По возвращении из Торуня Патрик получил через тиуна наказ от Владимира остановиться в избе на княжьем подворье и там ждать вестей. Старый монах поступил по слову князя.
– Думаю, нам предстоит путешествие в твою страну, – сказал Патрик Стегинту.
– Да, – отозвался ятвяг, – на твоих четках остался только один камень – черный.
Монах почесал затылок.
– Когда мы пойдем? – спросил ятвяг.
– Как только получим добро от князя. Сказать по правде, я ожидал, что ты будешь сердиться. Либо я ошибался, либо ты умело скрываешь движения своей души.
– Я давно все понял.
– Нет, не все. Я не шериф. Я простой проповедник. Снимая бусины с четок, я мог упустить что-то из виду, обмануться или поспешить с выводами. Мы пойдем в Ятвягию не потому, что остался один камень, а потому, что в этой стране мы разыщем ту, которая видела все своими глазами.
Стегинт коротко глянул на Патрика, взял ведро и, ничего не сказав, пошел за водой. Больше они не возвращались к этому разговору. Однако старый монах за неполный год хорошо изучил своего ученика и видел, где блуждает его душа. Неважно, чем он при этом был занят – склонился ли над книгой, вперив отрешенный взгляд в пустоту, носил ли дрова, которые пахли мхами и лесной плесенью, или же подолгу, сидя на крыльце, смотрел на дорогу, пока капли весеннего дождя ручейками стекали с покатой кровли.
Ранним утром, пока Стегинт спал, а утренние сумерки еще висели над городом, Патрик вышел из дому, миновал крепостную браму, только что открытую стражами, и спустился с высокого берега к реке. Разулся, вошел по колено в воду, стал под навесом старой ракиты, закрыл глаза и читал псалмы. Ледяной поток холодил ступни и икры.
До слуха донеслось дребезжащее гудение рога. Потом гулко зазвучали трубы на крепостных стенах. Патрик перекрестился. На короткое время наступила тишина, пока не ударил колокол. Его звучание было тревожным и настойчивым.
Краковский князь Лешек никому не собирался прощать разорения своей страны. Разбив Льва, он преследовал его, вошел в западную Галицию и осадил город Переворсск. Обычно во время войн поляки, триста лет назад принявшие христианство, были милостивы к побежденным. Но в этот раз их привел ангел возмездия. Взяв город, они сожгли его дотла и перебили жителей от мала до велика. Единственным благополучно вернувшимся из Польши русским князем оставался Владимир. Наступил его черед.
По звону колокола жители лесного города собрались на неширокой площадке перед церковью Святого Петра. Стегинт стоял у дворовой ограды, видел и слышал, что происходило. Гонец, прибывший в Берестье с того берега, стоял на паперти и взывал к людям, едва не плача:
– Ляхи пришли, воюют по Кросне[95], десять сел сожгли, людей в плен гонят.
Через собрание к церковному входу продвинулся человек в коричневой свите.
– Тит вернулся, – промолвил кто-то.
Ятвягу было знакомо это имя. Он помнил, что один из трех отрядов, бравших лесной осек под Сандомиром, вел этот берестянин. Стегинт вытянул шею, пытаясь рассмотреть его. Тит был молод, среднего роста, широкоплеч. Серые глаза, твердый, спокойный взгляд, прямой нос, плавно переходящий в лоб, темно-русые волосы, гладко выбритое лицо.
– Сколько лехитов ты видел? – спросил Тит гонца.
– Около двухсот воинов, – ответил тот.
– Среди них есть латники?
– Каждый третий.
Тит поднялся на паперть и обернулся к собранию:
– Седлайте коней, надевайте броню и оружие. Клинки заточим в пути.
– Остынь, Тит! – перебил Борко. – Прошлым летом наши братья полегли под Пултуском. Без них у нас войска и одного девяноста[96] не наберется. Если и мы ляжем костьми за Бугом, кто тогда защитит город, когда опять придут ляхи или литвины? Нужно отправить гонцов до князя Владимира и дождаться его дружины. С ней мы освободим наших людей или захватим столько же ляхов.
– Владимир в Любомле, – раздался чей-то голос, ятвяг обернулся и увидел Раха верхом на взмыленном коне, – я от него. Он не знает о нападении и прибудет в Берестье не раньше третьего дня.
Над площадью установилась тишина.
– Кроме нас, некому защитить наших людей с того берега, – возвысил голос Тит, – если мы не поборемся за них, враг возьмет нас порознь.
Некоторые поддержали его, другие молчали. Тит обернулся к старому русскому священнику, стоявшему у входа в церковь, припал на колено и преклонил голову. Священник не поднимал руки. Тит замер в ожидании. Наконец, подумав, служитель перекрестил берестянина и положил десницу на его голову. Тит принял руку старика в скрещенные ладони и поцеловал.
– Я с тобой, брат! – решил Борко.
– Я тоже, – сказал Рах, поворачивая коня.
Возвращаясь с молитвы, Патрик видел воинов, собирающихся на поле перед городом. У брамы его окликнул страж, но ирландец сделал вид, что не услышал и, ускорившись, скрылся в сумраке въездной вежи. Мимо него один за другим проскакали несколько вооруженных всадников. Патрик отпрянул и прислонился спиной к бревенчатой стене, чтобы не угодить под копыта.
