– Мы согласны, – хором отозвались из дверей кухни Маша и Леша.
– Давай, – кивнул генерал.
– Есть в Москве такая дорога, она более известна как Путь паломников.
– Это где? – не удержалась Люся.
– Ярославское шоссе. Тракт, привыкший носить на своей груди кареты с императорским гербом…
И отец Владимир ненавязчиво начал распутывать нить рассказа.
Действительно, карета с императорским гербом, мчащаяся в сторону Троицкой лавры из Москвы, была для этой дороги не такой уж и редкостью. С давних времен шли по ней пешие и конные, чтобы получить благословение у отца Сергия Радонежского, а позже – у тех, кто сменил его в лавре. Но это он написал в XVII столетии, а уже за 200 лет до того во всех уголках Московского княжества знали о Троицкой обители. На ее порог ступил Великий князь Дмитрий, прося у преподобного Сергия благословения на Куликовскую битву, после которой, отныне и навечно, будет зваться он современниками и потомками Дмитрием Донским.
Многие версты шел он обратно из обители пешком, и ратники его тоже вели в поводу своих коней, замыкая шествие, чтобы не обременять себя суетной мыслью приблизиться к князю, Пересвет и Ослябя – послушники обители, «из коих первый, – как пишет Н. М. Карамзин, – был некогда боярином брянским и витязем мужественным».
Видела эта дорога и Ивана IV, торопившегося в бессчетный раз отмолить грехи, за которые он посмертно был прозван Грозным, видела и «тишайшего» царя Алексея Михайловича. Видела юного Петра, мчавшегося в лавру, чтобы укрыться за ее стенами от подосланных сводной сестрой Софьей убийц. Многих видела эта дорога – и пеших, и конных, и давно уже не в диковинку ей были кареты с царским гербом…
70 верст от первопрестольной до лавры – за один день не доедешь, тем более, путь на богомолье следует совершать, пребывая в молитвах и благочестивых раздумьях. И потому встали у дороги дворцы для знатных особ, где могли бы они передохнуть и набраться сил для дальнейшего шествования к святым местам. Много было путевых дворцов на Пути паломников. Потому как была она основной дорогой к Храму на Святой Руси.
– Потому там и находится санаторий Гостелерадио, – пошутил Пилигрим.
– Кстати, если не ошибаюсь, санаторий находится в Софрино? – уточнил Владимир.
– Там, там, – кивнул Пилигрим.
– Тогда вы недалеки от истины, – засмеялся страж Голгофы. – Один такой царский дворец был именно в Софрине. Софрино вообще имеет интересную историю, начиная с названия. В духовной грамоте удельного верейского князя Михаила Андреевича упоминался Иван Сафарин – «сурожский гость» (может быть, крымский купец), человек предприимчивый, независимый и богатый. Шутка сказать, сам князь Михаил задолжал ему немалые деньги – «пятьдесят рублев, без трех рублев, да без двух гривен», каковую сумму, будучи человеком порядочным, а еще пуще того, боясь загробного наказания за неотдачу долга, и указал князь в своем завещании, отписав ему сельцо. В XVII веке стало Сафарино «государственным дворцовым селом». К концу века село отдали боярину Федору Салтыкову, дочь которого Прасковья вышла замуж за царя Ивана Алексеевича, старшего брата Петра.
Позже село вновь переходит в казну, вернее, приписывается к собственным вотчинам императрицы Елизаветы Петровны. Она бывала здесь у своей тетки, царицы Прасковьи. Приезжала с двоюродной сестрой Анной – будущей императрицей Анной Ивановной. А вот за 1728 год сохранилось известие о пешем походе цесаревны на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Шла она по 5–10 верст, потом останавливалась на отдых в роскошном шатре. «Привал» продолжался и день, и два. Елизавета каталась верхом, ездила на соколиную охоту, а то вдруг, потеряв интерес к предстоящему богомолью, садилась в карету и возвращалась в Москву. Но там снова ее посещала охота побывать у угодников, и наследницу престола опрометью везли на прежнее место…
– У каждого свое понимание дороги к Храму, – засмеялся Пилигрим.
– В 1742 году – первом, как стала она государыней всея Руси, Елизавета опять появилась в Софрине, – продолжил Владимир. – Мне лично не посчастливилось видеть документы, в которых увековечены подробности торжественного въезда Елизаветы в Софрино, но представить царский поезд мы можем легко, потому что дошло до наших дней свидетельство дипломата Адольфа Лизека. Оно написано, правда, несколько раньше, но в нем дан надолго сохранившийся ритуал подобных выездов.
«Впереди шли 250 скороходов без музыки и барабанного боя, неся в руках поднятые вверх бичи, блестевшие золотом. За ними везли в крытых телегах запасную казну, образа, оружие, постели, платье царя, царицы, царевичей и царевен, белье и принадлежности царской мыльни; в так называемую поборную телегу складывались подносимые государю дорогие вещи. В прочих запасных телегах уложены были разъемные столы, разъемные кровати, стулья резные и другая домашняя утварь… За царевым поездом следовал царицын; свита царицы также отличалась многочисленностью и великолепием».
