— Ну же и перепугали вы нас всех! — весело сказал он, присаживаясь рядом на стул и протягивая мне букетик полевых цветов. Это были скромные, северные цветы: синие колокольчики, розовый иван-чай, какие-то желтые похожие на астры цветики. Пока я с наслаждением нюхаю цветы — пахнет ванилью, — Марк старается незаметно положить в тумбочку «передачу». Первый раз я видела Марка не в форме летчика лесной авиации, а в синем костюме в полосочку. Марк тоже сильно похудел и осунулся.
— Меня грызет вина, — подавленно сказал он. — Разбил вертолет, чуть не погубил вас… Хорошо еще, как раз взял вверх, а то не отделались бы так легко.
Ни словом он меня не попрекнул, что я сама, без его разрешения, залезла в вертолет. Но ведь я пригодилась? Узнав насчет космонавтов, он рассмеялся.
— Нет, это был не бред. То были наши парашютисты в новых, специальных костюмах. Отличное изобретение. Вроде как у водолазов. Да, пожалуй, похоже на космонавтов.
Марк был грустен, и я сказала, что никакой его вины нет. Наоборот, он спас человека! Не всякий стал бы рисковать.
— В нашей работе каждый день рискуют, — возразил он. Я стала расспрашивать о Марии Кирилловне и остальных.
— Посылают вам привет! Очень беспокоились о вас. Я вчера был у них. Успокоил кое-как. Жаль, я не знал, что вы уже пришли в себя. Теперь обрадую их.
— Как же они обходятся без меня?
— Профессор направил им другого сотрудника. Какого-то молодого человека. Михаил Герасимович очень беспокоился за вас.
— О! На мое место…
Я была огорчена и раздосадована. Марк меня успокоил, как мог. И то — пока я поправлюсь, они закончат экспедицию!
Ведь маршрут лишь до Вечного Порога. Да и Марии Кирилловне пора принимать лесхоз. В отпуск она уже не пойдет.
— А Ефрем Георгиевич как себя чувствует? Он уже вернулся из санатория?
— Он уже дома с сыном. Поправился! Я с ним говорил по поводу Харитона. С начальником милиции тоже… Парень сильно изменился. К тому же больной. У него ведь обожжены легкие. Надышался раскаленного воздуха. Начальник милиции сказал, что, если Харитон поступит на работу, — отделается штрафом. Еще один раз поверят ему. Но Харитон до этого ничего и не обещал. Только доказывал, что тайга ничья и там всякий может охотиться. А теперь дал слово. Звал его к нам в лесную авиацию. Но он отказался наотрез. И вспоминать не может о пожаре.
Марк рассмеялся.
— Харитон говорит, что вы обещали ему место лесника?
— Да, обещала! Ох, как хорошо…
— Что хорошо?
— Что я остаюсь работать на Ыйдыге. Марк, вы познакомите меня с вашим отцом? Ведь контора нового лесхоза будет здесь, на Вечном Пороге. Будем часто видеться.
— Спасибо. Я приведу отца к вам. Много ему говорил о вас.
— Обо мне?
Марк невесело усмехнулся и взял мою руку.
— Какая стала худенькая рука… Отец* говорит, что за любимую женщину надо бороться, как за жизнь. В этом он прав, но, кроме того случая, когда эта женщина любит другого… Тася! Вы любите Василия Чугунова? Ведь так?
Наверно, я покраснела — меня бросило в жар, даже слезы выступили.
— Врач запретил мне волноваться, — нашлась я.
Марк тихо рассмеялся. У него была очень хорошая улыбка. Смех его красил.
— При всех обстоятельствах я ваш друг!
— Спасибо, Марк!
Я лежала одна целыми днями, смотрела на ветку ели в окне и раздумывала обо всем. Больше всего о работе лесничихи, которая мне предстоит.
И меня будут звать — «лесничиха». Сумею ли я стать таким хорошим лесничим, как Мария Кирилловна? С чего начать мою научную работу? Так, чтобы она явилась подготовкой, разведкой к главной моей теме о преодолении времени в лесоводстве.
Профессор уже знает, что я остаюсь на Ыйдыге. Он тоже приезжал меня навестить, и я ему сказала, что остаюсь работать с Марией Кирилловной.
Михаил Герасимович меня не отговаривал. Только взял мою руку и по-старомодному поцеловал ее.
— Может, тебе и лучше начать с этого, — сказал он. — Любому научному работнику полезно сначала поработать лесничим. Я тоже начинал с этого, Тася. Только не бросай научных исследований. Впрочем, ты не бросишь. С первого курса я распознал в тебе прирожденного ученого. Ты не теряй связи со мной. Не бойся «отнять время» — кроме удовольствия, ничего мне не доставишь. И Анне Васильевне пиши, хоть открыточки. Она поймет, что некогда. А я буду руководить тобою из Москвы. Что, если тебе для начала взять и разработать такую тему: «Роль селекции древесных пород в разрешении проблемы преодоления времени в лесоводстве». А?
— Мне кажется, к этой теме надо подходить не со стороны селекции!
Профессор искоса, добродушно и лукаво глянул на меня.
— Ага. Мы уже думаем об этом! А с какой же стороны?
— Еще не знаю, — честно призналась я. — Это потом, когда стану настоящим ученым. А пока возьму скромную тему, но постараюсь тщательнее обработать ее. Например: «Изменение биологических, экологических и гидрологических факторов в различных типах хвойного леса».
Профессор крякнул.
— Скромная темка, что и говорить. Ну, мы еще поговорим об этом на прощанье, когда буду уезжать.