Стегинта не было ни в избе, ни на княжьем дворе. Патрик пошел искать его по городу, расспрашивал людей, но никто не мог ему ответить. Он вернулся во двор и только теперь заметил, что коня, которого Стегинт добыл в Польше, нет на месте. «Ну, правильно, – пробормотал ирланлдец, – они забирают в поход всех хороших коней». Но тревожное предчувствие уже не оставляло монаха. Он поспешил в избу, открыл ларь, в котором ятвяг хранил привезенную им с польской войны броню и оружие, и увидел пустое дно.
– Что же ты творишь, безумец, – проговорил Патрик с досадой, – это не твоя война…
Тит одним из первых перебрался на левый берег и с прибрежной отмели наблюдал переправу войска. Шлемы и наконечники копий блестели на утреннем солнце. Воины лесного города были хорошо вооружены. Все – в пластинчатых доспехах, на добрых конях. Но их было мало. «Шестьдесят восемь, шестьдесят девять, семьдесят…» – беззвучно шевелились губы воеводы.
– Гонец говорит, ляхи сожгли десять сел, – сказал Борко, подъехав.
– Да, – согласился Тит.
– Значит, они уже взяли довольно добычи и пленников и больше не будут разъезжаться для грабежа. Значит, их будет больше. Что ты намерен делать, когда придем на Кросну?
– Мы не пойдем на Кросну. Нам незачем делать крюк, загоняя коней. Это воины Лешека и, кто бы они ни были – краковяне, сандомирцы или люблинцы, – они будут возвращаться Люблинской дорогой. Если пойдем через леса на запад, выйдем на нее до вечера. Даст Бог – опередим и сделаем засаду…
Тит замолчал на полуслове. Его внимание привлек воин в простых доспехах, не слишком ловко управлявшийся с конем.
– Это тот ятвяг? – спросил он.
– Он самый, – не без удивления подтвердил Борко.
– Чтоб ему пусто было! – ругнулся Тит.
– Почему ты злишься? – спросил Борко. – Он не пожалел живота своего, чтобы помочь нам.
– Не злюсь, – потянул поводья Тит, – просто я думал, нас здесь семьдесят взрослых мужей, а оказывается, шестьдесят девять.
Тит повел войско узкими лесными тропами. Несколько раз делали короткие привалы. Солнце начало клониться к земле, когда деревья расступились, и впереди открылась дорога. Тит поднял руку, давая знак остановиться. Один из воинов помчался направо вдоль опушки – до места, где виднелся поворот. Когда разведчик убедился, что по пути никто не следует, Тит один выехал на дорогу, спрыгнул с коня и припав на колено, осматривал землю, утоптанную множеством копыт, ног и колес.
– Что скажешь? – спросил Борко.
– Они уже прошли здесь, – ответил Тит, – недавно. Придется идти в погоню.
Воины помрачнели, но никто не возражал.
– В той стороне протекает ручей, – сказал молодой воевода, указывая рукой, – сделаем привал на ночь. Рах.
– Я здесь.
– Дальше, слева от дороги, деревня в три двора. Местные могли видеть войско. Поговори с ними.
На берегу ручья берестяне разбили стан и разожгли костры. Стегинт подсел к огню, где сидели Рах и Борко.
– Мы узнали тебя, – сказал Рах.
– Я и не прячусь, – буркнул Стегинт.
– А где твой учитель? Он отпустил тебя?
Стегинт прищурился, глядя в огонь. Рах улыбнулся и потрепал его по голове.
Обойдя воинов и проверив стражей, Тит подошел к коновязям. «Ну что, дружок, придется завтра нам с тобой потрудиться», – сказал он негромко, проводя рукой по длинной конской голове. Затем отошел на полсотни шагов от стана. Свет костров едва добивал сюда, голоса доносились приглушенно. Тит хотел ненадолго остаться один, но так, чтобы никто этого не заметил. Он не был уверен в своем решении. Если бы под его рукой была хотя бы сотня! Как не хватало здесь дружинников, погибших с Баграмом в Мазовии! И как не хватало самого Баграма с его опытом и рассудительным мужеством!
Тит вспомнил, как пришел к тиуну за два дня до его отплытия, но застал дома только его внучку. Прежде он не испытывал никаких чувств к этому худенькому заморышу в одеждах мальчика, ходившему тенью за Баграмом. Но в то лето девочка стала красавицей, и охотник заметил это, хотя и не придал этому особого значения. Вспомнив то утро, Тит открыл глаза навстречу непроницаемому лесному мраку и протянул руку, словно перед ним кто-то стоял.
Судислава разжала ладонь.
– Они золотые? – робко спросила она.
– Нет, – улыбнулся охотник, – орихалк. Ятвяжская работа.
Тит задержал на мгновение взгляд на ее лице и ушел, не желая напугать. А она так смутилась, что даже не поблагодарила за подарок.
На следующий день Тит отправился в пущу. Через семь дней с добычей он вышел к Бугу около Дорогичина. В этом городе он рассчитывал, как и всегда, сбыть шкурки местным торговцам, обменяв пушнину на серебро. Проехав мимо рынка, он направился напрямую на двор к Ярыге – купцу, ходившему на своей ладье между Мазовией и Волынью.
– Лисиц за полцены, может, и возьму, а куниц и белок не возьму, – сказал купец, осмотрев добычу, – мне этот товар не нужен. На Волыни с этого много не выручу. А в Мазовию я в ближайшие месяцы не собираюсь. Береженого Бог бережет.