Несносного Ат Чапара уже тут не было. Он украл лошадь у бедного Туркмена приехавшего к нему в крепость покупать табак. Бедняк жаловался, плакал, но его прогнали, он три дни держал ее у себя и наконец, на четвертой одумался и приказал пустить в степь. Он много делал подобных поступков.
Я начал запасаться разными припасами для своей дороги; приобретши опытность для странствия по сим степям, я мог уже оградить себя сколько возможно от претерпенных мною нужд в первом моем пути. — Морозы были чрезвычайно жестоки, я купил тулупы, обвертки на ноги, и большие Хивинские сапоги; для ночей пошил Киргизские шапки с большими ушами. В Хиву я ехал в Туркменском платье, а назад, днем в Хивинском, а ночью в Киргизском, я запасся бараниной и пшеном, купил маленьких Русских иноходцев, коих очень много в Хивинском Ханстве, исправил и вычистил оружие свое кроме двухствольного ружья, которое мне Русские в Хиве еще более испортили; но ружье сие оказало мне другого рода услугу, его привезли мне из Хивы на 3 или на 4 день пребывания моего в Иль Гельди. — Когда уже совсем сбирались в дорогу, я хотел его зарядить, но дух в левой ствол не пошел; я приказал его вычистить, и вытащили из него свернутую бумагу. Когда все разошлись, я развернул оную и нашел в ней следующее.
«Ваше Высокородие осмеливаемся вам донести, Российских людей найдется в сем Юрте тысячи три пленников и претерпев несносные труды глад и холод и разные нападки сжалтесь над нашим бедным состоянии донесите Его Императорскому Величеству, заставьте вечно молить Бога есмь пленник.»
Не льзя выразить моих чувств при прочтении сей записки, — еще более усугубилась во мне благодарность к щедротам Всевышнего спасшего меня; и между тем сердце раздиралось при мысли, что оставляю несчастных соотечественников своих томящихся в жестоком рабстве, не будучи в состоянии им помочь; но дал себе слово по возвращении своем употребить всевозможные старания для избавления их.
Я свой долг исполнил, Правительство наше уже о сем уведомлено и без сомнения возьмет по возможности все меры к освобождению несчастных.
К тому же почти времени Давыд привел ко мне бедного старика единоземца нашего, того самого, которой вскоре после первого прибытия моего в Иль Гельди желал со мною видеться, но которому по обстоятельствам тогда принужден был отказать.
Старик сей по имени Осип Мельников уже 30 лет был в неволе, он был солдатской сын, и только одна неделя прошла после его женитьбы, как его схватили Киргизы близь Пречистинской крепости и продали в Хиву; в течении слишком тридцатилетней жестокой неволи, трудясь по ночам, и продавая часть пойка ему положенного, он накопил то число золота, которое требовал от него хозяин для выкупу, но сей последний взял У него сии деньги, вместо обещанной свободы продал его другому. — «Родственники мои продолжал старик со слезами также собрали несколько денег для выкупа моего, и прислали сюда с возвращающимся керваном, но деньги обратили назад, а меня не выдали, меня мучат, бьют, от работы отдыха нет, и я не знаю когда избавлюсь от зверей сих.»
«Я молю всякую ночь Христа Спасителя нашего, мы все Русские, почитаем вас избавителем своим и молим за вас Бога. — Мы будем два года еще терпеть и усердно молиться, во ожидании вашего возвращения; если же вас не будет, то соберемся несколько человек и пустимся через Киргизскую степь. — умирать нам Богом суждено, так умрем; а живые в руки не отдадимся.»
«Мне бы хотелось продолжал он спросить у вас за чем вы сюда приехали; хотя и живу такое долгое время в бусурманской земле, но смысла еще не потерял, и знаю что вы не скажете сего, а мы знаем что думать, дай вам Бог только счастья благополучно возвратиться домой.»
Мельников говорил очень дурно по Русски, и половину слов мешал Турецких; голос и страдальческое лице сего старика, меня крайне тронули, я целый день был грустен при воспоминании вида и слов его.
Во время первого моего пребывания в Иль Гельди, я также видел несколько Русских из Музур{73} Астраханских вновь захваченных на промыслах при Мангышлаке и на Эмбе.
Ноября 26. Юз Баши приехал в Иль Гельди, Якуб Бая еще не было, он оставался в Ургендже для устроения домашних дел.
Ноября 27. Я выехал из Иль Гельди, жители крепости сей провожали меня; — старые и малые с чувством приходили со мною прощаться.
Первой ночлег мой был назначен в 11 верстах от крепостцы в Туркменском кочевье в кибитках некоего Амана, поколения Байрам-Ша. Аман был приятель Сеида, и имевши некоторые связи при дворе Ханском, хотя и доставлял мне тайным образом сведения о происходящем в Хиве, но при всем том был великой бездельник; сделавши ему доверие для покупок моих, я так им был обманут, что принужден был его прогнать; перед выездом однако же Сеид привел его ко мне и выпросил за него прощение. — Им хотелось чтобы я у них переночевал, в надежде получить от меня подарок, — у него же жил старый Туркмен лет 80 слишком, фамилии Он-Беги {74} которой известен был с молоду своими разбоями, а под старость мудрым советом в затруднительных случаях.
