Элиас Лённрот
В Рукаярви 21 апреля 1835-го, во вторник на святой неделе
В свадебном обряде патьвашка[96] нужен для того, чтобы злые люди не испортили отношений между молодыми. Он предохраняет их своей магической силой.
Несколько лет тому назад священников в России наделили землей. Но из них редко кто годится в хлебопашцы, а наемная сила обходится дорого — плата за работника сто рублей в год. Поэтому они отдают землю в аренду и за это получают третью часть урожая. Когда попов наделяли землей, им отводили лучшие поля и луга, не спрашивая согласия тех, кто раньше обрабатывал эти угодья. Из-за этого в ряде мест некогда богатые крестьяне обеднели. Но у них нет права жаловаться на несправедливое отношение к ним, ведь вся земля принадлежит царю, а за ними закреплено лишь право на возделывание земли, но не на владение ею.
В Рукаярви встают рано, около пяти-шести часов утра. Затапливается печь. В нее кладут большие круглые камни, которыми потом нагревают пойло для коров. Возможно, в древности и пищу варили при помощи раскаленных камней. Вероятно, отсюда и произошло слово keittää (варить), которое сначала, по-видимому, было kivittää (нагревать камнями, от kivi — камень). Позднее, видимо, прибегали к помощи плоских камней — плитняка, откуда и произошло слово pata (котел), т. к. варили на плитняке paaella. Так же от слова paasi (плитняк) произошел глагол paistaa (печь).
Затопив печь, начинают стряпать калитки, сульчины, пироги, блины и т. д. на целый день. Для калиток сначала раскатывают сканцы толщиной примерно в две линии[97], на которые накладывают начинку — кашу из ячневой крупы, сваренную на молоке. Края сканца загибают кверху и ставят калитки в печь. Для сульчины раскатывают сканцы еще тоньше, даже до пол-линии, и выпекают на углях. Они из пшеничной муки. Вынув из печи, стряпню смазывают квасом, а в середку калитки кладут еще сметану. Перед едой сульчины начиняют довольно густой пшеничной кашей, сваренной на молоке, и сгибают пополам. Кроме того, на обед, муркина[98], готовят еще мясную или рыбную похлебку, молочный суп, рыбу, мясо, творог, масло. Когда печь протопится, закрывают дымоволок на потолке и готовят кофе или чай и пьют по нескольку чашек подряд. Затем обед. После него до шести часов вечера ничего не едят, а там опять пьют чай, а затем ужинают. Время, когда топится печь, не из приятных, потому что низенькая изба наполняется дымом, то и дело приходится открывать двери, чтобы проветрить, и тогда становится холодно. Проходит три-четыре часа, прежде чем можно будет закрыть дымоволок. [...]
Только что пришел с танцев, или игрищ, кисат, как их здесь называют. Нанятая за два гроша с каждого юноши маленькая изба быстро заполнилась народом. В моем присутствии играли под русские песни тремя способами. Первый называется шина. В нем, как и в кадрили, все стали парами. По две пары находятся в беспрестанном движении. По очереди то одна, то другая пара переходит с одной стороны избы на другую, обходя встречную пару, причем девушки проходят по центру, а парни обходят девушек справа. Это повторяется несколько раз и сопровождается выходом каждого парня перед девушкой, которая все это время старается стоять неподвижно. Затем пары кружатся и отходят в сторону, а две другие, стоящие друг против друга, выходят танцевать им на смену. И так весь круг танцующих втягивается в танец, как в пурпури[99].
Кясиветелюс[100] также играли под русские песни. Здесь вперед выходит только одна пара. Парень и девушка становятся друг против друга. Сначала кавалер берет, к примеру, правой рукой девушку за левую руку, проходит с нею несколько шагов, находясь слева от нее. Затем меняет руку и ведет девушку обратно левой рукой за правую руку, находясь теперь справа от нее. Так они прохаживаются несколько раз, и на этом танец заканчивается.
Третий танец называется круг. Сначала все встают в круг. Затем пары перемещаются с места на место: с одного конца переходят на другой, под поднятыми руками танцующих проходят за круг, иногда оказываются спиной к кругу или выходят из круга, то вновь возвращаются в него. Все эти игры исполняются медленно, кроме первой, при которой чуть не стукаются лбами о воронец.
Игрище едва не закончилось печально. Явилась хозяйка с кочергой: «Что за разбойники ворвались в дом?» Оказывается, муж без ее ведома разрешил играть в доме. Ее увели, и игры возобновились, как только вернулись девушки, успевшие в испуге убежать на улицу. Иногда девушка приглашала парня в игру, а иногда — наоборот. Пары то и дело обменивались любезностями, как и водится на танцах. У меня была с собой флейта, и я стал наигрывать песни. Оказалось, что не было особой разницы в том, что играешь, плясали под любые песни. Мне сказали, что кроме этих есть еще много разных игр, которые сегодня не игрались. Здесь не танцуют полек, контрдансов и пр., которые танцуют у нас.
