Из сумерек раздался низкий, хрипловатый от никотина голос:
— Ти телейс? Что вам угодно?
Сильвия подпрыгнула, когда из-за стеллажей появилась толстая внушительная фигура. Решив, что хозяйка, вероятно, говорит только по-гречески, Сильвия сделала движение вдоль зубов пальцем.
— Зубная паста? — хрипло спросила женщина. — Нет. Нет пасты. Попробуйте в аптеке.
Хозяйка магазина бренчала связкой ключей, намекая, что Сильвия должна уйти. Сильвия поспешила сделать это, хотя и понимала, что женщина не хуже ее знает: аптека закрыта.
Прежде чем ее выпроводили, Сильвия сумела спросить у хозяйки, почему в деревне такая тишина.
— Мегали Параскеви! Страстная пятница, — прошипела та.
Жан-Люк на улице курил, прохаживаясь взад-вперед.
— Хозяйка оказалась не очень дружелюбна, — вздохнула Сильвия. — Зубной пасты нет.
— Allons-y[53], — раздраженно произнес Жан-Люк, — пошли отсюда. Если поесть здесь негде, то и зубы можно не чистить.
Сильвия на ходу сообщила ему о том, что ей сказала хозяйка магазина.
— Но Пасха в марте. А теперь уже почти май, — заметил Жан-Люк. — Она тебе морочила голову.
Они не знали, что православный календарь отличается от католического. Единственный человек, с которым они говорили после посадки в аэропорту, был немногословный менеджер компании, сдающей в аренду автомобили, но он ничего такого им не сообщил. И конечно, не упомянул, что компания на праздничные дни повышает ставки.
Жан-Люк увидел небольшую таверну неподалеку от универмага, схватил Сильвию под руку и потащил туда.
— Вы заказывали столик? — спросил хозяин.
Все столики были пусты как внутри, так и снаружи, поэтому вопрос удивил их.
— Нет, — ответил Жан-Люк. — А разве это необходимо?
— Сейчас Пасха, — холодно ответил хозяин. — На Пасху столики всегда заказывают. В особенности на Страстную пятницу.
Сильвия и Жан-Люк переглянулись, и она увидела, что ее муж собирается возражать.
— Я могу предоставить вам столик всего на час, пока эпитафиос[54]не пронесут по улицам и не вернут в церковь. Тогда вам придется уйти. Потому что все придут сюда.
Они больше не требовали никаких объяснений и поспешили занять ближайший столик.
— Значит, у них все же Пасха, — сказала Сильвия. — Женщина в магазине сказала правду. Наверное, поэтому в церкви полно людей.
Официант принес несколько блюд. Меню не было. Как и возможности выбирать. Молодым французам подали кальмара, осьминога и тарамасалату (они ничего этого не заказывали), а из напитков — только воду. Жан-Люк хотел выпить вина, но здесь было только бочковое.
— Я бы съел мяса, — пробурчал Жан-Люк. — Или хотя бы какую-нибудь приличную рыбу.
— Наверное, у них пост, — сказала Сильвия, жуя кусочек каламари. Затем, не прекращая есть, достала смартфон, набрала «Греческая православная церковь» и в нескольких словах пересказала мужу почерпнутые из Интернета сведения:
— Так вот, сегодня греки носят по деревне икону Христа, завтра сожгут чучело Иуды, а на следующий день будут праздновать воскресение Спасителя. В пятницу пост, поэтому нам подали одни морепродукты. В субботу будет что-то вроде супа из потрохов ягненка, а в воскресенье — ягненок на вертеле.
— Ну, ждать тут ягненка я не собираюсь, — мрачно сказал Жан-Люк.
К концу ужина (блюда приносили одно за другим очень быстро) они услышали звуки оркестра. Посмотрели налево и увидели процессию. Впереди четверо мужчин несли нечто похожее на гроб. Он был покрыт тысячами белых цветов; подставка, на которой он лежал, тоже была украшена цветами и ветками. Именно этот «гроб» Жан-Люк и видел в церкви. Следом шла процессия из десятка священнослужителей, за ними — алтарные служки, а потом оркестр из тридцати музыкантов, игравший скорбный похоронный марш. За оркестром шагали люди в военной форме, несколько моряков, скауты — мальчики и девочки, а потом — жители деревни. Они двигались медленным, величавым шагом. Несколько человек остановились близ таверны, принялись кидать лепестки цветов на дорогу. Потом все запели псалом. Когда пронесли «гроб», Сильвия и Жан-Люк уловили сладковатый запах цветков лимона.
— Это, наверно, и есть эпитафиос, — сказала Сильвия.
Официант положил перед ними счет.
— Кажется, они ждут, что мы уйдем, — заметила она вполголоса.
Жан-Люк вытащил из бумажника банкноту в пятьдесят евро, бросил на стол.
Когда грек вернулся со сдачей в пять евро, Сильвия спросила про отель.
— Здесь нет отелей, — категорически ответил официант.
Пока что этот городок не демонстрировал им того греческого гостеприимства, к которому они привыкли во время предыдущих поездок.
Их столик полностью очистили. Даже бумажную скатерть официант унес. Яснее выразиться он не мог: им пора уходить.
— Пойдем, — сказала тихо Сильвия. — Не нравится мне это место.
— А где здесь бензозаправка? — выпалил Жан-Люк, повернувшись к владельцу таверны.
