Уснуть, когда рядом враг, то же самое, что лечь и умереть. Запомни это, ятвяг. Если я твой враг, не усни рядом со мной. Только один из язычников, услышав стон товарища, успел проснуться. Когда он все понял и попытался убежать – Мартин убил его, став у него на пути. И вот со всей добычей и захваченным оружием мы вернулись.
– Хочешь сказать, что это было самое доблестное из дел Мартина? – спросил Накам.
– А ты хочешь поспорить со мной? – обернулся к нему Конрад.
– Хочу.
– Попробуй.
– Есть одно дело, в котором никто из вас не участвовал, но о котором когда-то говорили многие, а теперь стали забывать. Уже много лет прошло. Во времена второго вероотступничества двадцать сильных пруссов-язычников, выйдя из своих чащоб, разоряли христианскую страну. Мартин погнался за ними. С ним было семнадцать струтеров. Останавливаясь на привалах, они всегда выставляли стражу, зная, что язычники – те самые или другие – могут быть поблизости. Ты сказал, Конрад, что уснуть, когда близко враг, – то же, что умереть. Ты прав. Мы все это знаем и используем против наших врагов. Но в тот раз этот закон обернулся против Мартина и его людей. Было время пополудни, когда и зверей, и людей клонит ко сну. И те пруссы нашли двоих стражей Мартина спящими. Одного они убили, а второго привязали к дереву и пообещали сохранить ему жизнь, если он расскажет, сколько христиан за ними идет и где они. Мартин отдыхал со своими людьми на берегу реки. Один из них разделся и переплыл реку, чтобы наловить раков. С другого берега он первым увидел появление пруссов. Он громко закричал и этим предупредил товарищей. Мартин и его люди успели вскочить на ноги, выхватить оружие и лицом к лицу встретили язычников. Те и другие храбро дрались. Тот, что был на другом берегу, переплыл реку, схватил меч и щит одного убитого и нагой вступил в битву. В этом бою он был так иссечен, что клочья мяса свисали с его тела. Все стояли насмерть. Битва была такой упорной, что утомившись, по согласию, они трижды отдыхали. Христиане молились своему Богу, язычники – своим. И так, переведя дух, они трижды сходились снова. И вот страж, которого оставили привязанным к дереву, сумел освободиться. Когда он пришел на берег, они все – христиане и язычники – были мертвы. Только Мартин, полуживой, еще дышал. Тот страж положил Мартина на повозку и доставил в Редин с конями, оружием и добром, что награбили пруссы. Лекарь тогда сказал, что Мартин умрет, но он ошибся…
– И его простили? – спросил Конрад.
– Кого?
– Стража, который выдал Мартина.
– Откуда мне знать?
– Кому же, как не тебе?
– Сожри тебя геенна огненная, Конрад, – процедил сквозь зубы Накам, – тебя когда-нибудь пытали каленым железом?
Струтер оттянул верх воротника, показывая след старых ожогов.
Мартин из Голина пришел последним с наступлением позднего вечера. Он выглядел иначе, чем представил его себе Стегинт. Среднего роста, крепок, но не настолько, чтобы это бросалось в глаза. Ему несомненно было больше пятидесяти. Волосы темные, с проседью. Борода опускалась тупым клином, прикрывая шею. Лицо, несмотря на борозды морщин, еще красивое, глаза голубые, живые, но уставшие.
– Вы видели Ромов?
– Видели, – подтвердил Стегинт.
– Сможете провести нас?
– Да.
– Я говорил с комтуром, – повернулся Мартин к товарищам, – магистр Манегольд[111] готовит великий поход. Он намерен сокрушить Ятвягию этой зимой.
– Добрая весть, – пробасил Конрад.
– Да. Но по этой причине Дитрих не даст нам людей.
– Нам придется идти впятером? – переспросил Накам.
Мартин кивнул.
– Этого мало для такого дела, – сказал Накам.
– Да уж, – подтвердил Кудар.
Мартин задумался, потом посмотрел внимательно на Тита.
– Ты охотишься в одиночку? – спросил он по-русски к удивлению товарищей.
– По-разному, – ответил берестянин.
– На большого зверя ходишь?
– Хожу.
– С кем воевал?
– Ляхи, ятвяги, литвины.
– Какое оружие любишь?
– Меч. Луком владею.
– Щит?
– Малый.
Мартин кивнул.
– Вот, что я вам скажу, – заговорил он опять, – нас здесь шесть хороших воинов. Каждый из вас вольный струтер и может распоряжаться клинком и жизнью, как захочет. Ни я, ни комтур, ни магистр – никто вам не закон. Только Бог. Поэтому я скажу за себя. Я ждал этой возможности всю мою жизнь, с того дня, как поклялся мстить язычникам. И теперь я не отвергну этот дар небес, иначе будь я проклят за такую трусость. Я готов пойти на Ромов даже с этими двумя. А если кто из вас пойдет с нами – того назову братом.
Конрад усмехнулся:
– Мой топор уже заточен.
– Я встретил этих двоих, отвел к комтуру и собрал вас всех здесь, – сказал Кудар, – не для того, чтобы остаться.
Все посмотрели на Накама.
– Что? – спросил он. – Может, кто-то хочет обвинить меня в трусости? Без разницы. Если останусь в городе, обязательно убью одного человека, и меня повесят. Уж лучше умру, как жил.
