Корванен, 17 декабря 1841 г.
Любезный брат!
Уже с прошлого воскресенья мы прозябаем здесь, не имея возможности ехать дальше из-за оттепели и пурги. Живем мы в низенькой комнате, сильно смахивающей на спальную тюремную камеру в Каяни, только эта пониже да заставлена всяким скарбом. Окно — совсем крошечное. Скудный дневной свет проникает сюда с одиннадцати до часу, вернее, до половины первого. На наше счастье, у нас еще имеются свечи, а также немного чаю и кофе. Съестных припасов больше: заплесневелый огузок мяса, простокваша из неснятого молока, две миски вареной оленятины, ендова простокваши, восемь головок оленьего сыра, недавно купленного по двадцать четыре шиллинга за головку, бочонок с маслом и наши собственные припасы масла, рыба, картофель. Наличие такого обилия продуктов — не наша заслуга, дело в том, что люди привозят с собой свежие продукты и редко увозят с собой оставшиеся.
Утром первое дело — залезть на крышу и открыть вьюшку. Таковой служит деревянная крышка, накрывающая чугунок с дырявым дном, установленный на дымовой трубе. Второе занятие — сварить кофе, пока еще он есть.
Корванен, 23 декабря 1841 г.
Уже десятые сутки как мы задерживаемся здесь. Всего два дня остается до рождества, к этому времени мы уже должны были быть в Инари. Погода все же установилась, и лыжи вчера шли более или менее хорошо. Вчера из Инари приехало несколько человек, они находились в пути целых тринадцать суток, тогда как при хорошей дороге можно управиться за сутки, а обычно на дорогу уходит два-три дня. Они так и рассчитывали, поэтому и припасов в дорогу взяли лишь на три дня — неосмотрительность, которая едва не стоила им жизни. Изголодавшиеся, они добрались наконец до деревни Мутениа, что примерно в двух милях в стороне от нас. [...]
Инари, 3 и 5 февраля 1842 г.
Во второй половине октября прошлого года я проехал из Каяни в Оулу, где пробыл неделю с небольшим. Затем прибыл в Кеми, в дом священника, где встретился со своим попутчиком Кастреном. Но так как дальше нельзя было ехать ни на телеге, ни на санях, нам пришлось пережидать в Кеми до 13 октября. Лишь после этого мы отправились в путь и до 28 числа того же месяца с трудом продвинулись на двести сорок верст — до Салла, или до местности, называемой Куолаярвская Лаппи, хотя во всем приходе не осталось уже ни одного лопаря. От Салла до деревни Аккала Кольского уезда Архангельской губернии сто сорок верст. Мы собирались поехать в те края, но из здешних людей лишь очень немногие бывали в Аккала, и мужики порешили между собой содрать с нас целых пятьдесят рублей ассигнациями. Мы еще находились в Салла, когда несколько русских лопарей из Аккала приехали сюда продавать оленьи рога, а поскольку с полсотни их оленей в обратную дорогу шли порожняком, то мы хотели воспользоваться этой возможностью и поехать с ними. Они согласились и сказали, что рады взять нас с собой. Но когда саллинские мужики, которые думали везти нас, прослышали про это, они начали запугивать лопарей, уверяя, что нас якобы отправили учить их чтению лопарских книг и пр. Лопари так перепугались, что уехали обратно, не взяв нас с собой. Мы же назло мужикам выбрали другой путь, в Инари. Тем более, что в середине февраля мы намеревались приехать сюда из Кольской Лапландии, чтобы навестить пастора Стокфлета, о чем я известил его из Кеми.
В Салла мы пробыли несколько дней, побывав за это время даже на свадьбе: поп женился на своей служанке. Народ этого края невежествен, нравы его испорченные. По происхождению они в основном лопари, хотя к настоящему времени финский стал для них родным языком. Прежде у них не было ни попа, ни церкви ближе, чем за восемьдесят верст в Кемнярви, которую они за-за трудных дорог посещали крайне редко. Лишь недавно для них построили церковь и поставили своего попа, чтобы способствовать их исправлению.
Примером народных суеверий может служить, в частности, рассказ о лопаре Удьюсе. Жил он в Салла пятьдесят-шестьдесят лет тому назад. В том, что о нем рассказывали, похоже, никто не сомневался. Однажды Удьюс, находясь с другим мужчиной далеко от дома, увидел сон, будто у него дома случилось что-то. Проснувшись, он сообщил своему приятелю, что ему надо немедля вернуться домой, и товарищ решил идти вместе с ним. Они пошли через лес, но на их пути оказалось какое-то озеро, а лодки, чтобы переправиться на другой берег, не было. Но это не остановило Удьюса — он прошел по озеру, как посуху, даже ног не промочил, и велел товарищу следовать за ним, но тот все же провалился в воду по колено. Придя домой, Удьюс нашел жену плачущей: обе его дочери умерли и уже в могиле. Тогда он велел жене развести огонь, а сам, расставив ноги, встал над пламенем и начал петь заклинания. Он колдовал до тех пор, пока за дверью не послышались какой-то шорох и царапанье. Жена решила, что это собака, и пошла открывать двери. Но, к своему удивлению, увидела старшую дочь, умершую несколько дней назад.
Через некоторое время пришла и младшая дочка, с той лишь разницей, что кроты прогрызли у нее щеку. Через пару дней эта девочка снова умерла, а старшая после воскрешения была вполне здорова и в довершение всего даже вышла замуж.
