Но поразительное общее впечатление — только первое в ряду наших искренних изумлений.
Чтобы понять второе, нам не обойтись без кое-каких познаний из церковной истории и архитектуры. Разумеется, есть свои преимущества и у темной дремучести. Человек дремучий не станет ничему удивляться, потому что не знает, что ему нужно знать для того, чтобы разобраться в каком-то вопросе, и каким таким образом оные знания связаны с тем, что он видит и слышит. Скудоумие, вообще говоря, помогает нормализовать давление, благотворно влияет на заплывшие жиром и расшатанные алкоголем нервы. И если проблема познаваемости окружающей нас действительности еще никогда не тревожила ум простака, если он, вцепившись в шкатулку с деньгами, существует в сем лучшем из миров как невинный младенец или сочащийся насыщенными жирами гамбургер с пересоленным фри, то ему даже апоплексический удар не грозит — может, только если грабители похитят у него ту шкатулку. И еще вопрос — знает ли он этот медицинский термин, уходящий корнями в седую античность. Что до меня, то, взглянув с колокольни храма, главного в городке, славящемся своей солью, я могу с полной ответственностью заявить, что слово такое есть. Апоплексия, известная в просторечии как кондрашка, а также удар, паралич, повреждение в голове, в наше время зовется инсультом или кровоизлиянием в мозг. Но как бы там ни было, едва миновав тесный и низкий проем раннесредневекового арочного портала, посетитель в изумлении разевает рот, пораженный архитектурной помпой и изощренностью поздней готики. И тут же чуть ли не натыкается на колонну. Массивную, мрачную, грубо отесанную, залоснившуюся от прикосновений, много чего повидавшую на своем веку, явно вырезанную из более древнего, чем церковный фундамент, камня, увенчанную капителью в раннероманском стиле и изваянием, которое обращено спиной к вошедшему. Лишь по огромным, рвущимся к небу крыльям можно догадаться, что это ангел.
Как я уже говорил, когда-то давным-давно в городке, славящемся своей солью, на этом месте находился позорный столб, по изначальному замыслу — атрибут справедливости. Столб языческой справедливости зодчие раннероманской эпохи, так сказать, оприходовали, встроив его в притвор храма. Да и то сказать, сдвинуть с места его все равно было невозможно, ибо столб вкопан в землю на восемь метров. Вы только представьте себе. Восемь метров внизу и четыре сверху. Тут же высилось некогда и судейское дерево, или древо общины, — старая-престарая липа, под сенью которой жители языческого селения, а спустя века — уже обыватели городка собирались для отправления правосудия. Дерево это в связи со строительством храма, разумеется, вырубили, хотя оно могло бы еще и сегодня, в полуторатысячелетнем возрасте, худо-бедно существовать, выпустив из огромного трухлявого обрубка пару живых побегов. Но как раз из него изготовили двери, таящиеся в глубине ступенчатого романского портала, каковые для прочности и вящей помпезности покрыли медными клепками и рельефами. В языческую колонну сбоку, на высоте врезали восьмигранную капитель, и уже на нее поместили дракона, которого поражает копьем архангел Михаил, называемый в Библии князем ангелов, что понятно, ведь имя его означает, что он «подобен Господу», а это дело нешуточное. Взметнув мощные крылья к небу, вот уже семьсот двадцать четыре года стоит здесь архангел, с короной на голове, с густо вьющимися волосами до плеч и бесконечно кротким ликом, вонзающий острие копья прямо в пасть дракона. Стоит с божественным безразличием. Одеяние его роскошно и безупречно, хламида спадает пышными складками и богато расписана. Неокрашенным в композиции остался дракон. Губы у ангельского создания красные, волосы белокурые, корона, естественно, золотистая, щеки горят румянцем, ну а платье украшено пурпурными, синими и золотыми узорами. В плане архитектурном больше всего в этом произведении поражает его остроумная функциональность, а именно что на восьмигранной консоли уместились не только разительно контрастирующие и вместе с тем пребывающие в сладкой гармонии фигуры архангела и ощерившегося дракона, но еще и двухметровая полуколонна, к которой архангел может прижаться спиной и которая в то же время, с помощью следующей консоли, поддерживает в построенном вокруг столба храме весь свод притвора. Эту консоль, которая одновременно служит замковым камнем свода, позднее, сообразуясь с требованиями готики, украсили греческим орнаментом. Вершитель суда Михаил, ангел, подобный Господу, таким образом, не только легко расправляется с драконом, но и играючи удерживает на своих плечах и загривке весь храм вкупе со всеми техническими новациями зодчества той эпохи.
Достоверно известно, что вытесали его и поместили на точно рассчитанное по законам статики место в 1290 году. Вытесали вместе с драконом из цельной каменной глыбы. Копье в руках архангела настоящее. Но на этом череда сюрпризов отнюдь не кончается. И рассказ о действительно удивительной неожиданности нас ждет впереди.
