оне подходило к концу.
Мне надо было позаботиться о получении необходимых в поездке паспортов, но к этому я еще не был готов, поскольку для посещения района, куда я собирался ехать, требовались другие бумаги и подписи, получение которых отняло много времени. По ходу дела я столкнулся с испанским тщеславием и стремлением к излишествам: там, где достаточно было одного проводника, мне предлагали военный эскорт из трех десятков всадников. Я покрывал издержки всех своих научных экскурсий и мероприятий за собственный счет, не желая оставлять без вознаграждения предоставлявшиеся мне услуги. 12 января 1818 года я покинул Тьерра-Альту в сопровождении личной охраны — шести тагалов из конной полиции, командир которой сержант дон Пепе совмещал обязанности проводника и переводчика.
Дон Сан Яго де Эчапарре был крестным отцом ребенка дона Пепе. Узы кумовства, утратившие всякое значение и силу в протестантской Германии, в католических странах вообще, а здесь особенно ценились весьма высоко. Дон Сан Яго, поручивший своему куму быть проводником, пригласил его накануне вечером и отдал приказ примерно в следующих выражениях: «Ваша милость будет служить охраной и проводником этому благородному господину во время его поездки на Тааль. Я укажу Вашей милости, в каких местах Вы должны останавливаться и у кого из наших кумовьев размещаться. Прежде всего Ваша милость должна заботиться о том, чтобы ехать только днем, потому что этот благородный человек хочет все видеть. Ваша милость будет часто ехать шагом и часто останавливаться по желанию этого господина, который будет осматривать каждую травинку и каждый камень на дороге и каждого червячка, короче говоря, каждое свинство, о котором я ничего не знаю и о котором Вашей милости тоже не обязательно знать» и т. п.
Дон Пепе оказался весьма полезным, неглупым и деловым человеком, и у меня не было причин быть им недовольным. Но, отвечая за мою безопасность, он старался вести меня так, как ведут маленького ребенка по дороге — не спуская с него глаз, стращая крокодилами и змеями. Однако скоро я понял его. В жизни мне не доводилось слышать более громкого вопля, чем тот, который он однажды издал, глядя мне под ноги: тропинку переползала змейка. Я убил ее — она оказалась совершенно безвредной. Подобным же образом он предупредил меня об одном растении. Я тотчас же с жадным любопытством обследовал его — обыкновенная крапива, не более опасная, чем наша.
Повсюду, где мы бывали, ко мне, русскому доктору, обращались люди, к чему я успел привыкнуть. Они жаловались на свои недуги в надежде на помощь. Приходилось разъяснять разницу между Doctor naturalista (доктором-натуралистом) и facultative (лечащим врачом). Тем, кого обуревает страсть к путешествиям, следует сказать: повсюду, где живут люди, звание и авторитет врача служат самым надежным паспортом и рекомендательным письмом, а также средством обеспечить (если в этом есть нужда) самый верный и высокий доход. Везде больной человек, если он не в состоянии сам справиться со своей хворью, надеется на помощь и на того, кто более всего способен оказать ее, и охотно обращается к совсем незнакомому лицу, чужестранцу, который, как это ни странно, вызывает в нем доверие, утраченное им к близким. В семье ученого врача совет старой прачки ценится выше, чем его собственный опыт.
Медицина для тех, кто в ней нуждается,— это тайное, почти колдовское искусство. Большая часть ее силы основывается на вере. Волшебство и магия, распространенные под тысячью именами и в тысяче различных форм, столь же древних, как и сам род человеческий, были первыми средствами исцеления и, наверное, будут последними. Они непрестанно омолаживаются под новыми названиями, именами, приобретая современные формы — у нас научные, например так называемый месмерианизм{209} и... Не хочу никого обидеть, но кто будет оспаривать, что и сегодня в таком просвещенном городе, как Берлин, предпочитают лечить болезни заговорами или знахарскими чудесными средствами, нежели обращаться к помощи квалифицированных врачей.
Хотелось бы лишь посоветовать тем, кто стремится увидеть мир, запастись вместо удобной туристской шапочки докторским колпаком (мои молодые друзья уже последовали этому совету), и все будет как нельзя лучше. Наряду с врачом неплохие шансы в путешествиях по далеким странам имеет художник-портретист. Ведь у каждого человека есть любимая им своя физиономия, а также близкие, которых он хотел бы порадовать, вручив ее изображение. Но это все еще редкое искусство проникло не во все уголки земли.
В то время как я был вынужден оказывать помощь многим, обращавшимся ко мне, у меня самого было немало хлопот с собственным здоровьем. Я лечил себя кокосовым молоком и апельсинами и тщетно пытался отучить дона Пепе от местного обычая сильно сдабривать куриный суп имбирем и другими специями. К этому, очевидно, сводилось его врачевание, и он упорствовал из самых добрых побуждений. Облегчение мне приносила только баня.
Вечером лошадей выгоняли на пастбище, а рано утром, перед тем как отправиться в путь, ловили — таков местный обычай. Но при этом терялось не только время, но и нередко лошадь.