– А ты, Стовемел?
– Ты знаешь мой ответ, Мартин, – отозвался Стовемел спокойным, немного уставшим голосом, – мы пойдем туда вместе, но пусть этот маленький ятвяг не обольщается.
– О чем ты говоришь? – встревожился Стегинт.
– Ты думаешь, твой учитель жив? – спросил Стовемел, и его лицо снова выплыло из тени.
– Когда он попал в плен, его хотели принести в жертву с наступлением ночи, но что-то остановило их.
– С наступлением ночи? – переспросил струтер.
– Криве сказал: «Мы убьем тебя, когда владычество ночи сменит владычество дня».
– Ясно, – кивнул Стовемел, опять погрузившись в тень, – тогда твой учитель еще жив. Но ему осталось меньше месяца.
– Почему?
– Вайде лот говорил о дне осеннего равноденствия.
Слово 23: Бирута
– О, белый ангел Михаил, о, кроткая Мария, светлый сосуд благодати, о, тихая Бригитта с золотистыми волосами. Прострите вашу десницу и сохраните меня в этом хрупком теле. В сей день, и в день завтрашний, и в дни этой осени храните меня в этом хрупком теле…
Монах приоткрыл глаза. Последние четыре дня он находился в храме. Руки и ноги были связаны. Дневное сияние высветило в дверях белые одежды. С тех пор, как проповедник очутился в плену, его зрение сильно ослабло. Он хорошо различал свет и тьму, но очертания людей и вещей размылись.
В храме были темные стены и не было окон. От главных дверей через залу тянулись два ряда толстых столбов, поддерживавших кровлю и словно делящих внутреннее пространство на три продольных нефа. В середине залы на земляном полу теплился очаг. Солнечный свет проникал в храм через открытые двери и отверстие в кровле над очагом. В противоположном конце также были двери, но они всегда были закрыты. Вдоль стен стояли престолы, на которых сидели люди, но они не шевелились, словно были мертвы, и Патрик понял, что это идолы.
Каждый день пленнику являлся Криве. Иногда вайделот начинал говорить с ним доверительно. Патрик мужественно сносил тяготы, но призрак доброты размягчил его сердце и однажды обманул его. Патрик обольстился, что сможет обратить самого Криве, и выдал тайну о дне, когда рижский архиепископ благословил его на проповедь в Ятвягии и предрек, что Патрик спасет целый мир. Лицо Криве застыло, голос похолодел.
– Думаешь, это твой Бог привел тебя сюда? Нет. Двадцать пять лет из ночи в ночь мне тоже снится один и тот же сон. Двадцать пять лет я жду тебя. Знай – тебя заманила в Ромов сила наших богов, которых ты оскорбил когда-то. Двадцать пять лет они ждут этой жертвы – великого христианского вайделота. И этот день близок.
– Я не помню тебя… – сказал Патрик, пытаясь разглядеть черты старого жреца.
– Я тебя помню.
– Ты не лишишь меня веры.
– Ты лишишься ее на жертвенном костре за миг до смерти.
Криве смотрел в глаза, и Патрик держал его взгляд, будто хотел доказать, что его дух сильнее, но его глаза не видели глаз врага и закрывались от усталости. Когда белый вайделот вышел, Патрик тихо простонал. И вот перед ним опять кто-то стоял.
– Ты не лишишь меня веры, – повторил Патрик.
Но это был не Криве. Молодая девушка приблизилась к христианскому священнику и поднесла к его потрескавшимся губам горшочек с козьим молоком. Четыре прошедших дня Патрику не давали есть. Ирландец произнес какие-то слова на непонятном ей языке и только после этого отпил – сначала глоток. Потом вытянул шею и жадно пил, так что молоко текло по рыжей бороде.
– Что значат твои слова? – спросила девушка.
– Они переводятся: «Убереги меня, Боже, от заговора друидов, кузнецов и жен»[112].
– Кто такие друиды?
– Вайделоты, волхвы… в разных языках у них разное имя. Зачем он прислал тебя?
– Он хотел сказать тебе, что отнесет перстень сам.
– Кто? – не понял Патрик.
– Мальчик, с которым вы были вместе на пиру вождей.
Патрик заморгал и напряг глаза, силясь рассмотреть девушку.
– Так это ты? Я забыл, как тебя зовут?
– Бирута – такое имя дал мне Криве.
– Бригитта, тихая Бригитта с завитыми локонами…
– Как ты сказал?
– Это имя святой, родившейся на моем острове. Она помогает в беде, утоляет жажду и дарит надежду, когда ее уже почти не остается.
– Красивое имя.
– Как ты прошла мимо стражей?
– Они думают, меня послал Криве.
– Тогда тебе опасно задерживаться. Но раз уж ты здесь, расскажи мне кое-что. Кто это сделал – кто напал на корабли?
Лицо девушки побледнело. Глаза широко раскрылись. Она застыла, как стояла, и не сразу ответила Патрику. Ее голос перешел на шепот:
– Они вышли из лесу. Наши кричали, когда дрались, а эти дрались молча. У них были черные лица…
– Как у стражей Ромова?
– Да. Один из них сказал: «кайлес». Два раза. Потом я узнала, что по-ятвяжски это значит «здравствуй»…
Патрик закрыл глаза и тяжело выдохнул.