Можно предположить, что Вронский все еще продолжает говорить по-французски («ни я ни вы не смотрели…»). Переход на русский происходит только после ее вопроса, полного растерянности и беспомощности:
[А.] – Но как, Алексей, научи меня, как? […] Разве есть выход из такого положения?
[В.] – Все лучше, чем то положение, в котором ты живешь. Я ведь вижу, как ты мучаешься всем, и светом, и сыном, и мужем.
Анна возражает, что «о муже» она не думает, «его нет», и прибавляет: «– Да он и не знает». Когда Вронский продолжает настаивать на необходимости предпринять что-то, Анна вдруг отдаляется от него (переходя на «вы»): «– Что ж делать по-вашему?» Еще больше отчуждения выражают ее слова: «– Да, бежать, и мне сделаться вашею любовницей».
На такие слова Вронский реагирует «нежно-укоризненно», восклицая: «– Анна!» Тон Вронского действует на Анну:
– Я прошу тебя, я умоляю тебя, – вдруг совсем другим искренним и нежным тоном сказала она, взяв его за руку, – никогда не говори со мной об этом! (ч. 2, гл. 23, т. 8: 225).
И Вронский следует за Анной в интимную сферу, созданную обращением на «ты» (и переходом на «близкий» русский):
– Я все обещаю, но я не могу быть спокоен, особенно после того, что ты сказала. Я не могу быть спокоен, когда ты не можешь быть спокойна… (с. 225).
Я остановилась на этом эпизоде, так как в этой смене местоимений vous – ты ясно видна вся сложность использования французского языка. Тот или другой язык становится индикатором близости или отчужденности между говорящими. Выбором языка говорящий «выбирает тон», и язык не только определяет само высказывание, но и влечет за собой реакцию слушающего.
Французский язык приходит на помощь и Каренину, когда он должен писать письмо Анне после ее признания в связи с Вронским. В карете, по дороге домой с роковых скачек, Анна открылась мужу, и Каренин считает нужным объявить ей свое «решение» письменно:
Он писал без обращения к ней и по-французски, употребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет на русском языке (ч. 3, гл. 14, т. 8: 333).
Французский помогает Каренину выйти из возникшего психологического затруднения. В своем состоянии обманутого мужа он не мог бы заставить себя говорить Анне «ты» (которое, естественно, использовалось между ними раньше, во всяком случае, когда они были вдвоем). Обращение по-русски «ты» к тому же выпало бы полностью из того канцелярского стиля, который сам собой возникает, когда Каренин берется за перо:
При последнем разговоре нашем я выразил вам мое намерение сообщить свое решение относительно предмета этого разговора. Внимательно обдумав все, я пишу теперь с целью исполнить это обещание. […] Я вполне уверен, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что служит поводом настоящего письма, и что вы будете содействовать мне в том, чтобы вырвать с корнем причину нашего раздора и забыть прошедшее (с. 333).
Получив письмо мужа и поняв всю неразрешимость ситуации, Анна не в состоянии ответить иначе, чем: «Я получила ваше письмо. А.» (ч. 3, гл. 16, т. 8: 345).
Использование французского имеет роковое значение в конце романа, в седьмой части. Анна и Вронский живут в Москве и обсуждают вопрос, ехать или не ехать в Воздвиженское, имение Вронского. Они говорят по-русски и, естественно, обращаются друг к другу на «ты».
[Анна] – Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты… (ч. 7, гл. 25, т. 9: 363).
В середине разговора поступает телеграмма из Петербурга, и Анне кажется, что Вронский хочет утаить что-то от нее. Телеграмма от Облонского, который старается, между прочих своих дел, уговорить Каренина дать Анне развод (Анна сама упорно отказывается просить об этом). При виде телеграммы Анна восклицает:
– Почему же ты думаешь, что это известие так интересует меня, что надо даже скрывать? (с. 364)
Еще одна ссора разгорается снова между Вронским и Анной (они ссорились и накануне), но они продолжают говорить на русском. Анна вдруг нападает на мать Вронского и отзывается о ней оскорбительно, на что Вронский отвечает:
– Анна, я прошу тебя не говорить неуважительно о моей матери (с. 366).
Тут их разговор обрывается приходом Яшвина, друга Вронского, и во время визита Яшвина Анна и Вронский не обращаются друг к другу. Ситуация опять меняется, когда приходит покупатель жеребца Вронского. Анна выходит из комнаты и затем видится с Вронским только перед его отъездом из дома. Тогда она обращается к нему по-французски:
– Что вам надо? – спросила она его по-французски (с. 367).