Уходя, Михаил Герасимович сказал смущенно:
— Сказать откровенно, я даже рад, что ты здесь остаешься. По двум причинам. На Вечном Пороге организуется не просто лесничество, а опытное лесничество, научной работой которого буду руководить я. И мне очень нужны такие люди, как Пинегина и ты. Вот так-то, Таиса Константиновна Терехова! Поправляйся скорее!
— А вторая причина? Профессор чуть смутился.
— Будешь подальше от этого Василия Чугунова. Не принес бы тебе счастья такой брак. Он бы вечно мешал тебе работать. Вообще лучше бы тебе совсем не выходить замуж, отдать себя целиком научной работе. Скажешь: вот старый эгоист! Может, и так. Но женщине-ученому больше мешает брак, нежели мужчине. Стряпня, дети, пеленки, стирка, а наука страдает. Подумай!
Милый старый эгоист ушел. Может, он и прав? Но оставаться старой девой даже ради науки не хочется. В этом есть что-то унизительное. У меня хватит сил и на семью и на работу. Я уверена.
На Вечном Пороге кипела незнакомая мне жизнь, заплескивая даже сюда, в больницу. С грохотом и дребезжанием проносились по проезжей дороге грузовики, перевозились различные механизмы. Видела не раз в окно, как медленно проплыли шагающий экскаватор, высокие краны. Строительство шло совсем рядом. И в открытое окно доносилась целая трудовая симфония — голоса гидростроя. По ночам сверкала, как молния, электросварка.
Главный врач Александра Прокофьевна была женой начальника гидростроя и часто запросто болтала со мной, рассказывала местные новости. Я уже знала понаслышке о многих замечательных людях гидростроя. Например, о безруком начальнике котлована Зиновии Гусаче. Он был прежде лучшим шофером гидростроя, его звали «король трассы». А потерял он руки потому, что в буран нес на руках воришку, бродягу Клоуна. Александре Прокофьевне пришлось самой ампутировать Зиновию руки. Но она не любит об этом вспоминать. Мне эту историю рассказала медсестра Люся. Я была потрясена.
— И что же теперь этот Клоун? — спросила я.
— Клоун? Он стал человеком. Как же иначе? На него теперь вся стройка смотрит. Такой парень из-за него лишился рук. Клоун сейчас учится на слесаря. Стал серьезнее. Работает за двоих. А Зиновий… Любая девушка у нас пошла бы за него замуж, даром что он без рук. Такой человек. Вот вы его увидите, когда поправитесь.
Мне показалось, что черноглазая Люся сама влюблена в безрукого начальника котлована.
Заходили ко мне и больные: монтажники, бетонщики, шоферы, охотники, геологи. Народ пестрый, громогласный, интересный. Они отвлекали меня от грустных мыслей о неудавшейся, видимо, личной жизни. Я любила Василия, но не верила в него. Я в Харитона больше верила, чем в его брата.
Иногда больница почти пустела. Вообще она никогда не была переполнена. Народ на севере здоровый и хворать не привык. Хлипкому тут нечего делать.
Так шло время. Я медленно поправлялась — почему-то очень медленно.
И все-таки я не понимала Василия. Этот человек был полон неожиданностей. Вот чего я не предвидела, не учла.
Однажды я задремала после обеда и проснулась под вечер. Возле кровати сидел Василий и задумчиво смотрел на меня. Я не могла понять: сон это или снова начался бред.
— Здравствуй, Таиска! — сказал он как ни в чем не бывало и, живо нагнувшись, крепко поцеловал меня в губы. От него пахло табаком и мылом. Губы были твердые и горячие. Я попыталась подняться. Он заботливо взбил подушку и уложил меня поудобнее — выше, и снова поцеловал. Я вдруг заплакала.
— Не реви, — сказал он. — Я умер и родился снова. Я снова начинаю свою жизнь. В третий раз, понимаешь? Я приехал сюда работать. Принимаю леспромхоз. Ты же захотела здесь жить. Почему-то я с самого начала думал, что ты здесь останешься. Ты боялась моей «министерской» квартиры, как чумы. Да-а.
Он вдруг расхохотался, прищурив яркие, серые глаза.
— Будем с Машей драться. Я ведь ее знаю. Вряд ли ее будут интересовать такие прозаические вещи, как выполнение плана вырубки леспромхозом. Что ты на меня уставилась? Удивлена моим появлением? Думаешь, мне уж так нужны все эти звания и степени? Ну, звание кандидата наук мне не помешает. Но с научной работой кончено. Я — хозяйственник! А тебя я не отпущу никогда!!!
— Ты приехал навсегда? — спросила я, когда он выпустил меня из объятий.
— Лет на пять, во всяком случае. Там будет видно.
— Василий! Ты бросил квартиру в Москве? Или забронировал…
— Как ты это сказала… Разве я такой жадный — и здесь, и там? Квартиру я отдал Моссовету.
Я с удивлением смотрела на него. Не ожидала никак.
— Не ожидала от меня?
— А куда ты дел свою шикарную мебель?
Василий ухмыльнулся и стал вылитый Харитон, даже такой же молодой!
— Мебель… половину захватил с собой, то, что покупал сам. Нам же с тобой нужна какая-то обстановка? Едет в контейнерах. Скоро приедет. К твоему выздоровлению. Остальную мебель подарил твоему брату Родиону. Свадебный подарок! Он женился. И я гулял на его свадьбе. Красивую отхватил жену. Похожа на Одри Хепберн. И как это он сумел, такая рохля. Прости! Ты чего обиделась? Таиска!