– О чем это ты?
– Ты что, не знаешь? – удивился Ярыга. – Хотя откуда тебе знать? Ты же в последние дни из лесу не выходил.
– Говори уже, не томи.
– Разбойники под Пултуском лютуют. Взяли корабли Владимира. Никто не выжил. Эх, сколько товара загубили, – махнул Ярыга рукой, – я и прежде говорил, что Баграм уже старый для таких дел.
– Баграм был моим крестным.
– Ну, не обессудь.
– Кто это сделал?
– Сказал же – разбойники. А чьи – Бог весть. Может, сами ляхи, а может, и поганцы опять из лесу вышли.
Тит попятился прочь.
– Эй! – окликнул его Ярыга. – Отдашь лисиц по моей цене?
– Забирай…
Тит кинул мешок на землю. Ярыга отобрал лисьих шкурок, отдал одному из холопов, потом сходил в дом и, вернувшись, дал Титу мешочек с серебром. Тит спрятал.
– Проверять не будешь?
– Нет. Слушай, Ярыга, мне нужен проводник по Злинскому лесу. Может, пленник из ятвягов.
– Найду. Сколько заплатишь?
– Хорошо заплачу.
– Я через несколько дней мимо Берестья пойду. Найду тебя там.
Покинув Дорогичин, Тит направил коня к реке, спешился, опустился коленями на песок у самой кромки и долго сидел. Потом склонился над водой и, зачерпнув полные ладони, умыл лицо, перекрестился, вскочил в седло, развернул коня и вместо Берестья направился в сторону Пултуска.
Тит первым из следопытов Владимира увидел место гибели корабельщиков и нашел следы, идущие сначала вдоль реки, а потом – в глубь ятвяжского леса. Спустя несколько дней он встретился с князем и сказал, что на руках Конрада Мазовецкого крови нет.
– Тит! – позвал кто-то громко с опушки.
Воевода поспешил в стан. Рах с разведчиками вернулся из деревни.
– Их видел пасечник, – сообщил боярский сын, – сказал, прошли недавно. Около двухсот воинов. Много латников. В середине идет обоз с пленными. Несколько сот селян. Не только женщины и дети. Мужиков тоже много взяли.
– Они должны быть где-то рядом, – сказал другой воин, – можем напасть ночью.
– Нет, – отверг Тит, – поди еще найди их. И они настороже, а наши люди и кони устали. Завтра они пойдут дальше. С обозом и пленниками они будут медленнее нас. До середины дня настигнем. Их войско опять будет разделено и растянуто вдоль дороги. Если быстро нападем на задний полк, передние могут не успеть вернуться. Тогда сразимся с передним полком.
Узкая дорога вела через дубравы, перемежавшиеся с неширокими равнинными лугами, на которых росли одинокие дубы. Изредка она петляла, огибая озерцо или старое дерево. Это были еще русские земли, но уже в нескольких поприщах отсюда начиналась Польша.
Когда солнце миновало полпути от восхода к полудню, разведчик вернулся сказать, что видел впереди на дороге чужое войско.
– Первыми поедут самые опытные, – сказал Тит, – щиты держите наготове – у ляхов могут быть лучники. Ударим быстро и крепко! Молись о нас, пречистая Дева. Не оставь нас, Господи Сил!
Войско двинулось, набирая ход. Стегинт сначала ехал в первых рядах. Рах поравнялся с ним, оттесняя его на край дороги.
– Слышал воеводу? Уступи!
Из-за пригорка показались красные и пурпурные хоботы стягов и верхушки копий, потом – округлые и заостренные шеломы и, наконец, само вражеское войско, неспешно двигающееся по дороге, зажатой с двух сторон лесом. Русины ударили острогами коней и опустили копья.
Поляки заметили преследователей. Загудели рога и трубы. Щитники поспешно разворачивались. Затрещали копья, закричали люди. Лехиты мужественно стояли и гудели в рожки, призывая соратников, ехавших впереди обоза и составлявших основную силу войска, вернуться.
Незадолго до столкновения Стегинт, оттесненный другими всадниками, съехал с дороги и помчался по опушке. Здесь его конь споткнулся. Ятвяг вылетел из седла, и только природная ловкость спасла его кости. Он покатился по земле, пока его не задержал куст лещины. Поднявшись на ноги и подобрав оброненный клинок, он осмотрелся, разыскивая умчавшегося коня и слетевший с головы шлем, но не видел ни того, ни другого. Глазам открылась жестокая сеча, и Стегинт оцепенел.
– Руби веревки! – раздался рядом голос Раха.
Ятвяг не сразу понял, о чем говорит боярский сын, но тут увидел вереницу повозок и связанных пленников. Он ринулся к ним и начал резать веревки, которыми были связаны их руки. Многие освобожденные кросненцы хватали оружие, оброненное убитыми, выламывали жерди из повозок и палки на опушке, хватали камни. Женщины с детьми бежали в лес.
Задний полк лехитов был уже почти разбит, когда спереди донеслось гудение труб. Главный полк, в котором было немало рыцарей, возвращался. Они приближались двумя колоннами по обе стороны от повозок. Впереди одной из колонн мчался рыцарь с длинным копьем и треугольным щитом, в плоском шлеме и силезских кольчужных доспехах, покрытых пурпурным плащом с гербом на груди, изображавшим черного орла. Такого же цвета попона покрывала его тяжеловесного коня.
