Сирпутий покривился, посмотрел прямо в лицо проповедника, пытаясь понять, что такого рассмотрела в этом человеке его племянница, чего не видел он. Потом махнул рукой:
– Перевезите их на тот берег.
Шатры стояли на опушке недалеко от реки. На ветру развевались червленые треугольные хоботы стягов. Воины разошлись по стану и занимались своими делами. Кто разводил костер, кто точил клинок, кто свежевал оленью тушу, подвешенную под деревом. Из лесу доносилась перекличка, стук топоров, хруст подрубленных деревьев. Отдельно разместились пленники. Их было немало, но сбитые в тесную кучу, сидящие на земле, притихшие и напуганные, они не бросались в глаза. Сторожевые неспешно разъезжали по полю на расстоянии полверсты от стана. Иногда они останавливались, всматриваясь вдаль.
Когда посреди поля появились два монаха, один из воинов пришпорил белого коня и устремился в их сторону, стремительно набирая ход. Круглый шлем и доспехи серебрились на солнце, лицо закрывала личина. Стегинт припал на колено и потянулся за камнем.
– Не смей! – строго крикнул ему проповедник.
Патрик сделал несколько шагов и поднял высоко над головой крест, держа обеими руками. Воин промчался рядом, сделал полукруг и вернулся, придерживая за узду взволнованного жеребца. Голос из-под личины прозвучал коротким низким эхом.
– Кто такие?
– Мое имя Патрик. Я проповедник из Ирландии. Со мной мой ученик. Нам нужно говорить с князем Владимиром.
– Разве ты епископ?
– Нет.
– Тогда почему думаешь, что князь Владимир будет с тобой говорить?
– Я выполняю его поручение в этой земле.
Всадник молчал. Личина, повторявшая очертания лица, пугала бесстрастной неподвижностью. Черные впадины для глаз пристально смотрели на путников. Еще несколько воинов приблизились и окружили монахов, разъезжая вокруг, словно волки вокруг загнанной добычи. Патрик покопался в суме, достал охранную грамоту русского князя и протянул первому всаднику. Тот принял, не снимая перчатки, посмотрел и вернул монаху.
– Князя Владимира нет здесь.
– Разве это не его войско?
– Его.
– Разве не он ведет свое войско?
– Для этого у него есть воеводы.
– Кто же здесь главный?
– Василько Слонимский.
– Тогда нам нужно говорить с ним.
– Ты уже говоришь с ним. Проводите их в мой шатер.
Василько развернул коня, ударил острогами[44] в бока и помчался к стану.
Трещали костры. Дымились подвешенные на жердях котлы. Воины отдыхали после дневного перехода. Благостное умиротворение нарушал детский плач и скрежет натачиваемых клинков. Ратники с усталым любопытством провожали взглядами двух латинских монахов, которые сами пришли в их стан. Увидев духовное лицо, некоторые из пленников поднялись и сошли со своих мест, надеясь на благословение и утешение, но стражи окриками заставили их вернуться. Патрик совершил крестное знамение.
Белый конь стоял на привязи около высокого шатра, круглый шлем висел на шесте у входа. Дружинник приподнял завесу, и гости, нагнувшись, прошли внутрь.
Посередине горел очаг. Пахло жареным мясом. Молодой князь сидел на потнике[45], разостланном поверх хвороста. У него были правильные черты лица, русые волнистые волосы и такая же борода. Голубые глаза – не добрые и не злые, холодные. По правую руку от него сидел дружинник. Жестом Василько пригласил гостей сесть напротив. Дружинник достал из горячих углей тонко нарезанные поджарившиеся ломти оленины. Протянул сначала князю, потом – монаху. Гость отказался. Зато Стегинт проворно взял сразу два куска – один спрятал, другой принялся есть.
– О чем ты хотел говорить со мной Патрик-ирландец? – спросил князь.
Патрик опустил глаза, облизал губы и наклонился чуть вперед, словно взвешивая в сердце каждое слово, которое собирался произнести.
– Прежде всего, прошу тебя, отпусти пленников.
– Не могу.
– Они ни в чем не повинны.
– Конрад виновен.
– Я иду к Владимиру сказать, что Конрад не виновен. Владимир послал меня узнать об этом.
– Добро, но меня Владимир послал, чтобы я воевал с Конрадом.
– Тогда прекрати хотя бы на срок воевать эту землю и не бери новых пленников, пока не получишь новых повелений от князя Владимира.
– И этого не могу.
Заметив, как поник монах, Василько заговорил более доверительно:
– Я не знаю, сможешь ли ты убедить Владимира. Но сейчас я не могу сделать того, о чем ты просишь, даже если бы захотел. Нельзя просто взять, привести войско в чужую землю, стать в ней станом и ничего не делать. Это как засунуть руку в пчелиный улей и, не трогая меда, ждать, что будет дальше. Я погублю войско и погибну сам. Ты не воин. Ты монах и можешь не понимать этого. Если я не буду разорять эту землю, как я обеспечу моих воинов и их лошадей прокормом и всем необходимым? Если не воевать, мои воины не поймут, зачем мы пришли сюда, утратят дух, перестанут доверять мне и слушать меня, и нас одолеет даже слабый враг. Если мы будем просто стоять и ждать, лехиты соберут великое войско, придут и порежут нас, как стадо овец. Если бы ты встретил меня до того, как я пересек межу, я еще мог бы подумать над твоей просьбой. Но я перешел рубеж. Теперь меня может остановить только господин князь Владимир или сам Господь Бог.