За свою многовековую историю Софрино сменило немало владельцев. Фамилии одна громче другой: Салтыковы, Головкины, Ягужинские…
Полководцы, дипломаты, обладатели высших чинов Российской империи…
Последней владелицей Софрина стала Варвара Николаевна Ягужинская. Тут переплелись несколько дворянских родов. Сама Варвара Николаевна в девичестве – Салтыкова, ее муж – генерал-лейтенант Сергей Ягужинский, сын Павла Ягужинского, одного из ближайших сподвижников Петра I. Петр о нем говаривал: «Если что Павел осмотрит, то это так верно, как будто я сам видел». В отличие от Салтыковых, Ягужинские древностью похвастаться не могли. Павел Иванович был сыном органиста лютеранской церкви в Старых садах на Покровке. Своей смышленостью он понравился Александру Даниловичу Меншикову, и благодаря ему попал в царский дворец.
С Варварой Николаевной Ягужинской связана интересная история. Не детективная, но весьма забавная. Когда Александр Сергеевич Пушкин писал историю Петра I, он захотел быть представленным графине. «Я не делю общества с рифмачами и писаришками», – надменно ответила Варвара Ягужинская. Ей возразили, что Пушкин принадлежит к одной из древнейших дворянских фамилий. На это, нимало не смутившись, графиня ответила, что если бы он не был прикосновенен к писательству, она бы охотно приняла его. И добавила: «Он напечатает то, что я могла бы ему сообщить или рассказать, и Бог знает, что из этого может выйти».
Досадно, конечно, что из-за каприза старой графини не побывал Пушкин в описываемых нами местах. Но с какой стати Ягужинская, аристократка до кончиков ногтей, заговорила вдруг языком гоголевского городничего и отказала в аудиенции светилу русской словесности? Писатель Вересаев, знакомый с ней, приводит такой довод Варвары Николаевны: «Моя бедная свекровь умерла в Сибири с вырезанным языком и высеченная кнутом, а я хочу спокойно умереть в своей постели в Сафарине». Вы спросите, о ком вспомнила графиня на закате жизни? Да каждый из вас, несомненно, знаком с ней. Это Анна Ягужинская более нам известная как Анастасия Ягужинская, одна из главных героинь советского блокбастера «Гардемарины вперед!» и всех его продолжений.
Вторым браком Анна Ягужинская была замужем за Михаилом Петровичем Бестужевым-Рюминым, русским дипломатом, проведшим большую часть жизни за границами России. После выхода сериала более известен его младший брат – Алексей Петрович, сенатор, главный директор над почтами и, наконец, канцлер, на протяжении более 15 лет ведавший внешней политикой России.
– «У него нет недостатка в уме, он знает дела по долгому навыку и очень трудолюбив; но в то же время надменен, корыстолюбив, лжив, жесток…». По-моему так характеризовал его в своих «Записках о России» генерал Христоф Манштейн? – вставил генерал.
– Вы как всегда точны, – раскланялся Владимир. – Что ж, все эти качества не раз помогали великому канцлеру искусно добиваться поставленных целей и с немалой пользой для себя выходить из подстроенных интриг. Но противная партия не оставляла мысли свалить могущественного соперника, и в этой ни на день не утихающей борьбе была принесена в жертву жена старшего брата…
В самом начале своего царствования Елизавета вернула Алексея Бестужева-Рюмина из ссылки, куда он был отправлен императрицей Анной Леопольдовной, облекла своим доверием и осыпала милостями. Дальновидные противники графа сразу взялись за дело. Вскоре был раскрыт заговор против новой императрицы, активной участницей которого назвали Анну Ягужинскую и легко убедили Елизавету в тайных пружинах ее активности. Вознамерилась-де выручить попавшего в жестокую опалу брата своего, бывшего вице-канцлера Михаила Гаврииловича Головкина. Сюжет упомянутого мной сериала построен именно на этом эпизоде из жизни России. «Все это сущая неправда», – напишет много лет спустя на полях одной из французских книг, где излагалась эта история, Екатерина II. Вся вина Ягужинской, по ее словам, заключалась в том, что в доме «говорили несколько несдержанно об Елизавете, эти речи были ей донесены…».
Именно память о судьбе свекрови, красавицы Анны, и стала препятствием для встречи последней из этого рода и великого поэта Пушкина. Нетрудно догадаться, сколь многого ожидал Александр Сергеевич от знакомства с архивом Салтыковых, Головкиных, Ягужинских и Бестужевых-Рюминых! Как был огорчен (а, зная Пушкина, можно предположить, что взбешен!) оскорбительным отказом графини!
Но, возможно, некоторым оправданием послужит тот факт, что, как выяснилось позже, графиня уничтожила домашний архив, предав однажды огню все, что могло поведать о взлетах и падениях, о страстях и низких интригах, о сладости побед и горечи поражений многих знаменитых людей российской истории. Сказать об этом посторонним было, видимо, по понятиям графини, явным неприличием, и она отделалась грубостью, надеясь, что у Пушкина пропадет охота завязывать с нею знакомство.
Она дожила до весьма преклонного возраста, умерла, как и желала, в своей усадьбе, и похоронена в подклети софринской церкви. Графиня была бездетной, и род на ней пресекся. Перед смертью, еще в 1833 году, Ягужинская, к великому неудовольствию окрестных помещиков, освободила своих крестьян «вечно на волю в звании свободных хлебопашцев». До нашей поры сохранилась в местной церкви чугунная доска, надпись на которой подробно повествует об этом деянии: «В 1833 году с высочайшего утверждения сие село Сафарино с деревнями Клиниковой и Бурдаковой в числе 273-х мужского пола душ отпущены вечно на волю в звании свободных хлебопашцев с большим количеством земли, на коей находится хороший строевой лес, и вся дача изобилует прекраснейшими пажитями, лугами и лесами, а крестьяне находятся теперь в отличном благосостоянии».