежды богатые, чтобы послать к Сигизмунду… сдирали с икон оклады, делили золото, серебро, жемчуг, камни и ткани драгоценные». Эти трофеи, включавшие значительную часть царской казны, были отосланы в Смоленск к королю по Можайской дороге и, если верить преданию, какие-то из этих сокровищ были укрыты по дороге у погоста Николы Лапотного…
Исследователи прошлого столетия, анализируя тексты кладовых записей короля Сигизмунда, отмечали, что в старое время Смоленская дорога шла южнее Бородина через села Преснецово и Царево-Займище. Где-то здесь, на стыке Гжатского, Можайского и Медынского («не дошедши медынских и вяземских округ») уездов и находился искомый погост Николы Лапотного. Таким местом мог быть погост Александра Свирского близ Можайска, или безымянный погост на самой границе Можайского уезда, у слияния двух речек, сожженный в Смутное время и носивший, по преданию, название Николы Лапотникова. Еще в конце XIX века следы погоста были ясно видны, а весной почти ежегодно здесь вымывались и выносились на берег водой одна-две серебряные монеты.
В Смоленской области можно указать еще несколько мест, где мог находиться легендарный погост. Во-первых, это погост Никола-Погорелый в бывшем Дорогобужском уезде, на берегу Днепра, в 38 верстах от Дорогобужа на старой почтовой дороге в город Белый. В 1859 году здесь находилось семь крестьянских дворов и две церкви. Еще один погост, Никола-Кремневой, располагался в 40 верстах от Дорогобужа на реке Вопце по правую сторону от дороги на Духовщину. В Бельском уезде существовал погост Никола-Немощенный а в Смоленском уезде – Никола-Словажский. Еще одним вероятным «адресом» может быть село Рыхлово, Ново-Никольское тоже, в 35 верстах от города Вязьмы, по левую сторону от Смоленского почтового тракта. В этом маленьком селе на пять дворов существовала Никольская церковь «при колодцах».