Юз Баши с прибывшим Якуб Баем, поехали ночевать верст за 8 в Туркменская кибитки, а я остался с керваном в поле.
В тот же вечер я отправил письмо к Майору Пономареву с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком. — Мороз был чрезвычайно силен, так что я всю ночь принужден был ходить, и почти совсем не спать, при всем том ознобил себе обе ноги. К несчастью нашему дров совсем в степи не было, и сверх того в ту ночь ушли у меня в степь три лошади, которых с трудом нашли перед рассветом.
Водопровод Буз Гемен был покрыт льдом и мы взяли несколько кусков оного с собою.
Ноября 29. Поднялись мы довольно рано, и шли степью на которой видно было много развалин строений.
Ноября 30. Мы ехали также по ровной степи усеянной по местам кустарником, дорогой видны были развалины крепостцы Даудан Кала {77}.
Декабря 1. Мы прошли мимо развалин крепости Кезил Кала {78} и не останавливались ночевать потому что с утра 29 числа лошадей еще не поили и посему путь свой продолжали ночью с 1 на 2. — Лошади сии необыкновенного свойства, они могут быть по 4 суток совершенно без воды, я тому сам был очевидцем.
Декабря 2. К рассвету мы прибыли к разоренной крепости Шах Сенем, это были последние развалины по нашей дороге. — Мы долго искали и наконец нашли ту замерзшую лужу, о которой нам прежде сказывали. — Лужа не имела более ? аршина глубины, 4 аршина ширины и 5 сажен длины, — на нее все проходящие керваны полагали свою надежду. — Мы все принялись за работу, иные пошли за дровами, другие стали лед колоть кинжалами, которой и таяли для чаю в котлах; напоив таким, образом лошадей грязною водою, мы пошли далее.
Крепостца Шах Сенем лежала вправо от дороги, мы заезжали ее смотреть; она построена на насыпной горке, внутри видны еще остатки некоторых покоев. Место сие занимательно воспоминанием происшествия известного во всей Азии, которое даже поют в песнях, и рассказывают в повестях.
Шах Сенем была прелестная дочь одного богатого вельможи: Молодой Кариб (бесприютный странник) прославившийся песнопением и бандурою, любил красавицу. Желая испытать постоянство любви его она требовала, чтоб он семь лет провел в странствиях в разлуке с нею. Певец оставляет бандуру престарелой матери своей с запрещением кому-либо касаться струн ее, отправляется в далекий путь проходит многие земли, повергается различным опасностям, коих избавляется помощью судьбы и добрых людей и наконец по истечении семи скучных годов, возвращается с тою же любовию, с большею радостью на счастливую свою родину. Между тем слезы скорби ослепили мать его, Шах Сенем за 3 месяца до его прибытия обещана честолюбивым отцем богатому соседу: сопротивление отчаянной дочери было тщетно. Нещастный Кариб берет свою бандуру спешит в палаты своей возлюбленной, вступает на пиршество. Черты лица его изменились; ни кем не знаем, он ударяет струны, поет свою любовь, странствия, горесть и звуки волшебных струн; повесть его приключений, а более всего знакомый голос и пламень чувства его обнаруживают. Сладость свидания заменила тоску разлуки; невеста возвращена ему и отец соглашается на взаимное благополучие.
Я не могу оставить без замечания сего места покрытого развалинами, во многих местах даже видны еще следы водопроводов. — Не служат ли признаки сии новым доказательством течения Аму Дерьи, в Каспийское море? Мнение сие согласно с преданиями сохранившимися у Хивинцев; река сия по словам их уже 530 лет от землетрясения переменила свое течение на Север.
В ночи со 2 на 3 число мы не останавливались.
Декабря 3. Все конные уехали вперед от кервана дабы поспеть в тот же день к колодцу Ах Набат; но ночь застигла нас на дороге, и мы провели оную в поле, почти без корма для лошадей. Керван тянулся всю ночь, и нагнал нас уже к рассвету 4 числа; оставя позади себя большой керван Теке, которой несколько переходов с нами шел; но не смел на нас напасть, опасаясь Хивинских Посланников.
Декабря 4. До полудня мы прибыли к Ах Набату вся дорога, до самого Туера была устлана падшими верблюдами, и лошадьми, кои были брошены проходящими перед нами керванами сие от того, что Туркмены надеясь что Магмед Рагим Хан отменит наложенную на них с верблюдов подать, долго прожили в Ханстве, и наконец когда, уже настали морозы, они пустились в путь, иные, заплатя подать, иные же тайно убежав, хотя было и мало снегу, но он замерз, кроме гололедицы от которой верблюды портили себе ноги, были они еще и без корму. Нельзя было не содрогнуться видя в многих местах человеческие трупы между верблюдами. Узбеки и Туркмены, узнали по длинным бородам, что это должны быть Персияне, которых везли из Астрабада в неволю и бросили. — Это ничего сказали они этих Кизилбашей,{79} всегда половину раскидывают по дороге, и они издыхают от голода или холода.
Вода в колодцах Ах Набата горька, однако лошади, ее пили, мы также за не имением другой принуждены были ею пользоваться. — Колодцы сии окружены сыпучими песками и довольно большое расстояние, притом место сие имеет некоторые не большия возвышения. Не много не доезжая сих колодцев идет влево большая дорога во владение Туркменов Текенского поколения.
