Но молва, она как воробей. Вылетела – не поймаешь. Дошла та молва до ханских ушей. Правил в те года в Золотой Орде хан Тохта. Собрал хан своих советников, чародеев и ведунов, спросил, чем может ему грозить единение малых сих. Кто ж его знает, какая сила соберется вокруг непокорных? А сила, она удержу не знает и законов не чтит. На то она и сила.
Прибыли на совет колдуны со всех краев. Та же молва разнесла, что явились в ханский шатер на ханский зов самые древние кудесники. Один из знойной пустыни Гоби, другой с берегов бездонного озера Байкал, третий с высоких гор Тибета, а четвертый из непролазной сибирской тайги. Хотя, наверное, врет молва. Не птицы были те чародеи, чтобы в такой короткий срок перед очами Тохты предстать. Но не в этом дело. Собрались советники. Долго думали и сказали хану такие слова:
– Пусть съезжаются, хан, удельные князья. Пусть едят, пьют, речи ведут непокорные. Невозможно тягу к свободе страхом остановить. Только под мох, как торфяной пожар загонишь. А как там оно подо мхом горит, и не увидишь потом. Не вмешивайся хан. Не пытайся сорвать встречу. Не гони пожар в торфяное болото. Пусть пламя по верху идет, на виду.
Удивился хан, но промолчал. С детства его учили мудрые речи молча слушать.
– Подари им, хан, подарок, – и самый старый протянул ему сверток. – Каждому князю по кинжалу тонкой восточной работы.
– Что за честь своевольникам? – возмутился хан Тохта.
– Это кинжалы раздора, – пряча улыбку в усы, пояснил чародей. – Клинки их выкованы в Хаджи-Тархане и закалены с приговорами. Ни один смертный слов этих слышать не может, потому как сердце его от них разрывается. Потом держат эти клинки семь дней и семь ночей в крови врагов. Потом еще семь дней в кувшине, где сидят разные гады степные: змеи да каракурты, от которых те кинжалы насыщаются ненавистью.
– Сказки все это! – выдохнул хан. – Сказки для малых детей да слабых жен из гарема!
– Ты, хан, возьми кинжалы раздора и вручи каждому князю в тайне от других, – невозмутимо продолжал старейший из советников. – Убеди их всегда держать подарок твой при себе, в левом рукаве к сердцу ближе. Скажи, пока будет кинжал при нем, никакой враг не страшен и все мысли потаенные раскроются ему через тот кинжал.
Улыбнулся хан Тохта. Понял, в чем сила кинжалов и принял сверток из рук чародеев. Вызвал скорых гонцов и послал их к каждому князю с отдельными дарами и собственным ярлыком. Птицами прилетели гонцы в Тверь, Владимир, Переславль-Залесский и Москву, с поклоном вручили в тайных горницах князьям секретный ханский подарок, уложенный в драгоценный ларец с самоцветами на крышке. К подарку приложили ханскую грамоту с золотой тамгой и красным ярлыком. А на словах передали слова заветные, только самому князю в ухо сказанные, всегда носить сей подарок, у сердца схоронив. Не расставаться с ним ни на миг. Тогда будет, по ханским словам, удача всегда в кулаке зажата. Шепнули, взлетели в седла вороных коней, и как не было никого на княжеских дворах, будто вороны разлетелись, спугнутые кем-то.
Только скрылся вороной конь с московского двора, как вошел в него, опираясь на сучковатый посох, лесной кудесник Крив. Звали его птичьим владыкой за то, что, как говорил народ, птичий язык понимал. Был тот Крив советником Данилы и его наставником с младых лет. Поведал ему Данило о сходе и о ханских дарах. Выслушал князя чародей, задумался и сказал:
– Дам я тебе, Данилушка, четырех сорок – Перуновых птиц. Сорока, она бога-громовика птица, ничего не боится и все знает. Возьми их и держи при себе.
– На что они мне? – удивился князь.
А про себя подумал: «Выжил старик из ума. Ему про важное дело толкуешь, а он токмо о своих птичках думает».
– Возьми. Это только сейчас сороку балаболкой кличут. А она птица вещая. Коли чего узнает – не сдержать, всех оповестит.
– Но мне-то зачем твои сороки? – не выдержал князь. – Я ведь гадать не умею. Да и не за гадалками в Дмитров еду.
– А тебе и не надобно гадать. Верши свое дело, князь, – Крив укоризненно вздохнул. – Вот только не забудь: как съедутся князья и начнут речи держать, выпусти моих вещих балаболок. А я по их стрекоту все мысли твоих дружков узнаю. Может, этим и помогу тебе. Кто распознал будущее – силен в настоящем.
Данила молча сунул клетку в руку конюшему. Слуга фыркнул, вот мол, старый хрыч, нет бы советом хозяину помочь, а он всякую гадость в дорогу сует. Да и были бы птицы заморские, сладкоголосые или пестроперые, а то так, тьфу, нашенские… Правда старики говорят, птицы эти воинского бога Перуна пташки, да все это дедовы байки ненужные. Подумал так дружинник, да и сунул чародейскую клетку в дальний воз. А в Дмитрове и не до сорок стало. Напрасно ждал Крив своих питомцев. Так и не увидел он их в небе. Забыл о них Данило князь. А когда вернулся и укорил его чародей, отмахнулся: не до птах твоих. Мол, я и так все грядущее познал. Усмехнулся Крив. Понял, он, что приехали князья на сход, пряча у сердца, каждый в тайне от друзей, острые кинжалы.
