Вескелюс, 27 марта 1841 г.
Итак, я нынче проехал обратно девять миль. Но и на этот раз таможенника нет дома и мне придется ждать его неизвестно сколько. В Вийтана крестьянин Густриев рассказал об учебных заведениях Петрозаводска. Как после гимназии, так и после семинарии, по его словам, можно поступить в Петербургский университет. Но науки, которым там обучают, настолько мудрены, что не у всякого выдерживает голова. Многие сходят с ума. Редко кто остается при полном рассудке.
Предрассудки и суеверия. Некий отец, работая в риге, ругнул своего сына: «Черт бы тебя побрал!» Нечистый тотчас же забрал парня, и никто его больше не видел. Долго и безуспешно проискав сына, отец через полгода от одного колдуна получил совет пойти за много миль в такое-то место и позвать мальчика по имени. Сказано — сделано. Добрался отец до того места. Его все время сопровождала нечистая сила. Если приходилось садиться за стол, не благословив еду, то злые духи съедали все со стола, взамен оставляя на столе какую-то пахучую смолу, которую люди принимали за обычную еду и с аппетитом съедали. Sic discitur![154]
Вескелюс, 30 марта 1841 г.
Почти пять суток я прождал таможенника, который вернулся домой прошлой ночью. Только что пришел от него со своим паспортом. Таможенник посчитал, что он не вправе вносить в него свою отметку. Он, дескать, разговаривал с губернатором о подписях на предъявляемых ему паспортах, и губернатор тоже считает, что их следует проверять либо на таможне в Раяйоки, либо в Петербурге, но не на здешней таможне. Что делать! Видимо, придется возвращаться обратно в Финляндию, иначе может получиться так, что если даже и удастся добраться до Кеми, меня могут выгнать оттуда или же увезти принудительно. Кроме того, любой писарь-самоучка может обвести меня вокруг пальца, потому что на обратной стороне паспорта ясно сказано, что тех, чей паспорт не проверен и не отмечен на границе, следует отправлять обратно на его собственные средства. [...]
Странно, что уже не первый раз какие-то мелочи вынуждали меня значительно отклоняться от намеченных планов. То ли по глупости губернатора, то ли таможенника — иначе не скажешь — я теперь не мог поехать в Лапландию и к самоедам. Но нет худа без добра, может, это и к лучшему. Прощай, Россия, на время, до свидания! Я возвращаюсь в Финляндию. В Сортавале решим окончательно, где провести весну. [...]
У жителей Олонецкого края не принято есть раньше двенадцати часов дня. Второй раз едят вечером, реже — днем. Готовят уху, рыбу. Муйкее риеппо (квашеная репа), кейтин риеппо (вареная репа), лохко (пареная репа), папой (печеная репа). В репный квас добавляют соль и едят его ложкой. Каждый день пекут свежий хлеб разных видов, а по воскресеньям — выпечка трех-четырех разновидностей. За этими хлопотами женщины проводят время с раннего утра до самого обеда, невольно злишься, особенно зимой, когда из-за этого вьюшки постоянно открыты.
В говоре разных погостов есть различия. В Салми, Суоярви и Суйстамо язык уже ближе к финскому. В Импилахти он еще чище, вернее, кажется, что там существует два языка: один, на котором люди, особенно православные, говорят между собой, и другой, на котором они разговаривают с господами и с финнами. Подобное двуязычие можно наблюдать отчасти и в других местах. Так, например, обстоит дело со шведским языком в волостях Похьянмаа и в провинции Таалай. Та же особенность отмечена и в эстонском языке, поэтому Розенплентер[155] в своих статьях сетует, что даже после многолетнего изучения он не понимает, о чем говорят между собой эстонцы. Финские песни из «Кантеле» до Хюрсюля понимали лишь частично, но в этой местности их слушали столь же внимательно, как и в Финляндии. [...]
Сортавала, 3 апреля 1841 г.
Из Импилахти меня подвез мужчина, родом из деревни Коконваара, что в десяти верстах от погоста Суйстамо. О себе рассказал, что он мастер играть на кантеле. Сообщил также, что он будет жить до пасхи в Импилахти в доме сестры — хозяйки постоялого двора и обучать игре на кантеле своего племянника.
В каждом из плотов Громова, идущих по Янисъярви, по десять тысяч бревен, они никак не закреплены, плывут свободно в окружении тройного оплотника, сделанного из прикрепленных друг к другу гибкими прутьями бревен. Такой кошель перемещается по озеру. Впереди него на веслах движется другой плот, поменьше, сколоченный крепко, и с него спускают якорь, чтобы закрепить плот на месте. С помощью каната и ворота лебедки подтягивают большой плот к меньшему и снова отплывают на меньшем и т. д. Сказывали, будто канат бывает длиной и с полверсты. За прошлое лето было сплавлено около семидесяти тысяч бревен, поделенных на семь плотов. Утверждают, что продвижение на плотах требует большого умения и сноровки.
