Но так как население описанных мной стран, по-видимому, не имеет никакого желания быть завоеванным, обращенным в рабство, истребленным или изгнанным колонистами и так как сами эти страны не изобилуют ни золотом, ни серебром, ни сахаром, ни табаком, то, по скромному моему мнению, они являются весьма мало подходящими объектами для нашего рвения, нашей доблести и наших интересов. Однако, если те, кого это ближе касается, считают нужным держаться другого мнения, то я готов засвидетельствовать под присягой, когда я буду призван к тому законом, что ни один европеец не посещал этих стран до меня, поскольку, по крайней мере, можно доверять показаниям туземцев; спор может возникнуть лишь по отношению к двум еху, которых, по преданию, видели много веков тому назад на одной горе в Гуигнгнмии и от которых, по тому же преданию[177], произошел весь род этих гнусных скотов; эти двое еху были, должно быть, англичане, как я очень склонен подозревать на основании черт лица их потомства, хотя и очень обезображенных. Но насколько факт этот может быть доказательным, — предоставляю судить знатокам колониальных законов.
Что же касается формального завладения открытыми странами именем моего государя, то такая мысль никогда не приходила мне в голову; да если бы и пришла, то, принимая во взимание мое тогдашнее положение, я, пожалуй, поступил бы благоразумно и предусмотрительно, отложив осуществление этой формальности до более благоприятного случая.
Ответив, таким образом, на единственный упрек, который можно было бы сделать мне как путешественнику, я окончательно прощаюсь со всеми моими любезными читателями и удаляюсь в свой садик в Редрифе наслаждаться размышлениями, осуществлять на практике превосходные уроки добродетели, преподанные мне гуигнгнмами, просвещать еху моей семьи, насколько эти животные вообще поддаются воспитанию, почаще смотреть на свое отражение в зеркале и, таким образом, если возможно, постепенно приучить себя выносить вид человека; сокрушаться о дикости гуигнгнмов на моей родине, но всегда относиться к их личности с уважением ради моего благородного хозяина, его семьи, друзей и всего рода гуигнгнмов, на которых наши лошади имеют честь походить по своему строению, значительно уступая им по своим умственным способностям.
С прошлой недели я начал позволять моей жене садиться обедать вместе со мной на дальнем конце длинного стола и отвечать (как можно короче) на немногие задаваемые мной вопросы. Все же запах еху по-прежнему очень противен мне, так что я всегда плотно затыкаю нос рутой, лавандой или листовым табаком. И хотя для человека пожилого трудно отучиться от старых привычек, однако я совсем не теряю надежды, что через некоторое время способен буду переносить общество еху —соседей и перестану страшиться их зубов и когтей.
Мне было бы гораздо легче примириться со всем родом еху, если бы они довольствовались теми пороками в безрассудствами, которыми наделила их природа. Меня ничуть не раздражает вид судейского, карманного вора, полковника, шута, вельможи, игрока, политика, сводника, врача, лжесвидетеля, соблазнителя, стряпчего, предателя и им подобных; существование всех их в порядке вещей. Но когда я вижу кучу уродств и болезней как физических, так и духовных, да в придачу к ним еще гордость, — терпение мое немедленно истощается; я никогда не способен буду понять, как такое животное и такой порок могут сочетаться. У мудрых и добродетельных гуигнгнмов, в изобилии одаренных всеми совершенствами, какие только могут украшать разумное существо, нет даже слова для обозначения этого порока; да и вообще язык их не содержит вовсе терминов, выражающих что-нибудь дурное, кроме тех, при помощи которых они описывают гнусные качества тамошних еху; среди них они, однако, не могли обнаружить гордости вследствие недостаточного знания человеческой природы, как она проявляется в других странах, где это животное занимает господствующее положение. Но я благодаря моему большому опыту ясно различал некоторые зачатки этого порока среди диких еху.
Однако гуигнгнмы, живущие под властью разума, так же мало гордятся своими хорошими качествами, как я горжусь тем, что у меня две руки; ни один человек, находясь в здравом уме, не станет кичиться этим, хотя и будет очень несчастен, если лишится одной из них. Я так долго останавливаюсь на этом предмете из желания сделать, по мере моих сил, общество английских еху более переносимым; поэтому я очень прошу лиц, в какой-нибудь степени запятнанных этим нелепым пороком, не отваживаться попадаться мне на глаза.
