У меня так и стоит перед глазами картина, как пятилетняя девчушка лезет на колени к бронзовому князю-анархисту, чтобы папа ее сфотографировал, с криком: «Это мой любимый дедушка!».
Любит русская история такие метаморфозы: от грозных идей «мирового пожара» к «любимому дедушке». Поучительно. Хотя надо отдать должное: князь, как истинно интеллигентный человек и аристократ, был все-таки теоретиком революции. Теоретиком. Жгли и кости ломали другие. Его главный вклад в русскую жизнь совсем иной: Петр Алексеевич был выдающимся географом и геологом, но это как-то не запомнилось, а вот князь-анархист – совсем другое дело, русская экзотика.
Памятник этот в заповедной пешеходной части Дмитрова, расположенной на месте исторического кремля. Здесь все настолько пронизано любовью к городу, что остается только позавидовать дмитровчанам. В вольных позах стоят бронзовые обитатели старинного уездного города – купцы, дворяне, мещане, городские учительницы. В этом месте любят фотографироваться туристы и отдыхающие. А перед Успенским собором о чем-то своем «беседуют» ученые монахи Кирилл и Мефодий, а их бронзовый постамент опоясывают буквы Его Величества русского алфавита – АБВГД. Чем бы мы были без этих букв? И куда бы вывела русских история, пишись она не «кириллицей», а «латиницей»?
Центр Дмитрова сегодня мало чем отличается от сложившегося в прошлом облика города. Даже новые торговые ряды не отличишь от старых.
Да и современные офисные здания возводятся не более двух-трех этажей. Зелени много.
Фонтаны Дмитрова – отдельная тема. Два из них – «Ожидание» и «Дмитровские лилии» – сделаны Александром Рукавишниковым. И это искусство. Сидят по кругу царевны-лягушки и тоскуют: не туда стрелы летят… Каждая лягушка – свое настроение и своя страсть, и в каждой угадывается своя царевна. Это и есть «Ожидание». Вокруг – скамейки для парочек, деревья, прохлада. «Лилии» – дань модерну, это фонтан из разноцветных каскадов, компьютер программирует игру мощных струй воды. В общем, парадный городской фонтан.
Дмитров своим современным обликом во многом обязан скульптору Рукавишникову. Он поставил на площади перед Борисоглебским мужским монастырем памятник святым великомученикам князьям Борису и Глебу.
Тогда я получил его приглашение на открытие, а приехать не сумел. Потом поехал, посмотрел. Но так получилось даже лучше – без суеты и толкотни постоял у двух бронзовых всадников с поднятыми пиками, в который раз восхитился работой скульптора. Ведь каждый конский волос, каждая клепка на стремени, узор сабельных ножен, складки одежды – все у него детализировано и вылеплено с любовью и мастерством.
Монастырь этот, по местным легендам, заложен в XII веке, сохранившиеся постройки датируются XVI веком. Кто они такие, Борис и Глеб? Что мы знаем о них? Двое из сыновей святого благоверного князя Владимира, павшие от руки своего брата Святополка, за это злодеяние именованного в русских летописях «окаянным». А сами Борис и Глеб объявлены церковью страстотерпцами и мучениками. Народ наш любит мучеников, поэтому Борис и Глеб вскоре стали самыми любимыми и почитаемыми на Руси святыми. Сколько Борисоглебсков и Борисоглебских монастырей стояло на Руси – и не сосчитаешь.
Что же увидел я в Дмитрове? Два молодых князя на боевых конях, два дерзких лица, в руках пики с развевающимся стягом – они готовы к бою. Какие там мученики! Крепкие сильные русичи, защитники своих уделов. такими скульптор увидел героев русского средневековья. И надо сказать, это не расходится с современными историческими оценками того времени и тех людей. Сыновья Владимира-крестителя – Святополк, Борис, Глеб, их сводный брат Ярополк – намертво схватились после смерти Красного Солнышка в борьбе за киевский престол. Кто из них прав, кто виноват – история умалчивает. Но поскольку Святополк привел на Русь для «разборок» с братьями печенегов и поляков, он так и остался в народе «окаянным». И хотя Борис и Глеб погибли в стычках в разное время и в разных местах (один из них был князем Туровским, другой – Муромским), в веках и в историческом сознании они так и остались рядом.
Рядом сидят они на конях и у стен Борисоглебского монастыря. Прекрасная композиция, ничего не скажешь! Великолепное искусство литья! Кстати, льет свои произведения скульптор недалеко, в Солнечногорске. Его литью сегодня завидует вся Европа.
Ну, да я увлекся. Вернемся к нашему рассказу. В то время, когда приехал я в город Дмитров по делам старого партийца, этого великолепия в городе не было. Черная «Волга» со спецномерами остановилась в историческом центре города. На переднем плане, как всегда в России, тюрьма и флигель административного комплекса, справа Успенский собор, слева Елизаветинская церковь.
Дмитровский кремль и тогда, при расцвете коммунизма, выглядел величественно, обнесенный земляными укреплениями, овальными в плане и представляющими собой вал высотой до 15 метров и длиной почти в километр. По летописям до 1610 года по его гребню шли рубленые бревенчатые стены с 10 башнями, из которых две (Егорьевская на юго-востоке и Никольская на северо-западе) были проездными. Третий проход внутрь укреплений появился лишь во второй половине XIX века. Вал когда-то был окружен рвом с подъемными мостами. Что удивительно, до наших дней сохранился небольшой южный участок рва. Во время Смуты деревянные укрепления были сожжены и больше не восстанавливались. Сейчас можно увидеть Никольские ворота, но они являются реконструкцией, созданной в 2004 году по проекту архитектора Коровина.