Когда остатки заднего полка поляков были рассеяны, Тит протрубил в рожок, призывая дружинников к себе и выстраивая в боевой порядок. Дружинники изготовились к столкновению. Неожиданно ляхи приостановились. В небо взметнулись стрелы. Не все успели поднять щиты. Послышались крики раненых. Одна из стрел вонзилась в плечо Борко. Боярин прорычал, обломил ствол стрелы и остался в седле.
Тит ударил острогами и направил коня навстречу рыцарю в пурпурной мантии. Копье Тита было короче, а малый круглый щит прикрывал лишь часть руки. В последний миг он поменял обхват и метнул копье в противника. Острие пробило кольчугу. Раненый рыцарь завалился на бок, не успев нанести удар. Тит осадил коня, но его уже окружили польские всадники. Он обнажил меч и яростно дрался, отбивая удары клинком и малым щитом. Рах и несколько берестян ринулись на помощь и вместе оттеснили ляхов.
Освобожденные мужики-селяне кололи коней под всадниками и выбивали их из седел. Одних добивали, другим вязали руки. Стегинт был с ними. Он забрался на одну из повозок и в какой-то миг увидел Тита, яростного и забрызганного кровью. Вооруженный не хуже рыцарей, ловкий и стремительный, он бился храбро и сразил в этот день нескольких латников.
Битва стала затихать. Крики ярости уже не смешивались в общий гул. Вместо них все чаще доносились стоны раненых. Замолкли рожки. Немногие из польских воинов, развернув коней, покинули битву. До полусотни лехитов были убиты и около сотни попали в плен.
Подул прохладный весенний ветер. Тит склонился в седле, подобрал с повозки кусок рваного сукна, вытер клинок и вложил его в ножны. Потом снял шлем, закрыл глаза, запрокинул голову, вдохнул полной грудью и замер на несколько мгновений.
– Разворачивайте повозки, – приказал он охрипшим голосом, – зовите из лесу женщин и детей. Мы возвращаемся.
Слово 16: Изяслава
На повозке сидела молодая женщина с совсем маленькой девочкой. Тит приблизился к ним.
– Почему ты не убежала в лес со всеми?
Женщина приподняла сукно, и Тит увидел торчавшую из бедра стрелу.
– Где твой муж?
– Его убили, когда захватили нас, – ответила женщина.
– Ясно. Стрелу извлекут и прижгут рану каленым железом. Не противься.
Стегинт видел, как двое мужчин помогли женщине подняться и сойти с повозки. Ребенок повис у матери на шее и не отпускал. На опушке разводили костер. Стегинт отвернулся, сел на край повозки и спустя какое-то время услышал крик. Из плеча Борко тоже извлекли обломок стрелы. Боярина положили в телегу. Он закрыл глаза и впал в забытье. Мужики копали ямы и наскоро хоронили погибших.
– Ты живой, брат? – услышал Стегинт голос Раха.
Ятвяг посмотрел боярскому сыну в глаза и кивнул. Рах сел рядом.
– Я видел тебя. Ты все сделал верно.
– Я потерял коня и шлем.
– Мы взяли добычу. Скажу Титу, что один из коней твой.
– Не надо.
– Не надо?
– Зачем мне конь?
– Не нужен – продашь.
Pax поднял руку, чтобы потрепать Стегинта по голове, но удержался и, положив ладонь на его плечо, дружески приобнял.
После короткой передышки войско с отбитыми и чужими пленниками двинулось в путь. Тит торопил, опасаясь обратной погони.
Утром следующего дня, когда воины гасили костры, запрягали тягловых и седлали боевых коней, Тит направился к повозке, в которой ехала раненая женщина с дочкой. Они еще не поднялись, ребенок спал, уткнувшись в грудь матери. Тит прошел мимо, не желая их беспокоить, но невнятная тревога заставила его вернуться и присмотреться.
Веки женщины были прикрыты. Казалось, она спала, но она не дышала. Тит приложил пальцы к ее шее, прощупывая пульс. Женщина не пошевелилась и не открыла глаза. Ее сердце не билось. Она была мертва. Тело еще не остыло. Тит обернулся и встретился глазами с Борко. Они поняли друг друга. Тит направился к польским пленникам.
– У кого были отравленные стрелы? – спросил он сквозь зубы.
– У меня, – глухо отозвался усач, сидевший спиной к дубу со связанными руками.
Тит приблизился к польскому стрелку, опустился перед ним на корточки и пристально посмотрел в лицо. Поляк поднял голову и выдержал взгляд.
– Сколько стрел ты успел выпустить?
– Три или четыре.
Глаза Тита сузились.
– Это война, а не потеха, – сказал лехит.
– Ты воевал с женщинами?
– Я стрелял в мужчин.
– За твою честность я не перережу сейчас тебе глотку. Но знай – если тот боярин или еще кто-нибудь из моих людей, раненных стрелами, умрет, ты пойдешь следом.
Тит вернулся к повозке, вокруг которой молча собирались люди.
– Ребенок прикладывался к груди? – спросил Тит.
Люди переглянулись. Тит склонился и положил ладонь на лоб девочки. Она проснулась, заморгала и потерла кулачками глаза.
– У них есть родня?
– Они с мужем жили на отшибе, – сказал старик-селянин, – у него не было родственников, но мы все его знали – он делал и продавал челны. А ее привел откуда-то три года назад. Никто ее по имени-то не вспомнит – ни ее, ни ребенка.