— Километрах в двадцати от пересечения с главной дорогой. Назад в сторону Афин, — процедил тот.
— Идем, Жан-Люк.
Они видели, что этот человек исполнен решимости выказывать им свою неприязнь, к тому же начали подходить группы прихожан и занимать свои столики. Сильвия обратила внимание, что у всех был мрачный вид. Никто не улыбался, не разговаривал.
— Наверное, Страстная пятница — грустный день, — произнесла она. — Для тех, кто религиозен.
— Так что будем делать? — пробормотал Жан-Люк, когда они встали и направились по улице в обратную сторону.
Сильвия увидела, что в универмаге все еще горит свет.
— Надо спросить у той женщины, не знает ли она, где можно снять комнату… Или, может, у нее есть канистра с бензином, — сказала Сильвия с надеждой в голосе.
Когда она вошла, хозяйка сидела у кассы, словно ждала ее.
— Вы не знаете, где мы могли бы переночевать? — спросила Сильвия.
Женщина оторвала глаза от кроссворда.
— Понимаете, мы застряли, — пояснила Сильвия. — Бензин в машине кончился, и ничего нельзя сделать до утра.
Хозяйка магазина перевела взгляд с Сильвии на Жан-Люка.
— В полицейском участке есть комната, — наконец произнесла она, не сводя глаз с молодого человека. — Больше я ничего не могу вам предложить.
— В полицейском участке? — переспросил Жан-Люк. — Куда ты уже заходила, Сильвия?
— Это всего на ночь, — сказала, обращаясь к мужу, Сильвия умоляющим тоном. — Что угодно подойдет. Я ужасно устала. — И, повернувшись к гречанке, бойко протараторила, опасаясь, что предложение будет аннулировано: — Эфхаристо поли! Большое спасибо!
— Мой брат — местный полицейский. Я уверена, он не будет возражать, — проронила хозяйка магазина.
Жан-Люк посмотрел на нее недовольным взглядом.
— Не могу представить, что мы проведем ночь в gendarmerie[55], — прошипел он, чтобы его слышала только Сильвия.
— У нас нет выбора, — отрезала жена, и они, глядя на колыхающийся перед ними обширный зад владелицы универмага, поплелись следом.
Они добрались до полицейского участка, и женщина отвела их наверх.
Первая комната была такой, какой ее помнила Сильвия, но второй двери в дальнем конце она в тот раз не заметила. Эта дверь вела в другое помещение.
— Тут две односпальные кровати, — радостно сказала Сильвия, когда они вошли. — И посмотри — в углу раковина.
Жан-Люк молчал. Он с отвращением подался назад.
Сильвия кинула сумку на одну из кроватей, словно оказалась в люксовом номере. Жан-Люк потыкал пальцем в матрас на другой кровати.
— Первая ночь нашего медового месяца… — Сильвия рассмеялась.
— Одеяла грязные. Надеюсь, что усталость пересилит отвращение и мы уснем, — проворчал он, предполагая, что гречанка не понимает французского.
Сильвия оглянулась, чтобы поблагодарить женщину, но та уже ушла, закрыв за собой дверь.
— Нужно будет зайти к ней утром — сказать спасибо, — проговорила Сильвия.
Она почистила зубы над раковиной (без пасты), плеснула в лицо водой, потом легла. Жан-Люк уже спал. Через несколько секунд уснула и она. День выдался нелегкий. Усталость взяла свое.
© amlet/Shutterstock (жженая бумага)
На следующее утро первой проснулась Сильвия. В комнате не было окон, так что разбудил ее не свет, а неимоверная жажда. Кальмар был очень соленый. У нее осталась маленькая бутылочка воды — она взяла ее в ресторане, а теперь наполнила из-под крана.
Жан-Люк все еще крепко спал. Она достала свой смартфон и увидела, что уже далеко за полдень. Хорошо бы выпить кофе, подумала она и решила выглянуть на улицу, — может, где-нибудь давали кофе навынос.
Дверную ручку словно заело. Она не двигалась ни на дюйм ни вниз, ни вверх. Сильвия подергала ее туда-сюда, потом потянула легонько, потом надавила что есть силы. Ручка не шелохнулась.
Жан-Люк продолжал спать. Сильвия чувствовала, как нарастает ее тревога. Комната с высоким потолком внезапно показалась ей тесной — вчера вечером она выглядела иначе. А теперь здесь стало не хватать воздуха.
Сильвия снова подергала ручку, потом отвернулась. От паники у нее перехватило дыхание.
— Жан-Люк, Жан-Люк! — Она трясла его за плечо. — Дверь не открывается. Нас заперли. Нам не выйти! — прокричала она.
Жан-Люк протер глаза.
— Что? — сонно спросил он.
— Дверь не открывается, — проговорила жена сквозь слезы.
— Дай-ка я попробую, — предложил Жан-Люк. — Не думаю, что она и в самом деле заперта.
Он ухватился за ручку, потянул ее вниз. Потом еще раз, прикладывая большее усилие. Ручка осталась в его ладони.
— Жан-Люк! Что ты сделал?!
— Это не моя вина, Сильвия, — отрезал он.
Жена начала плакать.
— Мы не должны волноваться, — сказал Жан-Люк. — Паника нам ничего не даст.
Он подошел к раковине, жадно попил прямо из-под крана, брызнул в лицо водой.