Отъехав верст 5 от колодцев, мы остановились ночевать.
Декабря 5. Поднявшись во 2 часу по полуночи мы шли до рассвета, я ехал впереди с переводчиком; перед рассветом начал склонять меня крепкой сон, я слез с лошади, и долго шел пешком за переводчиком своим которой по беспечности своей сбился с дороги в поле, между кустами; ночь была темная и холодная; я уже давно не слыхал голоса Кульчи, которой всегда с керваном ехал и пел; я остановился и не полагая чтобы мы сбились с дороги, думал что керван отстал и севши уснул на бугорке. Стало уже рассветать и я проснувшись увидел что оставлен один среди степи, даже никакого следа не было приметно; я стал кричать, никто не отвечает; мне весьма не хотелось испытать участи брошенных в степи Персиян, и поехал отыскивать дорогу руководствуясь движением светил; но вскоре встретил Кульчу, которой нас отыскивал и довел до привала керванного.
С 5-го на 6-е мы все продолжали путь свой и на рассвете 6-го числа пришли к урочищу, называемому Тюнюклю. Тут мы нашли на отдыхе несколько керванов поколения Ата и остановились подле крутого берега прежней Аму Дерьи. Именем Тюнюклю, называется большой провал, видный недалеко от вышеупомянутого берега; провал сей в ровной степи, имеет до 20 сажень глубины и до 150 в окружности; на самом дне оного, в Северной стороне видна пещера, из которой бежит родник с солено-горькой водой. Я видал на картах название Тюнюклю, приписанное большему озеру, но предположение сие ложно.
Декабря 6. Прошедши верст 6 по левому берегу Аму Дерьи вверх по прежнему течению оной, мы переправились через нее, и вышли в голую степь, на которой не было ни одного кусточка; русло сие называется в семь месте Энгюндж, и не так глубоко как при Беш-Дишике; дно его покрыто мелким лесом.
Ночь с 6 на 7 число мы отдыхали; — я думаю что мороз доходил до 12 или 15 градусов, холод усиливался ветром.
Декабря 7. Ввечеру мы остановились ночевать в голой степи, на ней не видно было даже ни одного кусточка.
Декабря 8. По утру мы опять пустились в путь и прибыли ввечеру к колодцу Дели {80}; — Место сие считается на половине дороги от Хивы до Красноводска. — Подле сего колодца видны развалины какого то здания. — Мы тут нашли двух Туркменов поколения Ата, пришедших с верблюдами на смену усталым идущим из Хивы; вышеупомянутые керваны пострадавшие много в дороге были их поколения, и кочевья их расположены около колодцев находящихся в степи на ровне с Дели, но ближе к морю.
Мы хотели напоить лошадей и верблюдов своих из сего колодца, но по несчастью в нем лежал утопший верблюд, вероятно в него поскользнувшийся, почему и нельзя было достать воды; с сего места не было уже совсем почти снегу и стало гораздо теплее.
Хотя с помощью Бога я и свершил уже самую трудную и опасную половину пути своего, и стал на сей счет покойнее, но другие мысли начали меня не без основания тревожить. Я полагал что последнее письмо мое не застало уже корвета, которой по расчету моему нуждаясь в продовольствии и опасаясь льда, должен был возвратится. Мысль что я останусь на берегу брошенный среди Туркменов, почти без денег, имея НА руках Хивинских Посланников тревожила меня. Без денег не хорошо жить между народом имеющим столь мало честности, бескорыстия и гостеприимства. Настало время сна, но я уснуть не мог, будущность меня тревожила и порождала разные мечты. Переехать море, мыслил я, на Туркменской лодке, в которой едва 12 человек уместится могут, во всякое время года а паче зимой было бы не отважное а безрассудное предприятие. Ехать сухим путем через Мангышлак между Киргизами, было бы сопряжено с большими опасностями, но главная невозможность сего пути состояла в денежном недостатке. — Пуститься сухим путем в Астрабад, а оттуда через Мазандеран и Ряшт в Ленкоран было бы возможно, если бы не было со мной Хивинских Посланников, и если б я сам не ездил в Хиву, край Персиянам неприязненной.
Оставаться же всю зиму между Туркменами без денег, невозможно; я потерял бы все уважение их, может быть даже и Хивинской Хан узнавши о том, послал бы меня вытребовать, и меня бы за деньги без сомнения ему выдали; я думал, и решился на следующее.
При выезде моем из Хивы, носились слухи что будто мы в войне с Персией, и что Каджары вывели всю конницу из Астрабада, приказав ей следовать в Тавриз. Слухи сии были привезены Туркменами возвратившимися с Чапаула или грабежа, с невольниками; они советовали единоземцам своим, отправляться на грабеж, потому что никто не защищал Астрабадской области.
Я бы не должен верить сим слухам, но не видевши никакого себе спасения, утешался тем, что они могут быть справедливы, и что в таком случае ежели не застану корвета, решусь собрать отряд Туркменов и напасть на Астрабад; последствия же сего меня мало беспокоили.