Январь
Что действительно обескуражит посетителя главного храма славящегося своей солью города — и именно это будет здесь самым большим сюрпризом, — так это невиданное ни в одной лютеранской церкви обилие живописных полотен, фресок, украшенных барельефами символических и реальных захоронений и памятных алтарей — так называемых эпитафиумов, бесчисленных погребальных ниш, реликвариев и приделов. Просто диву даешься. Из боковых нефов открываются десять забитых произведениями искусства часовен и дополнительных алтарей. А есть еще оссуарий, то есть костехранилище, где один на другом, переложенные принадлежащими им берцовыми костями, в геометрическом порядке громоздятся три тысячи черепов. Au weh, как же больно, какое язычество. Ведь известно, что лютеране всё повышвыривали из своих церквей, оставив только распятие на алтаре. А кальвинисты вышвырнули и его — из ненависти к орудию, на котором замучили Иисуса Христа.
А справа, на стороне южного бокового нефа, среди погребальных мемориалов знаменитых и менее знаменитых персон, есть придел, в котором находится, пожалуй, самое ценное в храме — рельефно-скульптурная композиция, изображающая погребение Христа. Иосиф Аримафейский вместе с другим тайным последователем Христа, Никодимом, укладывают тело Спасителя в богато украшенный барельефами саркофаг. Его только что сняли с креста, через рану в груди из легкого еще вытекает сукровица. На лице, обращенном к нам, еще свеж отпечаток смерти. На лбу видны кровоподтеки от шипов тернового венца. Иосиф Аримафейский стоит в черном плаще у головы Христа, он опускает Спасителя в саркофаг, подхватив его сзади под руки, а Никодим, тоже в черном, держит окоченевшее тело за негнущиеся ноги. Оно еще не обвито белым ритуальным саваном — плащаницу, в соответствии со средневековой иконографией сплошь уложенную складками, пока перекинули через бедра. На заднем плане, на одинаковом расстоянии друг от друга, видны четыре фигуры в хламидах, также с обильными складками, в платках и накидках, с золочеными нимбами вокруг головы, в которых по кругу четкой латинской антиквой написано, кто есть кто. У головы Христа в пурпурной хламиде, синей накидке и с ниспадающими на плечи, разделенными на прямой пробор и тщательно, до последней завитушки вырезанными каштановыми волосами стоит Sanctus Johannes, то бишь Иоанн Богослов. Ладони его раскрыты в изумленном молитвенном жесте. Рядом с ним в белом монашеском платке и выглядывающем из-под белой накидки огненно-красном платье стоит Богородица, Sancta Maria, ее руки подняты к груди и сложены для молитвы, взгляд устремлен на разомкнутые уста Иисуса. Дальше следует Sancta Maria Jacobi, сиречь Мария Иаковлева, чья голова и шея покрыты синим, с белой каймой монашеским апостольником, что есть чудовищный анахронизм, апофеоз вездесущности и свидетельство полного отсутствия исторического сознания, хотя ныне такая деталь считается просто трогательным атрибутом искусства Средневековья. Глаза ее смежила скорбь, в одной руке она держит кончик платка, которым только что вытерла слезы, а другою — вместе с прихваченным краем белого, с золотистой каймой плаща — поднимает к груди позолоченный жертвенный кубок. Sancta Magdalena — третья женщина, третья Мария, бывшая при положении во гроб, хотя трое из евангелистов высказывают на этот счет три разных мнения, от которых, в свою очередь, отличаются апокрифические сказания. Круглолицая Магдалина стоит чуть ли не простоволосая, на темно-русую голову наспех накинут лишь край накидки. Мы видим открытую шею с легкой припухлостью — предки наши соль еще не йодировали. Поясок красного платья, подчеркивающий пышность форм, стянут под самою грудью, а одна рука, положенная на живот, отчасти сокрыта между складками платья, что свидетельствует о многом, во всяком случае относительно ее прежнего образа жизни. Как бы то ни было, вид у нее самый что ни на есть приземленный, вульгарный и немного испуганный. За спинами женщин — окна, расчерченные масверковым орнаментом. Всю скульптурную группу, вырезанную из камня и дерева и раскрашенную глянцевой краской, поместили здесь в 1456 году. Так с тех пор и стоит. Но самое-то удивительное заключается в том, что многие не имеющие цены священные изображения и спиритуальные элементы пространственного декора датируются не только периодом до того, когда в городок, славящийся своей солью, пришла Реформация, но и временем значительно более поздним. То есть они не только не стали жертвами последовавшего за Реформацией варварского иконоборчества, их не только не разломали, не сожгли на кострах и не выбросили на свалку, но, напротив, подобного рода роскошные статуи и рельефы устанавливались в храме протестантского городка, славящегося своей солью, и в более поздние времена. Чем обязан он был не случайности, не переменчивости судьбы, а деятельности одного-единственного человека, чье влияние сказывается до сих пор. Звали этого человека Иоганн Бренц, но о нем — в следующий раз.
Февраль
Спору нет, немало было людей, жертвовавших жизнью во имя святого причастия — таинства, называемого у римских католиков евхаристией, у протестантов же вечерей Господней, причем жертвовали зачастую д