Он действительно показался мне весьма порядочным, Туркмены его уважали, и из речей его виден был рассудок, опытность и познание людей, а иногда даже острота.
Я был так ряд отъезду своему; что всю ночь не мог спать и просидел с сим стариком.
Выезжая из Иль Гельди Петрович встретился с вышеупомянутым Осипом Мельниковым, которой шел с Казаватского базара, он надавал ему насильно хлеба и сухих плодов, потом просил его слезть с лошади, Петрович сперва боялся сие сделать, но по убедительной просьбе Мельникова наконец слез, — Мельников бросился на колени, и умолял его не забыть несчастных невольников. — Бедный старик плакал и обнимал ноги его, Петрович возвратился ко мне чрезвычайно растроганным.
Мы пустились в путь не по старой своей дороге, но по той, которая пролегает как выше было сказано от колодцев Туерь прямо в Ханство, мимо владений Теке. Так, как со мной были Хивинские Чиновники, то и опасаться было нечего на счет разбоев; касательно же воды, мы узнали что по дороге нашей выпал снег, которой стаял, и близь разоренной крепости Шах Сенем составилась лужа, до прибытия же к колодцам Ах Набат{75} не имели кроме сей лужи, другой надежды на воду.
Ноября 28. По утру мы еще не выехали из кочевья Амана, потому, что дожидались Якуб Бая. — Я между тем заготовил письмо к Пономареву, которое намеревался отправить переехав последний канал Хивинского Ханства, с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком.
Керван наш состоял из 20 Туркменов, которые все дожидались благополучного окончания дел моих, и выезда, дабы назвавшись моими слугами, пить дорогой чай, есть на мой счет, и в надежде быть избавленными от подати наложенной на них Ханом, многие из них были конные. — Все сии приятели и родственники Сеида кажется и проехали не заплатив никаких пошлин. Они до такой степени наглы были, что приходили просить меня, чтобы купил им платья на дорогу, но я их прогнал.
В числе спутников моих был некто Назар Уста; он ехал с молодой прекрасной женой и двумя сыновьями лет 8 или 9. Лень Туркменов так велика, что он дорогой ни за что не принимался, — жена его и дети смотрели за верблюдами, и совершенно все делали, а он приходил только к моему огню греться и рассказывать сказки, — жена его также нередко навещала меня, принося всегда кусок хлеба, и получая на обмен кусок сахару.
Туркмены мои избалованные хорошей моей пищей каковой никогда еще не пользовались, обленились до крайности, один только Абул Гуссейн, старался мне служить, убирал лошадей, ходил за верблюдами, вьючил их, развьючивал, чинил по ночам оборванные ремни, раскладывал огонь, ходил со мной за дровами, варил пищу и проч. — Мы назад шли гораздо долее нежели в Хиву, потому, что верблюды были тяжело навьючены, и мы редко по ночам шли — поход сей был не менее первого труден, сильные стужи и часто недостаток в лесе, нас очень беспокоили; я сам принужден был не редко убирать свою лошадь, за дровами же всякой день сам ходил и тащил на плечах свою ношу, уходя в степь по версте и более за ними; снабжение всего кервана дровами поручил я Петровичу. Приежая на ночлег, он тотчас, сзывал охотников чай пить и отправлялся с ними за дровами рассказывая им сказки для развеселения, сам же не работал, а хвалил только усердных. Петрович, был так одет что не мог поворотиться, и потому он не таскал дров, а только ломал сухие кустарники, бросаясь на них задом, куст ломался он через переваливался, и без помощи других уже подниматься не мог; он был укутан в шести кафтанах, голова же увязана была в Киргизской шапке. — Армянин мой шутливостью своею очень ускорял всякое дело. Место ночлега моего было всегда окружено с одной стороны вьюками, а с другой дровами, среди редута сего в которой был один только вход, развожен был огонь, а снаружи второй бруствер составлялся из верблюдов, которые ложились друг к другу очень плотно.
К огню моему всегда собиралось множество лентяев. Даже самые Хивинские посланники по свойственной Азиатцам лени сидели всегда без дров не смея приказать людям своим идти за оными; они пользовались моими, также как и кушаньем моим, ленясь сами сварить остатки бедного своего запаса.
Лень, господствующий порок Хивинцев и Туркменов, доходит до невероятия. Они в состоянии по 2 суток быть голодными, не вставать с места, и ничего не делать, скупость их не уступает лени, будучи у них гостем, я всегда кормил их, и за сие соглашались они видеть во мне род своего Начальника.
Многих даже я отгонял, но на другой день опять являлись.
Теперь приступлю к описанию обратного путешествия моего по порядку чисел, дней и переходов.
Того же 28 числа выехавши перед полднем от Амана мы прибыли к вечеру за водопровод Буз {76} Гемен, последний в Ханстве, проехав около 20 верст. За Буз Геменом кроме ровной степи по которой изредка рассеяны кочевья не обрабатывающие земель, совершенно ничего нет достойного замечания.