Вздохнул старый любомудр и сказал, глядя прямо князю в глаза:
– Умны и величавы были ваши речи. Да в прах вы обратили их кинжалами вашими. Потому как каждый из вас другому не верил, а за пазухой зло держал. Таковы вы князья. Эх! – и выпустил своих сорок на волю. Глянул еще раз на князя пристально: – Недолог ваш век, прости князь.
– Сороки что ли такую весть принесли? – горько улыбнулся Данило.
– Да хошь и они, – уклончиво ответил Крив, вышел за дверь, и как ветром его сдуло. Больше никто и не видел.
Может и правда сороки на хвосте принесли ему такие вести, но вскоре не стало князя Ивана. Лишь на год пережил племянника князь Даниил Александрович. Через год пришла пора Андрея Владимирского. А в 1312 году в гостях у хана Узбека закололи Михаила Тверского. Та же досужая молва говорит, что в руках у убийцы был кинжал раздора, а над ханским шатром стрекотали с утра черно-белые сороки.
До сих пор старики в Дмитрове сказывают, будто помнили люди ту байку, мол, были до государыни Екатерины Великой на гербе города четыре сороки и четыре кинжала, как память о том, чтобы никогда не держал никто зла у сердца, коли пришел на открытый сход. Да видать, не пришлась та правда государыне по сердцу. И замолкают на этом старики. – Генерал помолчал, затем протянул Маше альбом. – Вот на этой картинке и на фото рядом Кинжал раздора. Я так думаю. Хотя у некоторых, – он кивнул на Пилигрима, – другое мнение.
– Сдаюсь, – вскинул ладоши Пилигрим, – это вполне может быть Кинжал раздора.
– А скажите, Евгений Борисович, – Маша осторожно держала на коленях толстый фолиант. – Вы почему заинтересовались всеми этими легендами и сказками, чародеями и кудесниками?
– Видишь ли, дорогая соседушка, чародеями и кудесниками, а также ведьмами и ведьмаками я интересовался в силу профессионального долга. Так как, и это уже не секрет, долгое время возглавлял оккультный отдел КГБ. А отдел этот, опять же в силу своей специфики, занимается в том числе всякой нечистью и другой потусторонней силой. А с кинжалами нам пришлось столкнуться в том самом городе Дмитрове, что стоит на реке Яхроме, когда мы расследовали убийство одного из старейших жителей этого города. Фамилию, с вашего позволения, я упущу.
Пригласил меня тогда к себе один член политбюро Коммунистической партии Советского Союза, хорошо всем известной КПСС. Пригласил просто так, без официальных звонков и курьеров. Я, как сейчас помню, даже не поехал, а просто прошелся пешком от Лубянской площади до здания Центрального Комитета. Это там, где сейчас Администрация Президента. Погода стояла роскошная. Такое теплое бабье лето, как часто бывает в наших краях. Потому вот и прошелся пешочком, мимо памятника Феликсу Дзержинскому, тогда еще стоявшему посреди Лубянки. Мимо Политехнического музея. Мимо памятника героям Плевны.
В кабинете мы присели у огромного стола, взяли по стаканчику крепкого чая с лимоном, и партийный товарищ больших высот поведал мне, что в городе Дмитрове погиб его старый, еще по довоенным партийным делам, товарищ. Даже не товарищ, а скорее учитель и старший наставник, потому как по возрасту годился ему в отцы, а по нынешним временам был почти ровесник века. Погиб трагически. Даже как-то странно трагически.
Нашли его в собственном частном доме сидящим в кресле с книгой в руках и с кинжалом старинной работы в груди. Ничего из дома не пропало. Так что версию кражи можно было исключить сразу. А главное, кинжал. Больно уж орудие убийства выглядело театрально, ведь по оценкам экспертов (экспертизу сделали сразу) было весьма древним, вернее, антиквариатом и экспонатом музейного хранения. Вот эта-то деталь и заставила большого партийного товарища обратиться в нашу епархию, а там уже посоветовали меня. Однако делу не хотели давать официальный поворот, пока я не смогу обрисовать, хотя бы в общих чертах, вероятный мотив преступления. На мой прямой вопрос, есть ли причины считать убийство его старого учителя связанным с чем-то мистическим, старый партиец не удивился и неожиданно твердо ответил: «Да»! С этого и началось мое знакомство с кинжалами раздора.
Мы выехали на место преступления немедленно. В отличие от сегодняшнего времени, машин на дороге было немного, и служебная «Волга» домчала нас до Дмитрова часа за полтора. Городок и тогда отличался чистотой и… какой-то аккуратностью, что ли. На главной площади стоял в то время только памятник Ленину да напротив него на каменном постаменте танк Т-34. Это сейчас там перед местным кремлем стоят два памятника: основателю города Юрию Долгорукому и вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу. Они метрах в ста друг от друга, на разных сторонах площади. Стоят практически в одинаковых позах – правая рука направлена вперед и вниз – и смотрят друг на друга. Нелепое зрелище, хотя привычное для России.
Я люблю современный Дмитров. По количеству памятников я бы его назвал городком «бронзового века». Самым трогательным памятником считаю скульптуру другому известному князю – Петру Алексеевичу Кропоткину, революционеру и анархисту. Сидит такой старый дедок в обрезанных валенках на скамеечке, заросшей бронзовыми лопухами. Сидит перед собственным домом-музеем и лукаво щурится на сегодняшних дмитровчан. Словно хочет спросить, мол, что вам дала революция? Мне вот ничего, кроме валенок, которые я получил от предсовнаркома товарища Ленина…