Примечание
Первое издание «Путешествий Гулливера» вышло в октябре 1726 года. Замысел книги возник значительно раньше — в 1713–1714 годах, когда кружок друзей — поэт А. Поп, Свифт, писатели Д. Арбетнот и Д. Гэй — решили вместе создать сатиру на невежество и псевдоученость в форме путешествии вымышленного персонажа — педанта Мартина Скриблеруса. Фрагменты задуманной сатиры были напечатаны в «Собрании разных сочинений» в 1726–1727 годах. В незаконченных «Мемуарах Скриблеруса», напечатанных только в 1741 году и принадлежащих перу Арбетнота и Попа, четыре путешествия Гулливера были приписаны Скриблерусу.
Свифт начал писать свою книгу около 1720 года и закончил ее осенью 1725 года. Он писал А. Попу 29 сентября этого же года: «Я трачу свое время… на окончание, исправление, улучшение и переписку моих «Путешествий», написанных в четырех частях… Они появятся в печати, когда человечество заслужит их или же, скорее, когда какой-нибудь издатель расхрабрится настолько, чтобы рискнуть своими ушами» (за издание богохульственных и антиправительственных книг наказывали отрезанием ушей).
Свифту нелегко было найти такого издателя: у всех еще в памяти было судебное преследование, которому подвергся типограф, опубликовавший анонимно «Письма суконщика» (1724), написанные Свифтом. Скрывая и на этот раз свое авторство, Свифт 8 августа 1726 года направил лондонскому издателю Бенджамену Мотту рукопись «Путешествий Гулливера» с письмом, подписанным Ричардом Симпсоном, «родственником и доверенным лицом капитана Гулливера».
Мотт опубликовал «Путешествия» в двух томах, без имени автора на титульном листе. Это было в практике Свифта: из всех его произведений только «Проект распространения религии» появился с его подписью. Печатных отзывов о «Гулливере» не было, но быстрота, с которой раскупили книгу, и появление повторных изданий свидетельствуют о большом успехе «Путешествий Гулливера». Имя автора, известное его друзьям, оставалось тайной для широких кругов читателей.
Опасаясь, что политическая и социальная сатира «Путешествий» повлечет за собой неприятности для него, издатель решился на вольное обращение с текстом и сократил некоторые наиболее резкие суждения. Это вызвало негодование Свифта. Свифт послал своему другу Форду экземпляр книги, пометив на полях пропуски и ошибки, а тот указал на них издателю. Во второе издание «Гулливера», выпущенное тем же Моттом в 1727 году, были внесены некоторые исправления, но они не удовлетворили Свифта. Об этом свидетельствует «Письмо капитана Гулливера к своему родственнику Ричарду Симпсону», в котором содержится жалоба на ошибки, пропуски, вставки в текст его «Путешествий». Письмо датировано 2 апреля 1727 года, но появилось в печати только в 1735 году в дублинском издании Фолкнера, в котором некоторые ошибки двух предыдущих изданий исправлены согласно фордовскому экземпляру, но зато внесены и новые. Единственно достоверным текстом «Путешествий Гулливера» остается экземпляр Форда, хранящийся ныне в музее Виктории и Альберта. В примечаниях к данному изданию «Путешествий Гулливера» указаны те места, которые, по цензурным соображениям, выпускались издателями XVIII века.
Исследователи творчества Свифта указывают на связь «Путешествий Гулливера» с описаниями вымышленных путешествий у более ранних авторов, иной раз делая вывод о прямых заимствованиях тех или других эпизодов. Круг чтения Свифта был очень велик, и в некоторых местах его книги действительно можно найти совпадения с книгами других писателей. Так, некоторые эпизоды II и IV частей «Гулливера» напоминают эпизоды из «Комической истории государств и империи Луны и Солнца» французского писателя XVII века Сирано де Бержерака; другие эпизоды — тушение пожара Гулливером, описание Академии прожектёров, появление духов и теней давно умерших героев — вызывают в памяти страницы из романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» (XVI в.). Есть места, говорящие о знакомстве Свифта с Лукианом, с «Историей севорамбов» Дени Вераса, «Путешествием Доминго Гонзалеса в лунный мир» Годвина. Но как бы ни были велики литературные реминисценции в «Путешествиях Гулливера» — это книга, в оригинальности которой сомнений быть не может. Совпадения касаются частностей. В целом же весь сатирический замысел книги отражает мировоззрение и личные особенности Свифта с его неповторимой творческой индивидуальностью.
А. Аникст