– Ты ангел смерти, посланный в эту землю, – отрешенно произнес ирландец.
– Похоже на то, – бесстрастно согласился Василько.
Ирландец свел руки, соединив кончики пальцев. Его взгляд блуждал, словно искал, за что зацепиться. Стегинт легонько толкнул задумавшегося проповедника. Патрик кивнул, словно вспомнив о чем-то, положил ладонь на его плечо и еще раз обратился к полководцу:
– Скажи, если в твоей воле окажутся люди не из княжества Конрада, ты их отпустишь?
– Мы брали в плен только туземных селян.
– А если тебе будет известно, что эти люди не лехиты?
– Покажи мне этих людей, и мы подумаем, как с ними быть.
– Их нет в твоем стане.
Василько переглянулся с дружинником.
– Ты говоришь загадками, отец.
– Речь идет об иноземном корабле, который проследует через землю Конрада.
– Война только с Конрадом, – развел ладони князь, – но я должен буду осмотреть корабль, чтобы убедиться, что там и вправду иноземцы.
– Ты поклянешься, что этим людям не будет вреда?
Василько достал нательный крестик и поцеловал, глядя в глаза Патрику.
Пополудни литовский корабль подошел к затоке у левого берега. Здесь уже стояли русские дружинники. Послышался топот. Из прибрежной дубравы выехал Василько и по дороге, круто сходящей к воде, приблизился к лодке. Сирпутий сошел на землю. За ним последовали несколько литовских воинов. Василько спешился. Один из дружинников принял и отвел в сторону его коня. Два полководца обнялись, как отец с сыном.
– Тебя не ждал увидеть, – сказал литовец, – если бы знал, что это ты ведешь войско Владимира, не остерегался бы.
– И я не ждал, – ответил Василько холодно.
Патрик стоял рядом, и ему показалось, что улыбка на лице Слонимского князя омертвела, а в глазах отразилось волнение. Но Сирпутий, кажется, не заметил этой перемены.
– Ну что, даешь нам путь? – громко рассмеялся литовец, как бы в шутку.
– Кто в шатре? – спросил Василько.
– Везу племянницу в Плоцк к ее мужу Болеславу, – радостно сообщил Сирпутий.
– Хочу убедиться.
Литовец отступил на шаг. Улыбка на его лице погасла. Он засунул большие пальцы обеих рук под широкий ремень и выжидал, как дальше поведет себя русин. Его взгляд словно говорил: «Хочешь бросить мне вызов – валяй», и это было вместо ответа. Литовские воины изготовились. Дружинники Василько подтянулись и разместились полукругом. Патрик рукой отодвинул Стегинта назад.
– Я хочу убедиться, что в шатре – Гаудемунда.
– Нет, – твердо ответил литовец, и некоторое время оба молчали, – неужели ты не понимаешь, что ждет тебя и твой маленький город, если ты нанесешь такое оскорбление моему брату?
Василько не отвечал.
– Дядя, отойди, – раздался за спиной Сирпутия голос племянницы.
Сирпутий обернулся и посторонился. Дружинники-литовцы тоже расступились. Гаудемунда стояла в полный рост в середине ладьи.
– Вот я, смотри!
– Значит, правда, – опустил глаза Василько.
– Ты ждал чего-то иного?
– Нет. Но я не видел тебя уже три года.
– Ты увидел меня.
– Могу я поговорить с тобой с глазу на глаз?
– Ни я, ни мой дядя не допустим ничего, что могло бы навредить чести моего мужа и моего отца. Если хочешь, говори в присутствии всех этих людей.
– Почему ты называешь Болеслава мужем, но в твоих волосах все еще девичий венец?
– Нам осталось обвенчаться. Это произойдет в тот же день, когда я прибуду в Плоцк.
Молодой князь кивнул. Казалось, он хочет еще сказать что-то, но не знает как.
– Василько, ты хотел увидеть меня, и ты меня увидел. Отпусти нас, как обещал, – попросила Гаудемунда уже не таким твердым голосом, – отпусти меня.
Василько помрачнел, но попятился, и, подчиняясь его знаку, все его дружинники отступили.
– Я запомню тебя такой, какой увидел сегодня, – громко сказал слонимский князь.
– Все оставшиеся дни пути я буду молить моего дядю, чтобы он забыл о том, что сегодня произошло, – ответила княжна.
Сирпутий плюнул на землю. Все литовцы погрузились в лодку и взялись за весла.
– Вы не плывете с нами? – спросила Гаудемунда у Патрика со Стегинтом.
– Благодарю тебя, княжна, но наш путь изменился.
Ладья отошла от берега. Княжна шепнула что-то дяде и спряталась в шатре. Сирпутий приподнялся и кинул на берег к ногам Патрика драгоценность, которую монах отверг утром. Патрик поднял серебряный браслет, украшенный двумя янтарями – рыжим и желтым, точно такими же, какие были на четках проповедника.
Когда ладья отплыла далеко, Василько сказал Патрику:
– Сего