Все девушки были одеты кто в красные, кто в белые рубахи, поверх которых — юбки с выкроенными вместе либо пришитыми к ним лифами, если можно так назвать две полоски, или лямки, шириной в два или более дюйма, перекинутые через плечи[101]. Волосы у каждой были заплетены в косу, от косы вдоль спины висела шелковая лента, длиной в пол-локтя и шириной в полтора дюйма[102]. Голова была повязана косынкой, предварительно сложенной в полосу шириной в четыре с половиной дюйма, как обычно мужчины складывают свои шейные платки. Ею обвязывали голову, начиная со лба, а сзади под косой завязывали на один узелок. Любой, увидев этих девушек, подтвердил бы, что они были нарядно одеты. Да и на лицо недурны, правда, некоторые из них были рябые, зато другие по-настоящему красивы. К тому же они скромно вели себя, что меня особенно порадовало. Парни были одеты по-разному. У некоторых брюки заправлены в высокие голенища сапог. У иных верхняя часть носков с узором — паголенки — отвернута на голенища. Рубашка, синяя либо красная, приспущена на штаны. Поверх рубашки у одних кафтан, у других полушубок. У кого шейный платок, а кто и без него. Лишь один парень был в сюртуке, но он и танцевал все время с дочерью попа.
Рукаярви, 22 апреля, среда, 1835 г.
Теперь осталось пустить кровь одному больному и можно отправляться из этой большой деревни дальше. Здесь не удалось записать ни слова, ни полслова. Ухожу, как некогда Вяйнямёйнен уходил из Туонелы, но где мне отыскать Антеро Випунена, чтобы пойти к нему и найти нужные слова?[103] Не побоялся бы, если бы пришлось идти хоть по остриям иголок. Осталось записать причитание от одной женщины, если она согласится его исполнить, так как опасается, как бы не было дурных последствий от этого.
Дом священника в Кианга, 1 мая 1835 г., в пятницу
22 апреля, в среду, отправился из Рукаваара, унося с собой добрые воспоминания о том, как меня там принимали. Но тщетно я пытался отыскать там руны. Лишь в последний день записал от женщин несколько причитаний, да и то не особо значительных. Я уже и раньше пытался записывать причитания, но все безуспешно. Похоже, они очень древние, так как в них есть совершенно немыслимые слова, которых не понять ни с первого, ни со второго раза. А если начнешь переспрашивать, то исполнительница, как и записывающий, перезабудет половину, и поэтому не удается записать все полностью. На свадьбе причитывают по девушке-невесте, покидающей отчим дом, на похоронах — по покойнику и т. д.
Из Рукаваара прошел 13 верст до хутора Екко деревни Тийкши, оттуда до Келловаара 20 верст, затем в Чиркка-Кемь — 7, Юшкюярви — 43, Нурмилахти — 40, Луусалми — 10, Ухтуа — 30, Ювялахти — 15, Вуоккиниеми — 30, Чена — 5, Кивиярви — 25 верст, затем 6 верст до Вийанки, 4 — до Хюрю, 10 — в Пуссила и 50 — до Кианта.
Переночевал в Екко. Затем дошел до Келловаара. Там записал несколько рун от одной старухи — сестры Архиппы из Латваярви[104]. Пополудни продолжил путь по реке Кемь в сторону Юшкюярви. Опасаясь, что лед уже тонкий, со мною поехали двое провожатых: сын упомянутой старухи со своим дядей. Ночью поспали немного в лесной избушке и снова отправились в путь, я проспал в санях всю дорогу. Затем был весьма приятно разбужен песней. В следующей избушке я два часа записывал песни от сына старухи — Симаны, а под вечер мы были уже в Юшкюярви.
Каяни, 8 мая 1835 г.
Дорогой друг!
С тех пор как я около месяца тому назад отправил тебе письмо из Кухмо, я почти все время пробыл на русской стороне от границы. Сначала из Кухмо прошел 7 миль до села Репола, затем — 12 до Рукаярви, оттуда — 8 в Юшкюярви, далее — 8 в Ухтуа, оттуда — 1 1/2 в Ювялахти, затем — 3 в Вуоккиниеми и там — 3 в Кивиярви, откуда наконец вернулся на свою сторону. Кроме перечисленных мест заходил по пути в несколько мелких деревень, пройдя за пять недель всего 80 миль. Рун записал в разных местах целую книгу. Они могут послужить дополнениями и поправками к «Калевале», но я пока еще не успел определить, что куда отнести. Пожалуй, лучше все-таки напечатать то, что уже подготовлено, а со временем добавить все, что еще удастся собрать. Потому что если сейчас начать дорабатывать, то это задержит издание прежних. Я всегда считал, что чем дальше от границы, тем больше рун, но теперь убедился, что это не так. В Рукаярви — погосте, расположенном примерно в десяти милях от Белого моря, руны исполняются очень редко, а оттуда в сторону побережья они, по слухам, исчезли почти полностью. В этих краях русские песни совсем вытеснили финские