Внутри находилась очень симпатичная кобыла с двумя жеребятами. Все трое сидели на опрятных соломенных циновках. Когда я остановился, кобыла тут же встала и приблизилась ко мне. Однако я заметил выражение глубочайшего презрения в ее миндалевидных красивых глазах и услышал все то же «йеху!», обращенное к серому коню. Увы, очень скоро я узнал, что означает это слово! Затем конь, проржав несколько раз «ггуун!», потребовал, чтобы я покинул комнату. За нами последовал лошак, по моему предположению, прислуживавший в доме.
В том же порядке мы вышли на задний двор. Там, в некотором отдалении от главной постройки, стоял довольно-таки просторный сарай, куда меня и втолкнули. К моему ужасу, там уже находились те самые безобразные обитатели полей, которые повстречались мне по пути. Урча, они с жадностью пожирали коренья и разрывали когтями сырое мясо, судя по всему давно протухшее. Впоследствии я узнал, что это были трупы собак, ослов и коров.
Слуга по приказанию серого коня отвязал одно из животных, и мы снова вышли во двор. Нас поставили рядом. И пока лошади сравнивали меня с обитателем сарая, сердце мое бешено колотилось, — я понял, что отвратительное существо внешне отдаленно напоминает человека. Меня немного утешило только то, что физиономия моего соседа была широкоскулой, с приплюснутым носом и вывороченными губами. Такие лица встречаются у младенцев иных народов, которых дикарки-матери таскают за спиной. Передние лапы йеху, стоявшего рядом со мной, отличались от моих рук лишь длиной ногтей, цветом и толщиной кожи да тыльной стороной ладоней, покрытой щетиной. В остальном я был совершенный йеху, одетый в европейский костюм.
Слуга-лошак протянул мне какой-то корень. Я взял, понюхал угощение и вежливо вернул. Тогда он принес из сарая кусок ослятины, но от мяса исходил такой запах, что я с омерзением отвернулся. Слуга бросил мясо йеху, и животное с жадностью проглотило подачку. Затем пришел черед сена и овса, и я дал понять лошадям, что и они мне не по вкусу и не являются моей обычной пищей. Между прочим, у меня тут же мелькнула мысль, что если я не встречу здесь обычных людей, то вскоре умру от голода. Между тем йеху казался совершенно довольным жизнью.
Неожиданно серый конь обратился ко мне. Он поднес копыто к своей морде, знаками давая мне понять, что хочет знать: чем же я все-таки питаюсь? К счастью, где-то неподалеку замычала корова, я встрепенулся и показал, что совсем не прочь ее подоить. Удивительно, но меня поняли и снова повели в лошадиное жилище. Там служанка-кобыла подала мне большую глиняную чашку молока, и я с удовольствием ее осушил, сразу почувствовав себя бодрее. Лошади смотрели, как я пью, с некоторым испугом и в то же время с одобрением. После этого меня на некоторое время оставили в покое.
В полдень к постройке подкатила повозка, в которую были запряжены четыре дюжих йеху. В повозке сидел пожилой конь — сразу было заметно, что это знатная и влиятельная особа. Конь выбрался наружу и пошел к дому, прихрамывая на левую переднюю ногу; мой хозяин встречал его почтительно и любезно. Я был предоставлен самому себе и мог впервые наблюдать, как здешние лошади обедают.
Они устроились в самой большой комнате, где ясли стояли полукругом; гость и хозяева чинно сидели на соломе каждый на своем месте. На первое подавалось сено, вторым блюдом был овес, сваренный с молоком. Гостя потчевали этим блюдом в горячем виде, остальные ели его холодным. Над яслями помещался огромный решетчатый короб с сеном, разделенный на ячейки по числу присутствующих. Каждая лошадь брала свою порцию — сдержанно, пристойно и аккуратно. Сытые жеребята вели себя смирно, слуги были расторопны, а хозяева обходительны с важным гостем.
Меня наконец-то заметили и велели подойти к, так сказать, пиршественному столу, и хозяин дома завел обстоятельную беседу со своим гостем, то и дело кивая в мою сторону. Слово «йеху», как призрачное облако, снова витало в воздухе. Мне так надоело быть предметом обсуждения, что от скуки я начал рыться в своих бездонных карманах. Нащупав там перчатки, я натянул их на руки. Это простое действие поразило серого коня. Он знаками поинтересовался, что произошло с моими передними копытами, и велел привести их в прежнее состояние. Я неохотно повиновался. И тем не менее мое поведение, как мне показалось, расположило ко мне лошадей. От меня потребовали произнести слова, какие я успел усвоить, а хозяин развлекался тем, что называл все, что находилось на обеденном столе, заставляя меня повторять. Это было несложно, так как еще смолоду я отличался способностью быстро осваивать незнакомые языки.
Когда обед подошел к концу, мой хозяин, обеспокоенный тем, что я по-прежнему голоден, отвел меня в сторону и снова указал на овес. Я отрицательно покачал головой, но тут же сообразил, что из овса несложно приготовить лепешки. Овес на лошадином языке звучит как «глунг». Я несколько раз повторил это слово и кивнул в сторону белой кобылы-служанки, прося принести мне побольше этого злака. Получив деревянное блюдо с овсом, я кое-как обжарил зерна на огне и принялся их растирать, пока не осыпалась вся шелуха. Затем я провеял овес и растер его между двумя камнями в муку, замесил тесто, испек лепешки и съел на глазах изумленного хозяина, запивая подогретым молоком. Поначалу это кушанье показалось мне безвкусным, но с течением времени я привык к нему и научился обходиться без соли. Забегая вперед, замечу, что эта нехитрая пища оказалась гораздо здоровее той, к которой я привык. Кроме того, я научился ловить в силки кроликов и птиц, иногда собирал душистые травы, добавляя их в лепешки в качестве приправы, изредка сбивал для себя масло, делал творог и пил молочную сыворотку.