Известно, что табак в испанских колониях — главная доходная статья короны, которая взимает подушный налог вместо прямых поземельного и имущественного налогов: ведь в табаке в равной степени нуждаются и бедные, и богатые. На Гуахаме этот ненавистный налог не давит на население. Но здесь бедный тагал лишен возможности платить королю за то, что земля дает бесплатно. На улицах и дорогах бедняки выпрашивают окурки у тех, кто держит их во рту и не докуривает до конца. Дон Пепе просил меня отдавать ему окурки и распределял их поровну между членами всей группы.
На третий день мы достигли края кратера, откуда можно было обозреть лагуну Бонгбонг и лишенный растительности, мрачный вулкан Тааль. Оттуда через лес мы спустились на запад к нынешнему селению Тааль на берегу Китайского моря. Здесь у нас пропала лошадь. Часть утра 15-го я провел в бане, а после обеда вместе с доном Пепе и одним из тагалов поднялся в легкой лодке вверх по течению реки, берущей начало в лагуне. Мы отдохнули в бедной рыбацкой хижине и ночью вновь подплыли к переправе, чтобы оттуда отправиться на вулкан. Здесь дон Пепе заклинал меня соблюдать осторожность, осматривая все без лишнего шума. Вулкан, относящийся миролюбиво к местным жителям, всякий раз, когда приходит испанец, грозит новым извержением. Я ответил доброму тагалу, что я не испанец, а русский— уловка, которая, кажется, не ослабила его опасений. Я решил не перечить ему, а выполнять все его указания. Впрочем, он забыл о них скорее, чем я.
Мы высадились на острове с наветренной стороны. Первые лучи солнца застали нас на краю адского котла. Когда мы шли по этому краю в поисках места, откуда Удобнее было бы спуститься вниз, дон Пепе забыл о всякой осторожности. Его привело в восторг то, что мы идем на такой риск, на какой, как он полагал, никто до нас идти не решился, да и вряд ли сможет отважиться и после нас. Из всех людей только мы ступили на эту тропу. Я скромно обратил его внимание на то, что до нас уже здесь побывал скот: по берегам острова кое-где растет трава и, чтобы она не пропадала, сюда завезли коров. Не могу понять, что могло побудить их карабкаться на крутой голый конус, состоящий из лавы, и потом прокладывать тропинку через край обрыва.
Вулкан Тааль уже описан в моих «Наблюдениях» и вторично — в «Живописном путешествии» Хориса, который нарисовал его по моим наброскам. Вечером мы возвратились в селение Тааль и 19 января 1818 года вернулись в Тьерра-Альту.
Я еще ничего не сказал о самой Маниле, куда не раз совершал маленькие экскурсии по суше и по воде вдоль хорошо возделанного берега бухты и где мне неизменно оказывали самый сердечный, дружеский прием. В Маниле нет гостиниц, и там нашим хозяином был доктор дон Хосе Амадор, которому нас рекомендовал губернатор Марианских островов. Опекуном его милой жены был дон Сан Яго де Эчапарре. Ее умерший здесь отец был его земляком и коллегой по службе. Очаровательная сеньора говорила только по-испански. Во время нашей первой поездки в Манилу дон Хосе Амадор отсутствовал, и нас принял адъютант губернатора дон Хуан де ла Куэста, который был весьма предупредителен к капитану и ко всем остальным. В его доме царила непринужденная, приятная атмосфера. Мы скинули свои одежды, в которых представлялись генерал-губернатору Филиппин, и хозяин дал нам легкие куртки, соответствующие местному климату. Когда мы снимались с якоря, он прислал мне французские и английские газеты за последние несколько месяцев. О лучшем занятии в Китайском море, чем чтение газет, я не мог и мечтать. Из них я получил первую со времени отъезда из Плимута весть о своих близких и был обязан этим дону Антонио Мариана де Фульгерасу. Мой брат стал префектом департамента Ло... Только в Китайском море или при других подобных обстоятельствах начинаешь понимать, какую массу сведений можно почерпнуть из европейской газеты.
Моим главным занятием в Маниле были поиски в библиотеках и в монастырях людей и книг, у которых и откуда можно было бы почерпнуть сведения о народах и языках Филиппин и Марианских островов. Я уже сообщал о том, что мне удалось и чего не удалось добиться в этом отношении. В короткое время я составил себе хорошую библиотеку из трудов тагаловедов и историков Манилы. Некоторые из книг я купил, но большинство было мне подарено; в ответ я также вынужден был дарить книги. Повсюду я встречался с высокогуманным образом мыслей, с величайшей готовностью прийти на помощь и весьма вежливыми манерами. Лишь в том монастыре, где находился «Словарь тагальского языка» (Vocabulario de la lengua tagala), монах, вручивший оплаченный мною экземпляр, составил исключение из правила: приказав мне удалиться, он закрыл за мной дверь. Его поведение больше огорчило узнавших про это испанцев, чем меня самого, ибо я помнил, что монах и женщина no hacen agravio