она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого. Но чего же ему стыдно? «Чего же мне стыдно?» – спросила она себя с оскорбленным удивлением. […] Она перебрала все свои московские воспоминания. Все были хорошие, приятные. Вспомнила бал, вспомнила Вронского и его влюбленное покорное лицо, вспомнила все свои отношения с ним: ничего не было стыдного. А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она вспомнила о Вронском, говорил ей: «Тепло, очень тепло, горячо» (ч. 1, гл. 29, т. 8: 121–122).
Вронский смешивается в мыслях Анны с английским героем ее романа, и опять у нее возникает чувство стыда. Ее отношение к Вронскому описывается в форме старой детской игры: что-то прячут, и когда ищущий приближается к спрятанной вещи, ему говорят «тепло, очень тепло, горячо». Так же Анна в душе приближается к тому огню, который скоро овладеет ею полностью, но который уже начинает выражаться физически: «Она поднялась, чтоб опомниться, откинула плед и сняла пелерину теплого платья» (с. 123). Чтобы освежиться, Анна, когда остановился поезд, решает выйти на станцию, но тут же попадает «из огня в полымя». В снежной буре на платформе она встречает Вронского, который объясняется ей в любви («я еду для того, чтобы быть там, где вы, я не могу иначе»). Английский роман начался.
Петербургская жизнь Вронского окрашена в «английские» тона. Он много времени проводит со своими полковыми приятелями в Английском клубе, месте страстных игр, которые происходят в так называемой «инфернальной» (лучший приятель Вронского, богатырски сложенный Яшвин, считается «первым игроком» в клубе; (ч. 2, гл. 19)). Такое физическое здоровье характеризует и Вронского – неоднократно подчеркиваются его «сплошные зубы», которыми он ест «свой бифстек». Английское видим и в другом, не менее важном хронотопе линии Вронский-Анна – на скачках. Смелость и энергия, выражаемые в английском слове pluck, свойственны Вронскому-наезднику:
– С препятствиями все дело в езде и в pluck, – сказал англичанин.
Pluck, то есть энергии и смелости, Вронский не только чувствовал в себе достаточно, но, что гораздо важнее, он был твердо убежден, что ни у кого в мире не могло быть этого pluck больше, чем у него (ч. 2, гл. 21, т. 8:214).
Увлечение Вронского лошадьми предстает перед читателем в английских декорациях: конюх его – «грум» (groom), тренером у него – «сухой англичанин» Корд «с развинченной походкой» жокея и с постоянным ответом «АП right! All right!». Скачки, главное занятие Вронского, имеют такой же облик «игры с высокими ставками», как и игра в «инфернальной» Английского клуба. И вполне закономерно, что на роковые скачки Анна едет в английском экипаже Бетси Тверской, кузины Вронского:
– Однако пора уже, – сказала она [Анна], взглянув на свои часы, – что это Бетси не едет!.. […]
– О да! – отвечал Алексей Александрович. – Вот и краса Петергофа, княгиня Тверская, – прибавил он, взглянув в окно на подъезжавший английский, в шорах, экипаж с чрезвычайно высоко поставленным крошечным кузовом коляски. – Какое щегольство! Прелесть! (ч. 2, гл. 27, т. 8: 243–244).
Любовная игра Вронского и Анны развивается на фоне салона Бетси. Это самое «английское» место в петербургской жизни Вронского. Однако у салона Бетси в романе есть «двойник» – английский кружок Лидии Ивановны, куда вхож муж Анны, Алексей Каренин. Итак, оба Алексея (Каренин и Вронский) вращаются в «английской среде», хотя и совершенно разного рода. В кружке, собирающемся вокруг графини Лидии Ивановны, царит модная набожность с английским оттенком. Анна, которая раньше бывала в этом кружке, после встречи с Вронским вдруг видит ханжество и фальшь этого кружка.
Теперь же, по возвращении из Москвы, кружок этот ей стал невыносим. Ей показалось, что и она и все они притворяются, и ей стало так скучно и неловко в этом обществе (ч. 2, гл. 4, т. 8, с. 152).
У Лидии Ивановной гостят английские проповедники:
– Я была у графини Лидии и хотела раньше приехать, но засиделась. У ней был сэр Джон. Очень интересный.
– Ах, это миссионер этот? […]
– Сэр Джон! Да, сэр Джон. Я его видела. Он хорошо говорит (ч. 2, гл. 7, т. 8: 163–164).
Графиня Лидия руководствуется тем христианским учением, которое излагается в модных английских брошюрах. Толстой позже иронически описывает это учение через восприятие Облонского:
– Vous comprenez Tanglais? – спросила Лидия Ивановна и, получив утвердительный ответ, встала и начала перебирать на полочке книги.