Ее «холодный взгляд» и обращение по-французски вызывают ответную холодность Вронского, и он сообщает коротко: «– Взять аттестат на Гамбетту, я продал его». Но мысленно он тоже продолжает диалог на отчуждающем французском: «Я ни в чем не виноват пред нею. Если она хочет себя наказывать, tant pis pour elle» (с. 368). Однако, уже на выходе, Вронскому вдруг кажется, что Анна сказала что-то, и «сердце его дрогнуло от состраданья к ней».
– Что, Анна? – спросил он.
– Я ничего, – отвечала она так же холодно и спокойно.
«А ничего, так tant pis», – подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел (с. 368).
Французское tant pis (со значением «тем хуже», но с коннотациями «мне все равно», «если уж так хочешь…») служит для Вронского языковой броней, которая защищает его от колких слов Анны и отстраняет от собственных чувств.
Анна и Вронский не видят друг друга больше в тот день, но на следующее утро Вронский старается приблизить ее к себе и спрашивает: «– Как твоя голова, лучше?» (ч. 7, гл. 26, т. 8: 371). Однако когда он поднимает вопрос о поездке в имение, его тут же обрывает отчужденное «вы» Анны.
[Вронский] – Да, кстати, завтра мы едем решительно? Не правда ли?
[Анна] – Вы, но не я.
Вронский старается пробить ее панцирь:
– Анна, эдак невозможно жить…
Но Анна только повторяет:
– Вы, но не я.
В отчаянии Вронский кричит:
– Это становится невыносимо!
На что Анна отвечает прямой угрозой:
– Вы… вы раскаетесь в этом.
Это последние слова, сказанные между ними.
Последние два диалога между Анной и Вронским обнаруживают, что одно слово (французское «вы» Анны) влечет за собой другое, по тону соответствующее («tant pis» Вронского), таким образом углубляя разрыв между героями и постепенно приводя их к полному отчуждению.
Как мы видели, во всех упомянутых здесь эпизодах переход на французский язык объясняется разными причинами, и только обращение к контексту – как узкому, так и, шире, «романному» – проясняет подлинную роль языкового многоголосия в «Анне Карениной». Между «tant mieux» («тем лучше»), сказанным матерью Вронского по поводу его любовной жизни, и «tant pis» («тем хуже») самого Вронского разыгрывается целый роман.
Однако одно можно с уверенностью сказать: французский язык существенно обогащает языковую палитру Толстого и служит построению особого смыслового пространства, не достижимого средствами только русского языка.
Смыть грязь
Описывая Анну в последний ее день, Толстой специально замечает, что Анна такая же красивая, как раньше. Мы видим ее глазами Кити, которую Анна встречает у Долли, когда она в растерянности от ссоры с Вронским решила поехать к Облонским:
Кити была смущена тою борьбой, которая происходила в ней, между враждебностью к этой дурной женщине и желанием быть снисходительною к ней; но как только она увидала красивое, симпатичное лицо Анны, вся враждебность тотчас же исчезла (ч. 7, гл. 28, т. 9: 378).
Когда Анна ушла, Кити все еще находится под обаянием внешней привлекательности Анны:
– Все такая же и так же привлекательна. Очень хороша! – сказала Кити, оставшись одна с сестрой.
Но Долли чувствует, что с Анной «нынче что-то особенное».
Визит к Облонским подтверждает, что то отталкивающее и мерзкое, что преследует Анну во время ее последней поездки по Москве и потом на железной дороге, – лишь «выведение вовне» внутреннего ощущения самой Анны. Ее внутренний монолог во время поездки по Москве – настоящий толстовский tour de force: во внешних деталях, которые привлекают внимание Анны, сложным образом раскрывается ее душевное состояние.
Монолог развертывается вокруг чистого и грязного. Но перед тем как перейти к его анализу, посмотрим, как преломляется мотив чистота/грязь в сюжетной линии Вронского и Анны.
Мы узнаем о графе Вронском (ч. 3, гл. 19), что он «раз пять в год, уединялся и приводил в ясность все свои дела. Он называл это посчитаться, или faire la lessive». Французское выражение означает буквально «сделать стирку», т. е. чистить свое грязное белье. «Грязь», которую Вронский должен «вычищать», состоит в основном из долгов, и особенно из долгов его товарищей по полку, сделанных ими в карточной игре. Долг сам по себе – это еще не пятно на чести. Вронский, например, не считает нужным спешить с уплатой «в магазины, в гостиницы и портному». Все зависит от кредитора, от того, кто он, чернит ли связь и знакомство с ним самого должника. Поэтому Вронский хочет как можно скорее избавить себя и своих товарищей от долга одному игроку-«шулеру»:
[…] две тысячи пятьсот поручительство за молодого товарища Веневского, который при Вронском проиграл эти деньги шулеру. Вронский тогда же хотел отдать деньги (они были у него), но Веневский и Яшвин настаивали на том, что заплатят они, а не Вронский, который и не играл. Все это было прекрасно, но Вронский знал, что