Судя по рассказам, в окрестностях Суйстамо еще поют о Вяйнямёйнене, но песен этих немного. Возница припомнил следующий текст:
Не стреляй ты в старца Вяйнё.
Вяйнямёйнена убьешь ты —
Пропадет на свете радость.
Песня на земле исчезнет,
С радостью на свете лучше,
С песней на земле приятней.
Кармала, 11 апреля 1841 г.
Известно, что в старой Финляндии[156] стали брать в солдаты лишь во времена Павла I. Затем, во времена Александра, некий землевладелец по фамилии Копьев заявил, что людей следовало бы, как крепостных, прикрепить к определенным владениям. Многие поддержали это предложение, но против него с особой настойчивостью выступил один не столь высокого ранга чиновник, Эммин, служивший в Выборгском губернском правлении. Да будь благословенна память о нем! Позже он стал губернатором. Землевладельцы еще не получили права по своему усмотрению увеличивать подати, их арендаторы во всех отношениях были приравнены к государственным крестьянам, с той лишь разницей, что государство передало землевладельцам право владеть ими. К сожалению, позднее положение изменилось.
Еще одно предположение о Сампо. Может быть, люди Похьёлы были славянами, у которых, конечно же, был сам бог? Саариола, Сариола (Саари, некая страна) могло произойти от слов царь, царство. В таком случае вполне можно предположить, что финны должны были платить дань Похьёле.
Яккима, 17 апреля 1841 г.
Миттелеминен («измерение») — способ, применяемый финнами при лечении многих болезней, припадков и в других случаях, когда неизвестны другие надежные средства излечения. Вершками — расстоянием от большого до указательного пальца — измеряют все тело больного, начиная от большого пальца левой ноги до большого пальца правой руки, а затем от большого пальца правой ноги до большого пальца левой руки, так чтобы эти измерения скрестились у пупка. Такое же измерение снизу вверх делается по спине. Считается, что «измерение» действует сильнее, если его совершают хлебной лопатой, а еще лучше, если обломками гроба (либо костями умершего). Мерять больного лучше всего в избе под дымоволоком или на месте, где лежал покойник. Анимальный магнетизм[157].
Второй способ излечения — растирание, его совершают в бане. Пальцами пощипывают все мышцы тела, особенно там, где имеются сухожилия. Должно быть, женщины, лечащие этим способом, считают, что это какие-то уплотнения, которых не должно быть, и поэтому трудятся изо всех сил. «Подумать только, сколько затвердений у вас (в вашем теле)». Растирание длится полчаса. [...]
Оулу, 31 октября 1841 г.
Дорогой брат!
Проведя несколько дней здесь, в Оулу, я готов отправиться к лопарям сразу, как только дождусь Матиаса[158] из Кеми, который поедет со мной. Заодно высылаю рукопись «Истории России». Будь добр, передай ее в цензуру на проверку, видимо, следует передать и предыдущие шесть листов, а затем поговори с Васениусом (или с кем-то другим) о ее напечатании. Лучше всего было бы договориться об оплате расходов за печатание так, чтобы издатель получил определенное количество экземпляров истории (в том числе и ранее вышедшие листы). Но если он не согласится на эти условия, то придется заплатить ему деньгами. Надеюсь, ты не откажешься попросить Вульферта отправить почтой последнюю часть «Истории России» тем, кто подписался на «Мехиляйнена» на 1840 год. [...] Высылаю также нечто вроде предисловия к «Пословицам», надеюсь, Тэрнгрен дал тебе эту рукопись. Было бы весьма желательно, если бы фон Беккер[159] согласился быть редактором пословиц, ему было бы предоставлено неограниченное право исправлять правописание там, где оно колеблется или вообще требует поправки. Я даже не успел перечитать всю рукопись после того, как переписал набело. Беккер обещал мне, что если в этом отношении когда-либо возникнет необходимость в его помощи, то он готов помочь. Не возьмет ли Рейн[160] на себя заботу об исправлениях в «Истории России», что было бы вовсе неплохо. [...]
Дом священника в Кеми, 11 ноября 1841 г.
Светлейшая госпожа профессорша!
После отъезда из Лаукко грусть и тоска преследовали меня, пока я наконец не прибыл в Каяни, откуда вскоре переехал сюда, в приход Кеми, для того чтобы встретиться со своим будущим спутником, магистром Кастреном. Завтра мы, уже не делая остановок, отправимся через приходы Рованиеми и Кемиярви в русскую Лапландию, путь до которой составляет свыше сорока миль. Мы намерены пробыть там до весны, в мае добраться до Колы, а дальше на первом же корабле отплыть на Мезень — область, расположенную на берегу Белого моря восточнее Архангельска, где мы надеемся встретить первых самоедов. Поедем ли мы дальше на восток, пока неизвестно, это будет зависеть от обстоятельств, которые могут возникнуть во время нашего путешествия. Скорее всего, тоска по родине заставит нас вернуться оттуда домой. [...]