Вся городская власть располагалась тогда, как, впрочем, и сейчас, в нескольких зданиях XIX века к юго-западу от кремля. Среди них выделялась бывшая гостиница Суходаева, где теперь размещается администрация района. За ней, вдоль по улице со звенящим названием Советская, располагались службы той самой советской власти Дмитровского района. Ютились они в здании бывшей Спасской церкви, перестроенной в большевистское время для нужд новой власти, Одна из этих служб непосредственно была родственна нашей конторе. Я увидел, как от здания бывшей церкви к нашей машине широким шагом двигаются трое. «Хорошо хоть строевым шагом не отбивают», – подумал я.
Местная команда представилась и повела меня вдоль кремлевского вала вглубь старых улочек, застроенных одноэтажными деревянными домиками. По пути старший объяснял, что Дед (он так и сказал «Дед», видно убитого здесь хорошо знали) жил в частном секторе, в доме, доставшемся ему от предков. Еще рассказал, что Дед из бывших. Еще до революции приятельствовал с самим князем Кропоткиным, потому как оба были, хоть и «наши товарищи, но из дворян». За этими россказнями подошли к уютному домику с резными наличниками, крепко стоящему на каменном цоколе и почти скрытому кронами яблоневого сада. Вошли в дом. Внутри все было как в начале XX века. Мощная дубовая мебель, массивная люстра под потолком. Тяжелые гобеленовые шторы на окнах и искрящийся хрусталь в серванте. Ребята из местной службы провели меня в кабинет Деда. Там к письменному столу, покрытому зеленым сукном было придвинуто огромное кожаное кресло.
– Вот здесь его и нашли? – спросил я.
– Здесь, товарищ генерал – четко ответил старший.
«И звание знают, – удивился я, а вслух спросил: – А орудие преступления в конторе»?
– Здесь, – ответил тот же оперативник, протягивая упакованный в полиэтиленовый пакет кинжал.
– Вы рассказывайте, рассказывайте, – я внимательно рассматривал кинжал.
Вот что, по словам Борисыча, случилось дальше. Кинжал был действительно старинный. Тонкой ручной работы. Борисыч, знаток холодного оружия, отметил, что работа персидская или ближневосточная. На Кавказе или в Средней Азии таких узоров не делали. Сам клинок напоминал язык пламени. По его стальному телу то и дело пробегали огненные искры. Так отражался в узоре дамасской стали солнечный свет, падающий из окошка. Рукоять кинжала отличалась простотой и скрытым смыслом. По всей рукояти как бы извивались тела переплетенных змей, слившиеся в смертельной схватке. Ближе к концу рукояти головы этих змей создавали подобие букета. Одна из них держала в зубах загадочную ханскую тамгу. Потом в Москве специалисты определят, что это родовой знак хана Тохты, одного из правителей Золотой Орды. Вторая голова змеи будто кусала себя за хвост. Третья же, служившая окончанием рукояти, казалось, смотрит прямо в лицо своими рубиновыми глазками и смеется во всю пасть, оголяя кривые длинные зубы, пряча за ними смертельное жало. Генерал повернул кинжал к свету. По его клинку то ли пробежал огонь, то ли потекла кровь. Глаза главной змеи засверкали гневом и ненавистью. Спрятанное жало неожиданно вырвалось из-за ядовитых зубов и превратилось в сталь клинка, готовясь ударить прямо в сердце. Генерал быстро спрятал кинжал обратно в пакет.
– Откуда такое чудо? Выясняли? – повернулся он к местным оперативникам.
– По каталогам и реестрам ни в одном музее не числится, – за всех отвечал старший. – Предполагаем, что это личная вещь. Похоже, самого Деда. У него здесь свой маленький краеведческий музей был.
– Пошли, осмотрим. Показывайте, – Борисыч продолжал держать кинжал в руках.
– Сюда, – открыл дверь внешне самый молодой из сопровождающих.
В большой комнате с четырьмя окнами стояли у стены разные старинные вещи: прялки, люльки, чугунные утюги, самовары. Меж окон висели фотографии в резных рамках и картины в золоченом багете. В красном углу, что особо отметил генерал, висела старинная, почти почерневшая икона. Горела лампадка. Рядом с глухой стеной комнаты располагались, как в музее, несколько стендов с разложенными в них экспонатами. Какими-то орденами, табакерками, брошками. У другой глухой стены возвышался старинный книжный шкаф, забитый не менее старинными книгами. Рядом с ним, что очень удивило генерала, стоял в полном воинском облачении манекен. Тускло отливали металлом кольчуга и шелом. На плечи накинут плащ. «Корзно» – вспомнил генерал его старинное название. Так вот, это самое корзно, синее с красным подбоем, застегнутое на правом плече красною запоною с золотыми дерущимися львами, было накинуто поверх зеленого кафтана и кольчуги, надетых на манекен. На наборном поясе висел короткий меч, а рядом стоял овальный щит. Над золотым навершием