С наступлением вечера конь-хозяин распорядился отвести для меня помещение в шести ярдах от дома и отдельно от сарая йеху. Это оказался небольшой старый хлев, где раньше держали только стельных коров. Там было чисто, сухо и тепло. Я обнаружил внутри солому, приготовил постель и, обессиленный после того, что мне пришлось пережить в первый же день после изгнания с собственного корабля, крепко уснул.
Глава 3
С этих пор моим главным занятием стало изучение лошадиного языка.
Все в доме, начиная с хозяина и заканчивая слугами, усердно мне в этом помогали. Им казалось чудом, что такое дикое животное, как я, проявляет признаки разума. Этот парадокс меня уже ничуть не смущал…
Уроки проходили так. Я тыкал пальцем в тот или иной предмет, записывал по буквам его название в свою тетрадь и потом заучивал. Чтобы произношение мое стало правильным, я просил всех, кто попадался мне на глаза, несколько раз повторить нужное слово. Особенно мне помогал гнедой лошак-слуга.
Гуигнгнмы произносят слова в нос и гортанно. Их язык больше всего напоминает верхнеголландское наречие, но на слух гораздо мягче и выразительнее. Император Карл V однажды заметил: «Если бы мне захотелось побеседовать со своей лошадью, я использовал бы голландский язык».
Мой хозяин сгорал от нетерпения наконец-то узнать мою историю. И хоть он по-прежнему считал, что я йеху, этот благородный гуигнгнм полагал, что душа у меня лошадиная, потому что опрятность, понятливость и вежливость, которые он во мне заметил, свойственны лишь его соплеменникам. Он ежедневно по нескольку часов обучал меня своему весьма непростому языку и надеялся, что вскоре его любопытство будет удовлетворено. Я же делал бесспорные успехи. Однажды я показал ему свой словарик, объяснив смысл и цель моих записей, и мой хозяин несказанно удивился, так как гуигнгнмы не имеют ни малейшего представления о письменности, книгах и литературе.
По прошествии десяти недель я уже понимал большинство вопросов моего собеседника, а через три месяца мог свободно отвечать на них. Прежде всего он поинтересовался, откуда я взялся и где научился так хорошо подражать йеху, которые в большинстве своем поддаются обучению хуже прочих животных. Все это серый конь произнес с полной серьезностью.
Я отвечал, что приплыл по морю в полой деревянной посудине издалека — из тех краев, где живет множество людей, похожих обликом на меня. Мои спутники высадили меня на незнакомый берег и покинули одного. Я пошел по дороге, увидел незнакомых диких существ, а затем встретился с лошадьми. Слова «корабль», «континент», «король», «государство» в лошадином языке отсутствуют, как и многие другие понятия, такие, к примеру, как «ложь» и «обман». А о том, чтобы объяснить коню значение слова «пират», я уже и не говорю.
Хозяин дома, поразмыслив над моим ответом, высокомерно заметил, что я, должно быть, ошибаюсь или «рассказываю то, чего никогда не было». Он считал невозможным существование каких-либо иных стран, где кучка звероподобных дикарей могла бы спустить на воду деревянную посудину и отправиться на ней куда вздумается. Ведь никто из живущих ныне гуигнгнмов не в состоянии построить такое судно и уж тем более доверить управление им каким-то йеху. Я забыл сказать, что слово «гуигнгнм» означает «совершенство природы» — именно так называет себя лошадиный народ, живущий на этой земле.
Вскоре по окрестностям разнеслась молва, что в доме серого коня появился необычный йеху, который выучил лошадиный язык и своим поведением демонстрирует зачатки разума. Взглянуть на такое чудо потянулись вереницы гостей. Знатным жеребцам, любопытным кобылам и ученым лошадям доставляло большое удовольствие разговаривать со мной; при такой практике я уже менее чем через полгода свободно говорил на местном языке. Все гости с трудом могли поверить, что я настоящий йеху. Их сбивала с толку моя светлая кожа, голос и то, чем я питался, но более всего — моя одежда. Я старался никого не разочаровывать, ведь, увидев меня без платья, наивные мудрецы признали бы обратное, — а мне этого совсем не хотелось. Однако мне недолго удавалось скрывать свою тайну.
Обычно я снимал верхнюю одежду, когда все в доме уже спали, и спозаранку облачался в рубашку, сюртук и панталоны. И вот однажды на рассвете хозяин послал за мной своего слугу. Гнедой лошак вбежал ко мне в коровник и остановился в испуге — сюртук, которым я укрывался, сполз с моих голых плеч, а сам я еще не проснулся. В замешательстве бедняга бросился к хозяину и все ему доложил. Когда мы встретились с серым конем, он задал мне замечательный вопрос: почему во время сна я совершенно не таков, каким бываю обычно? Тут я понял, что нам необходимо как-то объясниться, тем более что моя одежда вскоре превратится в лохмотья, а обувь совершенно износится. Я твердо заявил растерянному коню, что одежда в моей стране шьется для того, чтобы человек выглядел прилично и мог с ее помощью защитить свое тело от холода и зноя. Конь попросил меня раздеться, что я немедленно и сделал.