По этому рассказу можно судить о том, как далеко продвинулся здешний народ в просвещении. Правда, такие истории можно услышать и в других местах, но там их рассказывают не потому, что верят в них, а больше для развлечения.
Теперь, если посмотришь на карту Финляндии Васениуса, сможешь проследить наш путь сюда из Салла, или Куолаярви, как это место значится на карте. Сначала мы переехали через реки Куола и Тениё и прибыли в Ноусу, а оттуда, миновав несколько хуторов, — в Локка и Корва. Этот путь считается равным двадцати милям. Однако следует принять во внимание, что лопарская миля короче, чем наша. Она не длиннее семи-восьми верст. Миля у них называется bädnagullam, что означает расстояние, с которого (в безветренную погоду или при попутном ветре) можно услышать лай собаки. В доме Корва из-за распутицы мы пробыли полторы недели. Нам выделили здесь нечто напоминающее жилье, где несколько лет назад выращивали шестерых выловленных хозяином лисят. В нем был открытый очаг, где полдня горел огонь. Внутри помещения не было никакой вьюшки, и приходилось каждый раз лезть на крышу, чтобы закрыть дымоволок. В ясный день при дневном свете было видно часа два, не больше. Еда в доме имелась в изобилии, чай и кофе были свои, так что чувствовали мы себя довольно хорошо.
Наконец, 23 декабря мы отправились в путь. От Корва до деревни Кюрё церковного прихода Инари насчитывается сто тридцать верст, и на всем пути ни одного жилья. Первую ночь мы спали в лесу возле нодьн, сделанной из двух бревен. Для нодьи берут сухие сосны, которые укладывают друг на друга таким образом, чтобы между ними оставался небольшой зазор. Когда сухими щепками костер подожгут в одном месте, огонь быстро перебегает по всей длине бревна и горит до самого утра, распространяя вокруг себя ровное тепло на расстояние двух-трех локтей. Сначала готовят место для костра: снег либо отбрасывают в сторону, либо утаптывают как следует. Получается удобное место и для размещения бревен и для спящих. Если снега много, получается нечто вроде снежной комнаты без крыши с костром в центре во всю ее длину. Даже в .морозную ночь около такого костра не холодно спать, а в оттепель, что выдалась нынче, и того лучше. Правда, начался небольшой снегопад, так что мне пришлось два-три раза просыпаться и отряхиваться от снега, но на следующее утро я чувствовал себя, как обычно, вполне выспавшимся.
На следующую ночь, в сочельник, мы приехали в лесную коту[163], расположенную в северной части сопки под названием Сомпио, туда, где берет начало река Суомуйоки. В строении по всей длине потолка проходила щель шириной с пол-локтя. Вместо рождественских свечей мы разожгли посреди жилья под щелью хороший костер. Сварили мяса (в нескольких котлах) и поели. Затем сварили кофе и напоследок — чай, чай кипятили по крайней мере раза четыре, потому что кроме возницы, хозяина Корва, с нами ехали еще трое-четверо мужчин, надо было всех угостить, а чайник наш вмещал не более шести стаканов.
У нас были даже сливки: один из попутчиков, церковный староста из Соданкюля, перед дорогой заморозил молоко, которое мы теперь растопили. Мне показался весьма приятным такой необычный канун рождества. Уже далеко за полночь мы легли спать на лавки и на пол, если можно так назвать голую землю, покрытую сосновыми ветками и охапками сена. Часть наших попутчиков, человека четыре-пять, разожгли в лесу, неподалеку от коты, костер и там провели ночь, поскольку кота не вместила нас всех.
К следующей ночи мы приехали в новый хутор Акуярви, при деревне Кюрё, а затем ночевали уже в лопарской избе, откуда было лишь две короткие мили до погоста Инари. Прибыли мы туда засветло на третий день рождества.
От деревни Кюрё до Инари (пятьдесят верст) была хорошая оленья тропа, поскольку накануне жители Кюрё ездили по ней в церковь, но от местечка Корва до самого Кюрё не было ни дороги, ни следа и каждая кережа все глубже проваливалась в снег, а последняя скользила уже по канаве в локоть глубиной. К тому же на льду и на болотах вода местами поднялась так высоко, что кережа почти плыла по ней. Когда же выбирались на более сухие места, днище кережи тотчас покрывалось наледью, которую постоянно приходилось соскабливать с нее — иначе оленю было не под силу тащить кережу.
Когда я весной 1837 года побывал в Инари, там были лишь церковь да несколько жалких лопарских избушек. Теперь это местечко, особенно с приездом сюда священника, совершенно изменилось. Церковь выкрашена в красный цвет. Поп живет в доме из пяти комнат. Помимо этого есть другой дом, в котором имеются зал и две комнаты; насколько я помню, он построен для настоятеля, который хотя и живет в Утсйоки, но время от времени обязан заезжать и в этом капелланский приход. В следующее лето здесь собираются построить здание уездного схода и суда, для чего уже сейчас ежедневно подвозят бревна. Не удивляйся, что я толкую здесь о таких вещах, как эти постройки, они не заслуживали бы упоминания в других местах, но ведь это в Лапландии! Лишь после того, как проведешь какое-то время в дыму лопарской вежи, сможешь почувствовать, что значит настоящий дом, точно так же, как, поборов болезнь, начинаешь ценить здоровье, или же когда мы, увидев солнце после полярной ночи (что произошло 18 января), долго любовались им и не могли глаз отвести от него. Мы находились тогда на сопках между Инари и Карасйоки.