| I never presumed to speak, except in answer to a question; and then I did it with inward regret, because it was a loss of so much time for improving myself; but I was infinitely delighted with the station of an humble auditor in such conversations, where nothing passed but what was useful, expressed in the fewest and most significant words; where, as I have already said, the greatest decency was observed, without the least degree of ceremony; where no person spoke without being pleased himself, and pleasing his companions; where there was no interruption, tediousness, heat, or difference of sentiments. | Я никогда не позволял себе выступать с речью и только отвечал на задаваемые вопросы, притом с искренним сожалением, что приходится терять много времени, которое я мог бы с пользой употребить на свое совершенствование; но мне доставляла бесконечное наслаждение роль скромного слушателя при этих беседах, где говорилось только о деле и мысли выражались в очень немногих, но весьма полновесных словах; где (как я сказал уже) соблюдалась величайшая пристойность без малейшей церемонности; где речи говорящего всегда доставляли удовольствие как ему самому, так и его собеседникам; где не перебивали друг друга, не скучали, не горячились, где не было расхождения мнений. |
| They have a notion, that when people are met together, a short silence does much improve conversation: this I found to be true; for during those little intermissions of talk, new ideas would arise in their minds, which very much enlivened the discourse. | Гуигнгнмы полагают, что разговор в обществе хорошо прерывать краткими паузами, и я нахожу, что они совершенно правы, ибо во время этих небольших перерывов в умах их рождались новые мысли, которые очень оживляли беседу. |
| Their subjects are, generally on friendship and benevolence, on order and economy; sometimes upon the visible operations of nature, or ancient traditions; upon the bounds and limits of virtue; upon the unerring rules of reason, or upon some determinations to be taken at the next great assembly: and often upon the various excellences of poetry. | Обычными темами ее являлись дружба и доброжелательство, порядок и благоустройство; иногда - видимые явления природы или преданья старины; пределы и границы добродетели, непогрешимые законы разума или какие-либо постановления, которые предстояло принять на ближайшем большом собрании; часто также различные красоты поэзии. |
| I may add, without vanity, that my presence often gave them sufficient matter for discourse, because it afforded my master an occasion of letting his friends into the history of me and my country, upon which they were all pleased to descant, in a manner not very advantageous to humankind: and for that reason I shall not repeat what they said; only I may be allowed to observe, that his honour, to my great admiration, appeared to understand the nature of Yahoos much better than myself. | Могу прибавить без тщеславия, что достаточный материал для разговора часто давало им мое присутствие, которое служило для хозяина поводом рассказать друзьям повесть моей жизни и описать мою родину; выслушав его, они изволили отзываться не очень почтительно о человеческом роде; по этой причине я не буду повторять, что они говорили. Я лишь позволю себе заметить, что его милость, к великому моему удивлению, постиг природу еху всех стран, по-видимому, гораздо лучше, чем я сам. |
| He went through all our vices and follies, and discovered many, which I had never mentioned to him, by only supposing what qualities a Yahoo of their country, with a small proportion of reason, might be capable of exerting; and concluded, with too much probability, "how vile, as well as miserable, such a creature must be." | Он перечислял все наши пороки и безрассудства и открывал много таких, о которых я никогда не упоминал ему; для этого ему достаточно бывало предположить, на что оказались бы способны еху его родины, если бы были наделены малой частицей разума; и он заключал с весьма большим правдоподобием, сколь презренным и жалким должно быть такое создание. |
| I freely confess, that all the little knowledge I have of any value, was acquired by the lectures I received from my master, and from hearing the discourses of him and his friends; to which I should be prouder to listen, than to dictate to the greatest and wisest assembly in Europe. | Я чистосердечно сознаюсь, что все мои скудные знания, имеющие какую-нибудь ценность, я почерпнул из мудрых речей моего хозяина и из его бесед с друзьями; и я бы с большей гордостью внимал им, чем приковывал к себе внимание величайшего и мудрейшего парламента Европы. |
| I admired the strength, comeliness, and speed of the inhabitants; and such a constellation of virtues, in such amiable persons, produced in me the highest veneration. | Я удивлялся силе, красоте и быстроте обитателей этой страны; и столь редкое соединение добродетелей в столь обходительных существах наполняло меня глубочайшим уважением. |
| At first, indeed, I did not feel that natural awe, which the Yahoos and all other animals bear toward them; but it grew upon me by decrees, much sooner than I imagined, and was mingled with a respectful love and gratitude, that they would condescend to distinguish me from the rest of my species. | Сначала я, правда, не испытывал того естественного благоговения, которым проникнуты к ним еху и все другие животные, но постепенно это чувство овладело мной, притом гораздо скорее, чем я предполагал; оно соединилось с почтительной любовью и живой признательностью за то, что они удостоили выделить меня из остальных представителей моей породы. |
| When I thought of my family, my friends, my countrymen, or the human race in general, I considered them, as they really were, Yahoos in shape and disposition, perhaps a little more civilized, and qualified with the gift of speech; but making no other use of reason, than to improve and multiply those vices whereof their brethren in this country had only the share that nature allotted them. | Когда я думал о моей семье, моих друзьях и моих соотечественниках или о человеческом роде вообще, то видел в людях, в их внешности и душевном складе то, чем они были на самом деле,- еху, может быть, несколько более цивилизованных и наделенных даром слова, но употребляющих свой разум только на развитие и умножение пороков, которые присущи их братьям из этой страны лишь в той степени, в какой их наделила ими природа. |
| When I happened to behold the reflection of my own form in a lake or fountain, I turned away my face in horror and detestation of myself, and could better endure the sight of a common Yahoo than of my own person. |