– Я хочу прочесть «Safe and Happy», или «Under the Wing»? – сказала она, вопросительно взглянув на Каренина. […] Тут описан путь, которым приобретается вера, и то счастье превыше всего земного, которое при этом наполняет душу. Человек верующий не может быть несчастлив, потому что он не один. […] Вот как действует вера настоящая. Вы знаете Санину Мари? Вы знаете ее несчастье? Она потеряла единственного ребенка. Она была в отчаянье. Ну, и что ж? Она нашла этого друга, и она благодарит Бога теперь за смерть своего ребенка. Вот счастье, которое дает вера! (ч. 7, гл. 21, т. 9: 351–352).
У Степана Аркадьича, для которого нет ничего более чуждого, чем кружок Лидии Ивановны, голова начинает кружиться от услышанных там странных мыслей:
«Мари Санина радуется, что у нее умер ребенок… […] Чтобы спастись, нужно только верить, и монахи не знают, как это надо делать, а знает Лидия Ивановна… И отчего у меня такая тяжесть в голове? От коньяку или оттого, что уж очень все это странно?» (ч. 7, гл. 22, т. 9: 352)[18]
И когда Облонский вскоре будет выгнан медиумом-шарлатаном, который гостит у Лидии Ивановны («Que la personne qui est arrivée la dernière, celle qui demande, qu’elle sorte!»), он долго не может прийти в себя («выбежал на улицу и долго разговаривал и шутил с извозчиком, желая привести себя поскорее в чувства» (с. 354)).
Когда Анна покидает кружок графини Лидии и тем самым бежит от царящего там притворства, она сразу попадает в другой салон – салон княгини Бетси, где ее опять встречает «английский» дух, хотя и совершенно иной. Модная религия (иностранные проповедники, спиритизм) там заменена модными отношениями между полами. Английский мир Вронских (и Алексея, и его кузины Бетси) вовлекает в себя Анну и начинает действовать на нее.
В доме Бетси царит та праздность и легкость общения, которые станут воздухом жизни для Анны во время ее влюбленности («она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче, чем дома» (ч. 3, гл. 17, т. 8: 347)). Сама Бетси берет на себя роль «посредницы» в развивающемся романе Вронского с Анной. Английский образ жизни у Бетси пропитан английскими словечками:
– Расскажите нам что-нибудь забавное, но не злое, – сказала жена посланника, великая мастерица изящного разговора, называемого по-английски small-talk, обращаясь к дипломату, тоже не знавшему, что теперь начать. […]
– Никогда не поздно раскаяться, – сказал дипломат английскую пословицу. – Вот именно, – подхватила Бетси, – надо ошибиться и поправиться. […]
Но княгиня Бетси терпеть не могла этого тона его [Каренина], sneering, как она называла это (ч. 2. гл. 7, т. 8: 159, 164, 167).
Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем,we‘ll have a cosy chat, не правда ли? – обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик. […] Действительно, за чаем, который им принесли на столике-подносе в прохладную маленькую гостиную, между двумя женщинами завязался a cosy chat, какой и обещала княгиня Тверская до приезда гостей (ч. 3, гл. 17, т. 8: 347–349).
Салонная болтовня соответствует игре в крокет, главной забаве гостей.
– Как я рада, что вы приехали, – сказала Бетси. – Я устала и только что хотела выпить чашку чая, пока они приедут. А вы бы пошли, – обратилась она к Тушкевичу, – с Машей попробовали бы крокетгроунд там, где подстригли. […] Вошел Тушкевич, объявив, что все общество ждет игроков в крокет (ч. 3, гл. 17, т. 8: 347, 355).
Особенная черта салона Бетси – свободное поведение гостивших у нее женщин, их «эманципированность». Курение там – знак новой моды:
Подвинув чашку к Анне, она [Бетси] достала пахитоску и, вложив в серебряную ручку, закурила ее (ч. 3, гл. 17, т. 8: 350)[19].
У Бетси встречаются женщины «новой манеры», такие как Лиза Меркалова и Сафо Штольц («Они забросили чепцы за мельницы», по словам самой княгини):
[Бетси на вопрос Анны]
– Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам. А что там дальше в самом деле, никто не хочет знать. Знаете, в хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это (ч. 3, гл. 17, т. 8: 350).
Послышались шаги и мужской голос, потом женский голос и смех, и вслед за тем вошли ожидаемые гости: Сафо Штольц и сияющий преизбытком здоровья молодой человек, так называемый Васька. Видно было, что ему впрок пошло питание кровяною говядиной, трюфлями и бургонским. Васька поклонился дамам и взглянул на них, но только на одну секунду. Он вошел за Сафо в гостиную и по гостиной прошел за ней, как будто был к ней привязан, и не спускал с нее блестящих глаз, как будто хотел съесть ее. […] – Я ехала с Васькой… Ах, да, вы незнакомы. – И она, назвав его фамилию, представила молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой (ч. 3, гл. 18, т. 8: 351, 352).
В общество Бетси Анна вначале вх